Глобализация и антиглобалисты

Как это напоминает то, о чем писал двести лет тому назад Кант, набросавший в своем трактате “К вечному миру” утопию мирового гражданства, противопоставляя его представительной демократии, которую он называл “деспотической”. Итак, налицо глобальная взаимосвязь ответственности, в рамках которой отдельные индивиды — а не только их организованные представители — могут непосредственно участвовать в принятии политических решений. Разумеется, это предполагает наличие покупательной способности и исключает всех, не обладающих ею.

Здесь проходит еще одна важная граница: индивиды отнюдь не стали непосредственно  активными. Их протест был символическим и спровоцирован масс-медиа. Человек, по словам Бодлера, это ребенок, заблудившийся в “лесах символов”. Иными словами, он зависит от символической политики средств массовой информации. Это прежде всего относится к абстрактности и всеприсутствию разрушения, которое поддерживает функционирование мирового общества риска. Здесь общедоступные упрощающие символы, затрагивающие и тревожащие нервы культуры, обретают ключевое политическое значение. Эти символы фабрикуются, причем выковывают их, накаливая открытым пламенем конфликтной провокации, перед полными ужаса телевизионными глазами общественности. Главный вопрос в том, кто распоряжается символами. Кто находит или придумывает, например, символы, которые, с одной стороны, вскрывают, демонстрируют структурный характер проблем, с другой — побуждают к активным действиям? Последнее может удаваться тем лучше, чем проще и доступнее будет инсценированный символ, чем дешевле обойдется индивиду протестное поведение мобилизованной общественности и чем скорее каждый сможет при этом облегчить свою совесть.

Простота означает многое. Во-первых, возможность переноса на других. Все мы согрешаем по отношению к окружающей среде; если “Шелл” хотел утопить в море нефтяную платформу, то у “всех нас” чешутся руки выбросить на ходу из окна машины пустую банку из-под кока-колы. Это ситуация, в которой оказывается каждый, вот почему пример с “Шелл” (по своей социальной конструкции) так понятен. С той, однако, существенной разницей, что чем больше грех, тем вероятней судебное оправдание. Во-вторых, крики морального осуждения. “Они (верхи)” имеют право с благословения правительства и его экспертов затопить в Атлантике полную остатков нефти буровую платформу, а “мы (низы)” ради спасения мира обязаны расчленять каждый использованный чайный пакетик на три части, чтобы выбросить по отдельности в разные мусорные баки бумагу, нитку и спитой чай. В-третьих, учет политической целесообразности. Коль выступил на стороне акции “Гринписа” против “Шелл”, но не против ядерных испытаний Франции: здесь речь шла о властном покере между державами, а там — только о рыночных интересах “Шелл”. В-четвертых, простые альтернативы действий. Чтобы наказать “Шелл”, нужно и можно было просто заправлять свою машину “морально безупречным” бензином у конкурентов. В-пятых, торговлю экологическими индульгенциями. Роль бойкота тем больше, чем сильнее угрызения совести индустриального общества, поскольку с помощью бойкота можно получить своего рода ego te solvo (отпущение грехов) бесплатно и по собственному сценарию.

Глобальные экологические опасности  порождают стремление избежать их, защититься от них, призвать на помощь, создается моральный климат, обостряющийся по мере роста ощущаемой опасности, в котором драматические роли героев и мерзавцев в политике распределяются по-новому. Ощущение того, что мир своей промышленностью создает экологическую угрозу самому себе, превращает мораль, религию, фундаментализм, безысходность, трагичность и трагикомедийность — сливающиеся всегда с их противоположностями: спасением, помощью, освобождением — во вселенскую драму. В этой всемирной трагикомедии экономика может либо взять на себя роль отравителя, либо облачиться в тогу героя и спасителя. Именно это и является фоном, на котором “Гринпис” вылезает на сцену, лукаво прикидываясь бессильным. “Гринпис” ведет своего рода “политику дзюдо”, цель которой направить сверхмощь экологических грешников против них самих. “Как-то раз, находясь в цинично-благодушном настроении, Иосиф Сталин спросил, сколько дивизий у папы Римского. Известно, что, на взгляд добропорядочных людей, моральные проблемы никогда не решаются с помощью угроз и насилия. Если бы "Эмнести интернешнл" приобрело для себя пулемет или даже атомную бомбу, то эта организация в тот же день утратила бы всякое влияние, ее перестали бы слушать. Институтам, располагающим все большими пушками, на практике все труднее выступать по моральным вопросам, говоря тихим голосом, а он-то и убеждает. Здесь работает образ Лилипутии, нарисованный Джонатаном Свифтом. Сталин не понял, что нулевое военное могущество швейцарской гвардии позволяет папе претендовать на большее, а не на меньшее внимание к нему; и моральный авторитет "Эмнести интернешнл" велик именно потому, что это — институт-лилипут.

