Глобализация и антиглобалисты

“Происходит культурная и социальная революция, являющаяся следствием экономической глобализации, — говорит диктор “Си-эн-эн”. — Служащий в Америке затронут этим в той же мере, что и человек на улице Москвы или менеджер в Токио. Это означает: то, что мы делаем в Америке и для Америки, имеет силу повсюду в мире. Наши новости — это глобальные новости”.

Конец свободной, бунтарской информации?

В возникших на мировых рынках информации настроениях легкой наживы, которые привели и продолжают приводить к небывалой концентрации капитала, проницательные люди видят приближение конца свободной, бунтарской информации. Да и можно ли легкомысленно закрывать глаза на эту угрозу?

“Глобальная информационная инфраструктура опутывает землю, словно паутина, — пишет Игнасио Рамоне, — использует достижения цифрового метода и содействует сведению в единую сеть всех коммуникационных услуг. Она помогает в первую очередь переплетению трех технологических сфер — компьютерной, телефонной и телевизионной, которые объединяются в мультимедиа и Интернете. В мире имеется 1,26 миллиарда телезрителей (из которых более 200 миллионов пользуются кабельным телевидением и около 60 миллионов имеют цифровые телеприемники), 690 миллионов владельцев телефонов, из которых 80 миллионов имеют радиотелефоны, и примерно 200 миллионов компьютеров, из которых 30 миллионов присоединены к Интернету. Предположительно в 2001 году люди будут общаться больше по Интернету, чем по телефону, количество пользователей Интернета составит от 600 миллионов до одного миллиарда человек, а Всемирная паутина (World Wide Web) будет включать в себя более 100 000 коммерческих сайтов. Оборот коммуникационной индустрии, который в 1955 году составлял около 1000 миллиардов долларов, за пять лет может удвоиться и достичь примерно десяти процентов от оборота всей мировой экономики. Гиганты компьютерной, телефонной и телевизионной отрасли знают, что в будущем прибыли будут давать новые “разведываемые области”, которые открывает перед их ослепленными жадностью глазами цифровая технология. При этом они знают, что в будущем их территория не будет защищена и что гиганты из соседних секторов бросают на нее разбойничьи взгляды. В сфере средств массовой информации царит беспощадная война. Кто занимался телефонным бизнесом, рвется в телевизионный, и наоборот. Все фирмы, занимающиеся информационной связью, прежде всего те из них, которые владеют сетью жизнеобеспечения (электричество, телефон, вода, газ, общества железнодорожного и автомобильного сообщения и т. д.), пребывают в состоянии эйфории и намерены обеспечить себе свою часть мультимедийного пирога. Повсюду в мире ведут борьбу конкуренты, гигантские фирмы, ставшие новыми властителями планеты:

AT&T, господствующая на мировом  рынке телефонной связи, дуэт MCI (вторая по величине телефонная сеть Америки) и БТ (прежде “Бритиш телеком”), “Спринт” (третий по величине оператор телефонной связи в США), “Кейбл энд Уай-релесс” (фирма, контролирующая прежде всего “Телеком” Гонконга), “Белл Атлантик”, “Найнекс”, “Ю.С.-Уэст”, TCI (крупнейший распространитель кабельного телевидения), NTT (крупнейшее японское телефонное общество), “Дисней” (фирма, купившая радиокомпанию АВС), “Тайм Уорнер” (которой принадлежит СТТ), “Ньюз корп.”, IBM, “Майкрософт” (господствующая на рынке программного обеспечения), “Нетскейп”, “Интел” и т.д. ... Изменившаяся логика этой мутации капитализма заключается не в поисках союзников, а в захвате фирм с целью обеспечить себе на рынке перманентного и непредусматриваемого заранее ускорения и невиданного успеха у потребителей (как бум в сфере Интернета) “ноу-хау” тех, кто уже успел закрепиться на рынке... Для того, чтобы предлагаемые инфраструктуры были полезны потребителю, связь должна без помех, как ветер над океанами, циркулировать по всему миру. В этом причина, по которой США (первые производители новых технологий и резиденция важнейших фирм) с целью глобализации своей экономики бросили весь свой вес на чашу дерегулирования ради достижения того, чтобы как можно больше стран открыли свои границы для “свободного потока информации”, т. е. для гигантов американской индустрии средств массовой коммуникации и развлечения” 1.

