Глобализация и антиглобалисты

Требование провести различие между взаимоисключающими правдами христианской, еврейской и мусульманской религии выполняется парадоксальным образом. С одной стороны, вовсе никак, с другой — двумя способами: судья не выносит решения; он призывает ищущих совета к самостоятельному мышлению и самостоятельным действиям. Одновременно он снабжает спорящих об истине неким критерием. Согласно его приговору, единственно возможное доказательство их “избранничества” кроется в плодах их действий. Итак, деятельность, конфликт, спор, подтверждение

1.Там же. С. 365.

² Там же. С. 371.

на практике умножают признаки, но исключительно те, которые указывают на истину. И здесь — как и у Ницше — отказ от притязания на истину нужен для того, чтобы разрядить мир contradictory certainties¹ и раскрыть пространства для творческого созидания.

Проще говоря, ответ Лессинга сводится к различению, значение которого невозможно преувеличить, а именно к различению между уверенностью и истиной. Уверенность — если говорить словами притчи — это обладание единственным кольцом отца; напротив, истина — неуверенность в том, какое из трех колец “подлинное”. Эта неуверенность как истина неснимаема. Уверенности не вредит никакое сомнение. В истине, напротив, живет — правит? — сомнение.

Кольцо дарует, согласно притче, расположение людей. Истина должна заслужить свой атрибут — быть истинной. “Расположение” (признание  другими того, что я делаю) становится средством, чтобы доказать себе и другим изначальную силу кольца. Так, сомнение благодаря истине поистине высвобождает активность, которая должна сама себя оправдать— “доказать”. Самостоятельное мышление, самостоятельная деятельность, необладание — открывает возможности, создает пространства.

У Лессинга помимо прощания с уверенностью, с которой он расстается мягко, скорее с печалью, чем с иронией, имеется существенное указание, что необладание уверенностью в собственной правоте располагает людей к другим людям и их истинам. К тому же Лессинг связывает максиму самоограничения — допущения, что есть несколько истин, несколько действительностей, которые противоречат друг другу, — с вла-

1. Противоречащие друг  другу, взаимоисключающие правды, или уверенности в собственной правоте (англ.).

дением кольцом (Ring) как свидетельством многозначного избранничества. Иными словами, универсалистские и релятивдстские принципы настолько переплетены друг с другом, что борьба (Ringen) за истину становится предпосылкой социально ценной деятельности.

б) Контекстуальный универсализм

Ницше и Лессинг аргументируют  по-разному, даже радикализм их разный, но их аргументы указывают в одном направлении: оба они не готовы, говоря современным языком, расстаться с универсалистскими принципами или релятивистскими принципами. Недостаток универсализма в том, что он навязывает свою точку зрения другим, но его преимущество в том, что он учитывает другие, относится к ним серьезно. Важно различать между универсалистской и тотализирующей (в предельном случае тоталитарной) точками зрения. Универсалистская точка зрения, — скажем вслед за Ницше, — легко объединяется с самоограничивающим законодательством-для-себя. Универсализм знает — скажем вслед за Лессингом — о различии между истиной и уверенностью в собственной правоте. И то и другое не годится для тотализирующих тенденций; тут образ собственной морали, замутненный в своих исторических истоках, становится мерилом для всех.

С другой стороны, нельзя обойтись без  релятивизма и контекстуального мышления, поскольку они повышают уважение перед культурными различиями и делают привлекательной и необходимой смену перспектив.

Находясь перед выбором между  универсализмом и контекстуализмом (релятивизмом), оба они — Ницше и Лессинг — отвергают это “или — или” и ищут (как я их называю) инклюзивные различия. Эту борьбу за “и”, связывающее друг с другом универсализм и контекстуализм, я хотел бы подхватить и продолжить, применив это различение к себе.

В результате возникает таблица, состоящая  из четырех полей: универсалистский универсализм (УУ), универсалистский контекстуализм (релятивизм) (УК), контекстуальный универсализм (КУ) и контекстуальный контекстуализм (КК); причем четвертая позиция (КК) в содержательном плане весьма близка третьей, так что в дальнейшем я вкратце освещу лишь первые три позиции.

Обе первые позиции (УУ и КУ) в различной  степени несут тотализирующие черты. Это относится, например, к старому Просвещению, которое говорит о людях, подразумевая муж-чин, а точнее — белых мужчин высшего образованного слоя. К тому же притязания ученых с помощью своих методов заставить заговорить природу, действительность, какова она есть, вызывают теперь только улыбку.