До сих пор действия государственной  власти определяют нашу жизнь в политическом отношении; в моральном же плане властители сегодняшних государств подвергаются внешней критике, едвали не более острой, чем в период с 1650 года. И это уже не могут игнорировать даже самые могучие сверхдержавы. Лилипутские организации не могут заставить безнравственных правителей на коленях вымаливать прощение, как это вынужден был сделать Генрих II; но они выставляют непонятливых властителей перед миром в крайне невыгодном свете. Если политическим символом модерна был Левиафан, то в будущем моральной позиции "национальных" держав и сверхдержав будет соответствовать образ Лемюэля Гулливера, который, неосторожно задремав, пробуждается опутанным бесчисленными тончайшими нитями” 1.

3. Полигамия в плане местожительства:  полилокальный брак с несколькими местожительствами открывает ворота глобализации в частной жизни

Чтобы понять, что означает глобализация для частной жизни, рассмотрим пример: 84-летняя, можно сказать старая,

1.' Toulmin S. Kosmopolis - Die unerkannten Aufgaben der Moderne. Frankfurt/M 1994 S.315F.

дама живет... Вот тут-то и загвоздка. Если верить статистике службы регистрации граждан, она более 30 лет постоянно проживает в Тутцинге на Штарнбергерском озере. Это типичный пример (географической) неподвижности. Но в действительности наша старая дама по крайней мере три раза в год летает на несколько недель или месяцев в Кению (в основном зимой на два месяца, на Пасху на три-четыре недели, да еще раз осенью). Так где ее “дом”? В Тутцинге? В Кении? И да и нет. В Кении у нее больше друзей, чем в Тутцинге, она живет в тесном кругу африканцев и немцев, иные из которых “проживают” в окрестностях Гамбурга, но “родом” из Берлина. Она получает больше удовольствия от жизни в Кении, чем в Тутцинге, но его она также не хочет лишаться. В Африке местные обитатели не только обеспечивают ее всем необходимым, но и заботятся о ней, приглашают в гости. Ее хорошее самочувствие в старости связано с тем, что в Кении она представляет собой “кое-что”, у нее там “семья”. В Тутцинге, где она числится по документам, она — никто. Она живет, по ее словам, “как певчая птица”.

Ее знакомые, с которыми она встречается в Кении и входит вместе в особое “сообщество”, родом из Германии, но с тех пор ухитряются жить между городами и континентами. Дорис, которая моложе ее на сорок лет, вышла в Кении замуж за индийца-мусульманина, но постоянно ездит в Германию, чтобы там или здесь (это как взглянуть) заработать денег и присмотреть за порядком в своем доме с садиком в Айфеле. Ей хорошо здесь и там, но иногда она ощущает, что сыта по горло этими переездами туда-сюда. У “ностальгии” для старой дамы два лица, два голоса — это “Тутцинг”, а бывает и “Кения”. Куда ее тянет, зависит не в последнюю очередь от того, где она в очередной раз засиделась слишком долго. Можно ли назвать эту жизнь, которая охватывает города различных континентов, транснационально связывает их воедино в одной жизни, — несчастьем, проявлением распада? Нет, ибо наша старая дама не принуждена вести транснациональную жизнь, даже косвенно, в отличие от многих, чья жизнь раскорячена, как в шпагате, поскольку так диктует им профессиональная карьера. Старая дама в счастливом положении, ей не нужно выбирать: за Тутцинг и против Кении или за Кению против Тутцинга. Она живет полигамно в плане местожительства, любит Африку и Тутцинг (пусть и кажется, что одно исключает другое). Транснациональная полигамия в плане местожительства, полилокальный брак с различными местами жительства, относящимися к разным мирам, — это въездные ворота глобализации в частной жизни, они ведут к глобализации биографии.

Глобализация биографии  означает, что противоречия мира осуществляются не только где-то там снаружи, но в центре личной жизни, в мультикультурных браках и семьях, на производстве, в кругу друзей, в школе, в кино, в походе за покупками у прилавка с сырами, во время слушания музыки, за ужином, в любовных объятиях и т. п. Все чаще приходится делать вывод (вольно или невольно, осознанно или неосознанно), что все мы живем “глокально” (т. е. глобально + локально). Чтобы осмыслить масштабы этих изменений, стоит вспомнить, что культуркритика в течение целого столетия достаточно оплакивала и то, что в ходе прогрессирующей модернизации люди все сильнее замыкаются в клетки своих высокоспециализированных крошечных миров. Мы внезапно оказались в ситуации, диаметрально противоположной тому, что было общепринятым: дело в том, что противоположности и противоречия континентов, культур, религий — третий и первый миры, озоновая дыра и коровье бешенство,

пенсионная реформа  и капризы политических партий —  все это вторгается в частную жизнь, ставшую незавершаемой. Глобальное подстерегает и угрожает не как Великое Целое где-то там снаружи — оно гнездится и шумит в самом приватном пространстве приватной жизни. Более того: оно составляет добрую часть индивидуальной неповторимости, своеобразия личной жизни. Частная жизнь есть местоположение глокального. Возможно ли это?