1. Le Monde diplomatique, 11. April 1997.

Гавайская телячья  колбаса: новое значение локального

Однако журнал “Ле  монд дипломатию”, из которого взята  эта цитата, сам является живым  опровержением мрачного взгляда  на вызванное развитием экономики и якобы грозящее нам мировое господство информатики. Этот остроумный журнал левой ориентации тоже умело использует возможности мирового информационного рынка, выходит на многих языках и сумел за последние годы (вопреки общей тенденции в печатных изданиях) более чем удвоить тираж (хотя исходный тираж в 100 000 экземпляров и доходы от рекламы за это же время упали).

Распространенный тезис  о линеарно растущей конвергенции культурной информации в ходе концентрации капитала на мировых информационных рынках упускает из вида теоретически обоснованные и эмпирически изученные cultural theory парадоксы и амбивалентности, или, выражаясь старомодным языком, диалектику культурной глобализации.

Роланд Робертсон, один из отцов теории культурной глобализации, не устает подчеркивать, что глобализация всегда связана с локализацией. Работы по теории культуры (cultural studies) отвергают образ закрытых отдельных обществ и соответствующих им культурных пространств и описывают имманентный “диалектический” процесс культурной “глобализации”, в котором одновременно возможны и происходят противоположные вещи. Основной вывод гласит: глобализация не есть нечто автоматическое и одностороннее, одномерная глобализация — неиссякаемый источник недоразумений в этом споре. Напротив, при главенствующей роли “g-word” речь повсюду может идти о новом усилении роли локального.

То, что глобализация предполагает не только де-локализа-цию, но и ре-локализацию, вытекает уже из экономических расчетов. “Глобально” в буквальном смысле слова производить не может никто. Именно те фирмы, что производят и продают свою продукцию в глобальных масштабах, вынуждены развивать локальные связи, во-первых производя и совершенствуя свой товар в конкретных локальных условиях, и во-вторых изымая сырье для своих глобальных символов из локальных культур, благодаря чему эти символы получаются живыми, яркими и хорошо продаются. “Глобально”, если перевести это слово на нормальный язык, означает “во многих местах одновременно”, т. е. транслокально.

Неудивительно поэтому, что такая глобально-локальная  взаимозависимость играет главную роль в расчетах крупнейших концернов. Концерны “Кока-кола” и “Сони” называют свою стратегию “глобальной локализацией”. Их руководители и менеджеры подчеркивают, что применительно к глобализации речь идет не о том, чтобы повсюду в мире строить фабрики, а о том, чтобы стать частью той или иной культуры. Предпринимательская стратегия, значение которой возрастает в ходе практической глобализации, называется “локализмом”.

Можно представить себе эти имманентные границы линеарной культурной глобализации в духе унификации мира на примере макдоналдизации. Додуманная до конца унифицированная культура, в которой, с одной стороны, отмирают локальные культуры, а с другой — все потребляют (едят, спят, любят, одеваются, аргументируют, мечтают и т. д.) по одной схеме, даже если разделять все это в строгом соответствии с доходами той или иной группы населения, означала бы конец рынка, конец прибылей. Сотрясаемый кризисами сбыта мировой капитализм нуждается в локальном многообразии и противоречивости, чтобы выстоять в конкурентной борьбе, вводя необходимые производственные и рыночные инновации.