Но в другом отношении это  справедливо и для тотализирующего контекстуализма (релятивизма). Здесь с помощью совсем других аргументов, но со схожими результатами осуществляют отказ от смены перспектив, просто объявляя ее невозможной. Если все относительно, то это означает (в применении к нашей карикатуре), что у завоевателя одна точка зрения, а у завоеванного — другая; карикатурист-наблюдатель и его публика занимают еще какие-то позиции. Между всеми этими позициями зияют более или менее непреодолимые пропасти. Результат: все таковы, каковы они есть.

Невольная ирония, кроящаяся в тезисе о несоизмеримости, состоит в том, что он неотличим от эссенциалистского взгляда на мир. Он соблазняет и влечет к постмодерному квазиэссенциализму, который разделяет подход естественного эссенциализма: вещи надо принимать такими, какие они есть. Возможно, это поможет в дальнейшем задуматься не только об ограничении своих собственных моральных принципов, но также об ограничении своего собственного релятивизма. Абсолютизированный контекстуализм в конечном счете так же слеп к истинам другого, как и абсолютизированный универсализм. Там это блокируется образом чужого, заложенным в уверенности в собственной правоте — своей правде, здесь — допускаемой невозможностью вообще понять точку зрения другого.

Универсалистский контекстуализм (релятивизм) есть эвфемизм для невмешательства. Здесь царит вечный (не)покой вечного релятивизма. Люди хотят иметь покой и оставить в покое других и подводят под это базу, утверждая, что пропасти между культурами непреодолимы, так что диалог отражает всегда только собственную уверенность. Это, разумеется, полемическая характеристика, а что касается мотивов, то, наверное, даже и ложная. Но из предположения о несоизмеримости вытекает априорный пакт о невмешательстве, который заключается между культурами, допускаемая невозможность диалога, а также невозможность смены перспектив (в любой форме). Важен именно этот аспект: это утверждение взаимоисключающих точек зрения делается без проб и ошибок, принципиально, без опыта, как бы антиконтекстуалистично. Я бы хотел использовать эту безопытность как повод, чтобы сформулировать противоположную позицию — контекстуальный универсализм. Дело в том, что его можно понять и развить как точное зеркальное отражение универсалистского контекстуализма.

Контекстуальный универсализм исходит  из противоположной ситуации: невмешательство невозможно; именно это подразумевается в утверждении, что мы живем в век однородности, в глобальную эру. Все попытки остаться в стороне,

укрыться в представлении о  разделенных мирах — гротескны, поневоле комичны. Мир есть карикатура на не подлежащий отмене, друг с другом мимо друг друга идущий (не)диалог. Маскировать этот факт благодушной риторикой об учении друг у друга не только бесполезно, но и совсем ненужно, если опираться на креативную силу непониманий 1.

Здесь не следует биться над ложными альтернативами. Контртезис к предположению о несоизмеримости не говорит о том, что некий диалог происходит. Контртезис заключается только в следующем: разделенных миров не существует. Имеется пестрота глобальной невзаимосвязанной взаимосвязи, по сравнению с которой отход к недиалогу кажется идиллическим.

На место пакта о невмешательстве  из-за невозможности выступает допущение о глокальной жизни. В этой перспективе мнимые выгоды от несоизмеримости предстают как иллюзорные пути бегства из ловушки — из карикатуры на межкультурное непонимание, в которую превратился мир. В соответствии с этим обсуждению подлежит не “так ли?”, а “каким образом ?” вмешательства, допущения вмешательства

1. “Историки культуры доказали  тот факт, что между чуждыми культурами непонимание действует куда более креативно, чем понимание. Кирк Варнедо... продемонстрировал это в своей книге A fine disregard ["Тонкое неуважение"} на примере великолепно усложненного пинг-понга непониманий, который привел, скажем, к влиянию японской ксилографии на Ван Юга и Дега. Дело в том, что японцы в XVI веке ложно понимали принцип центральной перспективы и выстроили на так возникшей импровизированной версии европейского принципа свое изощренное искусство гравюры на дереве. Они, далее, вдохновили Ван Гога и Дега, вызвавших революцию в европейском искусстве XX века, которая, в свою очередь, началась с модернистски небрежного обращения с центральной перспективой. Складывается впечатление, что исходным пунктом и целью функционирующего сообщества межкультурного обучения не является понимание” (Wackwitz S. Alles hat seine Gren^en — Vom fragwurdigen Nutien kulfureller Lemgemeinschaften, in: Suddeutsche Zeitung, 26. 11. 1996).

