Глобализация и антиглобалисты

Контекстуальный универсализм не обязывает принимать, следуя ложно понятому релятивизму, нарушения прав человека в других культурных кругах, странах. Но он и не дает права на то, чтобы самовластно вторгаться в какую-либо страну, например, для защиты меньшинства от преследований. Он задается вопросом: какие концепции прав человека, правозащитные группы имеются в странах, где права человека вопиющим образом нарушаются? Как эти группы сами со своих позиций, исходя из своего знания прав человека оценивают то, что происходит в их стране? И как эти толкования и интерпретации соотносятся с нашими (моими) гипотезами толкования универсальных,

 

1.BietheTtonC.AHgemeine Menschenrechte—Der“menschlicheFaktor”,m: BeckU.(Hg.), Perspektiven der Weltgesellschaft, a. a. 0.

 

а значит, и там сохраняющих  силу прав человека? То, что тем самым  парадоксы не разрешаются, вполне очевидно.

Но отход к контекстуальной, то есть западной, нашей, моей версии универсальных  прав человека, ни в коем случае не равнозначен моральной и политической капитуляции перед примерами озверения, на которые богато XX столетие, такой отход есть предпосылка вмешательства в конфликты по поводу прав человека и нарушений этих прав в других культурах и странах.

Контекстуальный универсализм утверждает: необходимо открыть свои самые дорогие святыни для критики другим. Необходимо совершить святотатство многобожия в делах универсализма, причем в первую очередь в отношении самого себя. Необходимо, если говорить на языке Лессинга, сознательно сделать шаг от уверенности к истине в поле уни-версализмов — в философском, моральном, политическом отношениях. Тогда в воображаемом мире многих универсализмов можно будет когда-нибудь от всего сердца посмеяться над безрассудной человеческой гордыней универсальной уверенности.

 

VI

Контуры мирового общества: конкурирующие перспективы.

 

Мы собрали, представили, сопоставили и проанализировали достаточное количество аргументов, чтобы снова вернуться к главному вопросу: в чем разница между глобальностью, глобализацией и глобализмом¹

Глобализация подчеркивает характер процесса, происходящего в сфере транснационального, причем в измерениях, которые мы представили выше; имеется в виду:

— интенсификация транснациональных  пространств, событий, проблем, конфликтов, биографий;

— движение (вопреки разного  рода соображениям, на которые наводит слово “глобальный”) не следует понимать ни как прямолинейное, ни в смысле “тотального”, “всеобъемлющего”; более того, это движение надо рассматривать как контингентное и диалектическое — глокальное; это становится яснее, если развернуть логическую фигуру “инклюзивного различения”, включающего противопоставления, — как принцип биографии, идентичности и организации;

— в соответствии с  этим необходимо проанализировать глобализацию/локализацию с точки зрения ее степени, плотности, размаха. Формы проявления глокализации могут и должны быть исследованы эмпирически.

Понятие глобальность нацелено на более жесткое утверждение реальности. Оно в конечном счете подразумевает мировое общество и утверждает, что эта ситуация необра-

 

1. См. выше, с. 23 и след. наст. изд.

 

тима; то, что называется “мировым обществом”, должно пониматься

— многомерно,

— полицентрично,

— контингентно,

— политически.

С позиций cultural theory можно поставить вопрос о мировом обществе: в каких формах и на каких форумах оно переживается, проживается, социально воспринимается, практикуется — и таким образом является реальным. Пожалуй, первым, кто сделал эмпирическим индикатором рефлексивного мирового общества степень осознания и сознания того, что мы живем в мире как одном глобальном месте (локусе), был Р. Робертсон. Сходным образом рассуждает А. Нассеи: “О мировом обществе можно говорить тогда, когда global players, глобальные пороки, воспринимают себя в различии своих различных связей с одним и тем же миром, и это становится предметом рефлексии”. В таком случае мировое общество было бы — в соответствии с теоремой Томаса — всемирным горизонтом, который открывается в том случае, если он проявляется в коммуникации как реальный. Только на таком фоне можно декодировать и эксплуатацию рабочих в каком-нибудь ином регионе мира, и социально-романтический этно-эклек-тизм западных образованных кругов — с их мировоззренческими, туристическими и рекреационными потребностями — как феномен мирового общества. И в этом смысле открытие Америки, крестовые походы или колониальная политика XIX века, скорее всего, не были всемирно-общественными событиями” 1.

 

1. NassehiA. Die “Welt”- Fremdheit der Globalisierungsdebatte. Ms. Miinchen 1997.

 

От понятий глобализации и глобальности надо отличать (и  критиковать) глобализм — т. е. неолиберальную идеологию господства мирового рынка; этим мы займемся в третьей части книги, “Заблуждения глобализма”. Но сначала уточним тезис о необратимости мирового общества, сопоставив шесть кратко сформулированных, частично конкурирующих друг с другом, частично взаимодополняющих перспектив развития мирового общества:

1) Третьи культуры  или глобальное гражданское общество?