И все же делокализация  и релокализация не означают автоматического  возрождения локального. Говоря по-баварски: спасение при переходе в эру глобализации надо искать не в панегириках “телячьей колбасе”, пиву “Лёвен-брой” или фирме “Ледерхозе”, выпускающей изделия из кожи. Ибо при возрождении локального колорита делокализация отступает на задний план. Релокализацию, прошедшую, так сказать, через бесконечную цепь делокали-зации, нельзя приравнивать к линеарному традиционализму в духе “поступай как прежде” и использовать в духе ограниченного провинциализма. Ибо меняются условия, в которых проявляется значение локального.

Взаимодействие делокализации  и релокализации наверняка будет иметь разнообразные последствия, но при этом нужно иметь в виду, что локальные культуры больше не смогут оправдывать свое существование, утверждаться и обновляться в противостоянии остальному миру. Место этого недальновидного, по выражению Энтони Гидденса, обоснования традиций традиционными средствами (он называет его “фундаменталистским”) занимает необходимость релокализации лишенных унаследованных качеств традиций в глобальном контексте, в транслокальном обмене, диалоге, конфликте.

Короче говоря, если удастся  глобально разместить и обновить локальные особенности, произойдет ренессанс локального без опоры на традицию. Переводя сказанное на язык иронии по-баварски, если уж речь зайдет о телячьей колбасе, то может оказаться, что сделана она не в Баварии, а на Гавайях.

д) Локализация: Роланд Робертсон

Мы видели, что глобализация в операционном плане чаще всего  ведет к интенсификации взаимозависимостей поверх национальных границ. Модель разделенного мира на первом этапе заменяется моделью транснациональных взаимозависимостей. Роланд Робертсон идет в этом направлении значительно дальше 1. Он подчеркивает “размах и глубину внедрения в повседневное сознание представлений о мире как целостной величине”. Для Робертсона, таким образом, настоящая глобализация и глобализация, внедренная в сознание средствами массовой информации, — две стороны одного и того же процесса. Тем самым ключевым вопросом глобализационной социологии культуры является создание культурно-символической рефлективности глобализации. Новое conditio humanitas, условие человеческого существования, заключается поэтому в пробуждении внимания к глобализации, в осознании этого явления и хрупкости данного conditio humanitas на исходе XX века.

В этом смысле глобализация нацелена не только на “объективацию нарастающих взаимозависимостей”. Подвергаться изучению должно, скорее, то, как открывается и воспроизводится горизонт мира в транскультурной фабрикации чувственных миров и символов культуры. Культурная глобализация перечеркивает отождествление национального государства с национально-государственным обществом, производя и сталкивая друг с другом транскультурные формы коммуникации и жизни, представления об ответственности и этнической принадлежности, о том, какими видят себя и других отдельные группы и индивиды. Элизабет Бек-Гернсхайм на

1.Robertson R. Globalivition, London 1992.

глядно продемонстрировала это  на примере транскультурных браков и семей. “Вопреки самым разным оценкам, надеждам и опасениям фактом является то, что чувство этнической принадлежности в связи с развитием общества и расселением людей все больше усложняется. В век мобильности, массового передвижения людей и переплетения экономики растет число тех, кто живет и работает с людьми других групп за пределами местожительства своей этнической группы; кто по разным причинам (из-за нищеты, голода, преследований или с целью получить образование и профессию, а то и просто из любопытства) покидает свою родину на более или менее длительное время или даже навсегда; кто пересекает государственные границы, рождается в одном месте, вырастает в другом, женится (или выходит замуж) и обзаводится детьми в третьем. Применительно к США уже сегодня можно сказать, что такое развитие, "вполне вероятно, может стать новой нормой жизни: количество бикультурных семейных связей растет, и уже нередки случаи, когда человек считается белым азиатом или одновременно арабом и евреем" (3. Шнайдер). В Германии такие смешения встречаются реже, но и здесь намечается очевидная тенденция к "более пестрым" семейным отношениям. Возьмем, к примеру, заключение браков. В 1960 году вступавшие в брак в Федеративной Республике Германии были почти исключительно немцами. Только в каждом 25-м случае, выражаясь языком официальной статистики, в акте бракосочетания "участвовали иностранки и иностранцы"; это значит, что по крайней мере один из партнеров имел иностранный паспорт. А в 1994 году уже каждый седьмой брак заключался "между иностранцами или с участием иностранцев", т. е. мужчина или женщина, а то и оба вступающие в брак были гражданами других государств. Обратимся теперь к рождаемости. В 1960 году дети, рождавшиеся в Федеративной Республике Германии, почти всегда имели "чисто немецкое происхождение" в смысле подданства; и только 1,3% новорожденных имели иностранного отца или мать-иностранку. Напротив, в 1994 году иностранного отца или мать имели уже 18,8% детей, т. е. практически каждый пятый ребенок происходил из смешанного немецко-иностранного или чисто иностранного брака. Что касается этой — быстро растущей — группы людей "транскультурной" принадлежности, то встает вопрос, куда, к какому обществу их относить — к нам, к другим, к каким другим? Речь идет о пестрых, подвижных, многократно смешанных биографиях, которые не укладываются в устоявшиеся категории. Это создает сложные проблемы для властей при определении гражданства и по вполне понятным причинам (сложность вопроса) ведет к неудачам и ошибкам” 1.