в свои дела, совместного вмешательства  и противодействующего вмешательства.

Вполне без иллюзий, с долей  скепсиса, с которой по праву формулируется тезис о несоизмеримости, можно противопоставить оба принципа следующим образом. Абсолютный кон-текстуализм утверждает: да оставь же ты меня в покое! Не потому, что нарушение покоя запрещено, а потому, что оно и так невозможно из-за пропастей несоизмеримости. А в результате приходим к тому же самому.

В противоположность этому принцип  контекстуального универсализма гласит: из непокоя взаимного вмешательства  взаимоисключающих уверенностей в собственной правоте выхода нет. В какой степени смена перспектив, диалоги, “разговор глухих”, насмешки, конфликты возможны, необходимы, бессмысленны, абсурдны или все это вместе взятое, — в какой степени это так или не так, я всегда узнаю только после того, как сделал этот шаг. Следовательно, существенное различие состоит не в том, что там переход отрицается, а здесь утверждается, а в том, что там этот шаг как бы без проверки исключается, а здесь идет борьба за необходимый опыт пробы. (И то и другое с любой точки зрения может производить комическое впечатление.)

Таким образом, несоизмеримость означает в рамках контекстуального универсализма предустановленное невежество; парадоксально фундированную на абсолютизированном релятивизме самоуверенность; допускаемую без проверки, без опыта уверенность, что взаимный обмен перспективами и аргументами бессмыслен. Я не обязан открывать свои собственные святыни для других, подставлять себя под огонь критики. В противоположность этому вопрос контекстуального универсализма гласит: как мне научиться смеяться над своими святынями, минуя святыни других?

Первая попытка инклюзивного различения сводится к тому, чтобы интегрировать контекстуальное непосредственно в понятие универсального. В результате подрывается альтернатива: либо один универсализм, либо никакого. Но здесь возникает такая возможность: имеется мой и твой универсализм, имеется много универсализмов — плюралистический универсализм. Если вскрыть аболютизм универсализма, станет ясно, что альтернативой является не отсутствие святыни (следуя направлению мысли Ницше), но самоограничение моими святынями, которое в свою очередь порождает вопрос о чужом универсализме. Поясним это на примере.

Права человека нельзя приписывать  универсалистскому универсализму в том смысле, что они в изобретенной на Западе форме должны обладать значимостью на всем земном шаре и что только Запад утверждает и защищает неотъемлемые права для всех людей. Как известно, эта идея со смыслами, частично взаимодополняющими, частично взаимоисключающими, встречается и в других культурах, традициях и религиях. Разные версии прав человека существуют даже в различных уголках Европы. Так, например, в скандинавских странах экономические права относят к основным правам, тогда как в посткоммунистических странах Центральной и Восточной Европы гражданские и политические права часто ценятся главным образом не правительствами, а населением. Притязания, возникшие в других регионах мира, свидетельствуют о другом понимании прав. Так, существует Африканская хартия в защиту прав человека и народов. “Она отражает в первую очередь характерную для африканцев концепцию прав человека, которая развилась из норм традиционных африканских обществ и опирается на два принципа — на коммунитаризм, отвергающий западный индивидуализм, и на принятие решения путем консенсуса, которое делает ненужным конкуренцию в предвыборной борьбе. Эти принципы... имеют во всей Африке большое значение” 1.

Любопытство к другим концепциям и традициям прав человека не означает отказа от идеи равных прав для всех людей, чего опасается универсалистский универсализм. Начинается “только” (возможно, следует говорить: только сейчас) соревнование культур, народов, государств и религий ради самых полезных для всех людей концепций прав человека. И начинается проклятый “диалог” об этом.

Что с этим кончается, так это молчание всевозможных проповедников универсализма, искренне уверенных в собственной правоте. Движение за самоограничение, утверждающее только собственный универсализм, не вынуждает оставить другие универсализмы такими, какие они есть, во взаимной неприкосновенности. Напротив, только так оказывается возможным выставить в выгодном свете не одну версию, а просто мою версию прав человека в борьбе с другими версиями.