2) Космополитическая демократия.

3) Капиталистическое  мировое общество.

4) Мировое общество  риска.

5) Политическое мировое  (переходное) общество.

6) Прогноз: транснациональное  государство.

 

1. Третьи культуры  или глобальное гражданское общество?

В своем трактате “К вечному миру” Кант развивает тезис о том, что демократии в конечном счете никогда не смогут существовать в форме отдельных обществ, национальных государств; они будут возможны только в рамках общества граждан мира. Он увязал самостоятельное управление многих не только с их самоосмыслением и самостоятельными действиями; напротив, и то и другое предполагает рамки а) опыта глобального гражданского общества, б) всеобщего действия основных прав.

Тот, кто привязывает  “мировое общество” к самовосприятию этого общества, должен задаться вопросом, может ли существовать нечто вроде глобальной памяти, возникающей из пережитых общих опытов и опасностей. Транснациональные взаимосвязи, базирующиеся на опыте, возникают и существуют исторически, например, как результат межконтинентальных торговых отношений, миграционных движений, работорговли, завоеваний, войн, империализма, колониализма. А.Д. Смит в особенности не соглашался с утверждением, что колониальная история может быть содержанием глобальной культуры и идентичности. “Глобальная культура в отличие от национальных культур в принципе не обладает памятью. "Нация" для своего формирования может опираться на латентный опыт и потребности населения и выражать их, тогда как "глобальной культуре" не соответствуют никакие реальные потребности и никакая формирующаяся идентичность. Не существует "мировой памяти", которая могла бы быть полезной для объединения человечества; вплоть до настоящего времени большинство глобальных опытов — колониализм и обе мировые войны — были годны лишь на то, чтобы напоминать нам о наших исторических столкновениях”¹.

“Если единственное следствие конфликта, завоевания и подавления заключается в разделении людей, то нации — суть продукты искусственных разделений, ибо большинство из них возникли как реакции на конфликты, — отвечает на это Питерзе. — Аналогично обстоит дело и на всеобщем уровне: утверждение, что конфликты только раскалывают человечество, упускает из виду решающий момент, а значит — ложно. Ведь конфликты еще и сплачивают людей, пусть и мучительным образом, порождая амбивалентное единство. К азам диалектики относится положение, что единство развивается из противоборствующих позиций и из конфликтов... Важным фактором при образовании постколониальных смешанных культур явилось единство некогда господствовавшего государства и покоренных стран, опирающееся на общий политичес-

 

1. Smith A.D. Towards a Global Culture?, in: Featherstone M. (Ed.), Global Culture. London 1990, p. 180.

 

кий и культурный опыт, в том числе опыт подавления. Так, бывшая Британская империя во многих сферах все еще представляет собой единое пространство, где говорят на общем языке, находят общие элементы в правосудии и политической системе, где одинаковы инфраструктуры и правила уличного движения, где можно встретить один и тот же архитектурный стиль — будь то в Индии или в Южной Африке, не говоря уже об остатках Содружества”.

Если опыт мирового общества является существенным признаком этого общества, то и мультикультурное общество — не выдумка, а глобальная реальность. Ни выбрать ее, ни отказаться от нее нельзя; она не ведет автоматически к толерантности, ее следствием может быть изоляция и ксенофобия. Если противоречия мирового общества прорываются конфликтами на местах, это не значит, что “эксперимент по созданию мультикультурного общества” провалился; возможно, это признак начала новой социальной эпохи, в которой транснациональные, транскультурные формы жизни станут нормальным явлением. Населению, которое закрывает глаза на эти реальности и по-прежнему мыслит о себе и других как о цельных (народных) культурах, будет непросто научиться жить в совершенно нормальной неразберихе мирового общества.