Юрген Хабермас много лет назад  говорил о “новой необозримости”, Зигмунт Бауман говорит о “конце однозначности”. Локальное и глобальное, утверждает Робертсон, не исключают друг друга². Напротив: локальное нужно рассматривать как аспект глобального. Глобализация, помимо прочего, означает также стягивание, столкновение локальных культур, которые должны получить новое определение в этом “clash of localities” (столкновении локальностей). Робертсон предлагает заменить центральное понятие культурной глобализации понятием “локализация” — совмещением слов “глобализация” и “локализация”.

Синтетическое слово “локализация”  одновременно содержит в себе притязание cultural theory на признание абсурдным

1. Beck-Gernsheim Е. Schwarze Juden und griechische Deutsche, in: Beck U. (Hg.), Perspektiven der Weltgesellschaft, a. a. 0.

² Robertson R. Globalization, in: Featherstone M. u.a. (Hg.), Global Modernities, London 1995.

представления, будто  современный мир, его кризисы  и прорывы можно понять без проникновения в смысл событий, которые описываются с помощью ключевых слов “politics of culture, cultural capital, cultural difference, cultural homogenity, ethnicity, race and gender” (культурная политика, культурный капитал, культурные различия, культурная гомогенность, этническая, расовая и половая принадлежность)'.

Не будет преувеличением сказать, что линия, которая отделяет новейшую, ориентированную на культуру “социологию глобализации” от, например, прежних установок теории мировой системы (World system theory), проходит именно здесь и именно таким образом. Тщательно выверенная аксиома, отделяющая зерна от плевел, гласит: “глобальную культуру” следует рассматривать не статически, а только как случайный и диалектический процесс (несводимый к внешне однозначной логике капитала в рамках экономической науки) — по образцу “глокализации”, который позволяет воспринимать и расшифровывать противоречивые элементы в их единстве. В этом смысле можно говорить о парадоксах “глокальных” культур.

Важен методическо-прагматический аспект этой аксиомы. Глобализация — на первый взгляд нечто громадное, внешнее, что надвигается и в конце концов подавляет все остальное, — воспринимается в конкретных мелких проявлениях, на местах, на собственной жизни, в символах культуры, отмеченных знаком “глокального”.

Это можно выразить и  по-другому: социология глобализации эмпирически возможна и необходима только и исключительно как глокальное исследование культуры (индустрии, социального неравенства, техники, политики). Но что озна-

1. Ebd, S. 145.

чает в контексте cultural theory снова внезапно всплывшее слово “диалектический”, от которого строгая научная мысль однажды уже отказалась? Что имеется в виду под “парадоксами” культурной глобализации, если воспринимать и исследовать их как поток (flow)?'