Частная жизнь уже  не привязана к какому-либо определенному месту, это уже не устоявшаяся, оседлая жизнь. Это жизнь “в пути” (в прямом и переносном смыслах), кочевая жизнь, жизнь в автомобиле, в самолете, в поезде или у телефона, в Интернете, она поддерживается средствами массовой информации и несет на себе отпечаток масс-медиа, это транснациональная жизнь. Техника служит средством преодоления времени и пространства. Она уничтожает расстояния, восстанавливает близость, преодолевая дистанцию, и создает дистанцию вблизи — можно как бы отсутствовать в каком-либо месте, находясь там. Жить в одном и том же населенном пункте уже не значит жить сообща, а жить сообща уже не означает жить в одном и том же месте. Ключевой фигурой частной жизни стал не фланер, а человек, оснащенный автоответчиком и электронной почтой: человек и есть и его нет, он не отвечает на звонок и тем не менее отвечает автоматически, посылает и принимает сообщения, будучи удаленным во времени и пространстве, — сообщения, принятые с помощью технических средств из других пунктов мира и сохраненные в памяти аппарата. общности/общества распадается. Смена и выбор места стоят у колыбели глокализации биографий.

Надо подчеркнуть, что  смена и выбор местожительства  с учетом возможностей и конфликтов мирового общества не всегда обусловлены субъективным решением. В профессиональных карьерах еще практикуется относительно мягкое принуждение к смене места. Жестокое физическое насилие в военных конфликтах гонит тысячи людей в другие страны и на другие континенты, там они снова (должны) будут скитаться либо спустя месяцы или десятилетия вернутся (должны будут вернуться) назад, на свою “родину”; бедность и надежда на лучшую жизнь ведут к легальной или нелегальной, постоянной или спорадической иммиграции'.

Добровольно или принудительно  — а то и добровольно-принудительно  — люди охватывают своей жизнью разделенные миры. Полилокальные жизненные формы суть переведенные, переставленные с места на место биографии, биографии-переводы, которые постоянно надо переводить для себя и других, чтобы они могли существовать как промежуточные жизни. Переход от Первого ко Второму модерну является также переходом от монолокальности к полилокальности форм жизни 1.

Полилокальный “брак” может, как  мы видели, означать очень многое. Он может разыгрываться между Айнзидлерхофом и Обераммергау, или между культурами (как, например, у немецко-турецкой молодежи третьего поколения), или между континентами (например, у вьетнамцев в бывшей ГДР, а теперь в Берлине). Можно пережить и перестрадать континенты мира и в одном глобальном месте (например, в Лондоне).

1. См.: Pries L. (Hg.), Internationale Migration — Sonderband der Soyalen Welt. Baden-Baden 1997.

“Глобализация биографии” должна означать не любую “полилокальность”, но только ту, которая перешагивает границы разделенных миров — границы между странами, религиями, культурами, цветами кожи и т. п., — и ту, чьи противоположности должны или могут вмещаться в одну жизнь. Ибо представление о том, что совмещение многих жизней в одной должно непременно означать отчаяние и перенапряжение своих сил — это легенда, которой монолокальные пытаются отгородиться от полилокальных.

Чтобы понять социальную конфигурацию глобализации частной жизни, нужно учитывать противоречия различных мест, между которыми эта жизнь протянулась. Это, помимо прочего, требует нового осмысления мобильности. Мобильность, понимаемая как движение социальной единицы жизни и деятельности (семья, брак, индивид) между двумя местами (пунктами) в социальной иерархии, уровне, местности, теряет или смещает свой смысл. В центре оказывается внутренняя мобильность частной жизни, для которой нормальным стало передвижение туда-сюда, одновременное пребывание здесь и там, невзирая на границы. При этом, согласно статистике регистрации граждан, можно быть постоянно проживающим и, так сказать, жить неоседло во многих местах одновременно. (От этого надо четко отличать внешнюю экстренную мобильность, в случае, например, переезда, смены профессии, развода, вынужденного бегства, эмиграции.) Внутренняя мобильность уже не исключение, но правило, не нечто чуждое, но нечто привычное, что встречается постоянно в многообразных формах выражения; постоянное посред-ничание между различными местоположениями и их особыми социальными требованиями есть вторая натура частной жизни. Внутренняя мобильность и полилокальность — транснациональная, трансконтинентальная, трансрелигиозная,