“Как быть, если марокканские девушки устраивают в Амстердаме состязания по кик-боксингу, азиаты в Лондоне играют рэп, пекут ирландские бейгл (бублики), китайские тако (блинчики с начинкой), индейцы в Нью-Йорке празднуют последний день карнавала перед Великим постом, а мексиканские ученицы танцуют в греческих тогах, подражая Айседоре Дункан? Как относиться к тому, что Питер Брук ставит на сцене "Махабхарату", а Ариана Мнушкин инсценирует пьесу Шекспира в стиле театра кабуки в парижском "Театр солей"? Культурная жизнь, в прошлом и настоящем, неподвластна тенденции к унификации и стандартизации. Это не означает, что концепция глобальной культурной унификации бессмысленна, — напротив. Но она явно недостаточна. Она упускает из виду противоположные тенденции — влияние незападных культур на Запад. Она не учитывает амбивалентность процесса глобализации и неверно понимает роль локального в ходе рецепции западной культуры — например, усвоение и перестройку западных элементов местными культурами. Она упускает из виду взаимное влияние незападных культур. Она не знакома, например, со смешанными культурами, с развитием "третьих культур" на международной музыкальной сцене. Она придает слишком большое значение гомогенности западной культуры и не видит, что многие стереотипы, насаждаемые Западом и его культурной индустрией, если проследить их происхождение, оказываются на поверку сплавом различных культурных течений. Длившееся веками взаимопроникновение культур Юга и Севера привело к возникновению межконтинентальной смешанной культуры. Европейская, да и вся западная культура является составной частью этой глобальной мешанины. Это становится очевидным, если мы уясним, что Европа до XIV века постоянно находилась под влиянием культурных воздействий "Ориента" — "Востока". Западная гегемония относительно молода, она рождается около 1800 года, а точнее — с началом индустриализации” 1.

Видимо, не случайно сегодня  для подавляющего большинства людей опыт “глобального сообщества товарищей по несчастью” начинается на первых порах как опыт ощущения угрозы — в дебатах о “мобильной бедности”, о “демографическом взрыве”, в таких событиях, как катастрофа на чернобыльском реакторе,

 

1 Pieterse J.N. Der Melange-Effekt, a. a. 0.

 

известия о попадании  ядовитых веществ в продукты питания, воздух и воду, или в извещении  собственной фирмы о том, что  она создает новые рабочие места в других регионах мира. Но при этом на конкретном опыте познается, что “мировое общество” живет не где-то “там, снаружи”, а затрагивает основы нашей частной жизни. Иными словами: открещиваясь от опыта мирового общества, мы тем самым доказываем его реальность и силу.

Мартин Шоу делает следующий шаг: “опыт” глобального  гражданского общества означает для него, во-первых, (масс-медийное) самовосприятие, а во-вторых, его возможную релевантность для поведения. Поэтому он эмпирически исследует, в каком объеме сформировалось за это время глобальное гражданское общество после окончания холодной войны между Востоком и Западом и благодаря репортажам о войнах и влиянию этих репортажей на действия далеких “других” (военное вмешательство ООН или прочих государств). Прежде, рассуждает Шоу, войны и участники войн были ограничены местом применения силы, эпохальных мировых войн было немного. Сегодня и в будущем войны происходят и будут происходить повсюду в мире при участии всех, потенциально или актуально обеспеченном средствами массовой информации. Глобальное гражданское общество становится глобальным обществом зрителей. В определенном смысле войны теряют свое конкретное место и благодаря их телевизионной (репрезентации превращаются в политические кризисы, в условиях которых вопросы о справедливости и необходимости внешнего вмешательства публично обсуждаются и решаются всюду, в том числе и в далеких центрах глобальных гражданских обществ. “В самом ли деле кризисы после завершения конфликта Востока и Запада — это глобальные политические кризисы, и если так, в результате чего они становятся такими?

Решающим для этого  является то, в какой мере они  воспринимаются как таковые, имеют ли они глобальные последствия и осуществлялись (или, соответственно, серьезно взвешивались) ли вмешательства силами великих держав, не расположенных в зоне конфликта, или силами ООН. Этим кризисы, которые могут изначально считаться глобальными, однозначно отличаются от мировых войн и конфронтации между сверхдержавами в период холодной войны. И все-таки имеет смысл внимательно рассмотреть под этим углом зрения хотя бы некоторые из новых кризисов. Почему определенным войнам, например в Боснии и Герцеговине и в Руанде, приписывают глобальное значение? Казалось бы, ничто не говорит в пользу того, что эти войны демонстрируют какое-то новое измерение в ведении войны и поэтому затмевают конфликт между Арменией и Азербайджаном или гражданскую войну в Анголе. Последние из названных войн также унесли очень много человеческих жизней и сопровождались "этническими чистками". Главное же различие состоит, по-видимому, в том, что некоторые войны многими людьми воспринимались как войны, в которых население вынуждено было переносить неслыханные страдания и при этом нарушались права человека, признаваемые "международным сообществом", и что такое восприятие было спровоцировано распространявшимися по всему миру репортажами средств массовой информации. Во многих других случаях гражданское население также было затронуто в больших масштабах, и при этом также нарушались права человека. Но информация о них распространялась среди немногих людей, что безусловно объясняется относительно низким вниманием к этим конфликтам со стороны масс-медиа”. Все это означает, что масс-медийное производство и конструирование глобального значения, придаваемого тому или иному локальному военному конфликту, активизирует обе составляющие: и глобальное гражданское общество, и глобальное измерение конфликта.