Кадровая политика власти в СССР: 1939-1953 гг

 
Следует подчеркнуть, что нет достаточных оснований для взгляда на номенклатуру как на класс, как на саморазвивающуюся закрытую систему, определяющую векторы развития и жизни советского общества и государства. Классовая принадлежность, тем более принадлежность к некому правящему классу, имеющему монополизированный доступ к наиболее важным государственным позициям, является более устойчивой категорией, чем то или иное положение на служебной лестнице, могущее в любой момент кардинально измениться. Сталинская политика ставила любого назначенца в полную зависимость от органа, который его назначал, а непрекращающиеся репрессии делали его совершенно беззащитным. Не могло быть и речи о какой-то степени стабильности, неотчуждаемости прав, благ и привилегий номенклатурных работников, их способности уверенно закреплять и, тем более, передавать по наследству доминирующее положение в обществе. Последнее, то есть неотчуждаемость и возможность передачи по наследству, что отличает обладание определенной собственностью от пользования благами и привилегиями, служит основным индикатором, характерным для господствующих классов. В данном случае в этой решающей области номенклатура являлась совершенно бесправной.     
 
Никто из партийно-государственных чиновников второго, к примеру, поколения номенклатуры, занявших свои посты во время и после «большого террора» 1937-1938 годов, не мог в обстановке непрерывной ротации кадров ощутить себя прочно утвердившимся в «руководящей обойме», каждый из них, даже самый высокопоставленный, жил и работал под страхом сурового наказания, изгнания из руководящего слоя, в ожидании самого худшего, что могло тогда случиться с любым советским человеком. Система управления с помощью директивных указаний, когда неисполнение любого приказа сверху грозило неминуемой расправой, являлись нормальной практикой каждодневной жизни. Терпимое отношение к подчиненным, почему-либо не справившимся со своими обязанностями, не говоря уже о собственных просчетах, грозило утратой доверия самым высоким руководителям. 
 
Высшая власть в стране и принятие стратегических решений с довоенного времени была полностью сосредоточена в руках Сталина, а «коллективные решения», принимаемые Политбюро или от его имени еще более узким кругом особо доверенных руководителей, также были сталинскими единоличными решениями. Процедура согласования документов либо голосование опросом с визированием проектов решений членами Политбюро явились фактически сталинским методом создания «коллективной ответственности», когда вину за ошибки и провалы можно свалить на своих ближайших соратников, во всяком случае, разделить ее с ними. При этом кремлевский диктатор самыми разными способами, в том числе и перманентными репрессиями, сделал все, чтобы номенклатура, даже ее верхние эшелоны, не почувствовала себя в какой-то момент дееспособной властью, саморазвивающимся классом, чтобы она всегда правильно понимала свое положение в политической системе страны. Именно поэтому вождь всегда, до последних дней своего правления, стремился осуществлять прямой и всесторонний контроль за деятельностью карательных учреждений, подбирать руководящий состав «органов» из числа людей, неоднократно доказавших в самых разных формах свою личную преданность.  
 
Сталин в любой момент мог расправиться и с каждым из своих ближайших соратников, а причины сохранения того или иного во власти нужно искать не в относительной их влиятельности, а в расчетах самого Сталина. Представителям номенклатурного слоя, сверху донизу, каждодневно демонстрировали их полную зависимость от руководства хотя бы тем, что они не знали, за какое действие или бездействие они будут привлечены к ответственности. То, что вчера считалось нормой и примером для подражания, сегодня могло быть признано «антипартийной и антигосударственной практикой».

 
Номенклатура в этих условиях представляла собой не саму власть, а послушный инструмент власти в руках вождя, непосредственно опиравшегося на свое ближайшее окружение. Поэтому правильнее считать номенклатуру не господствующим классом, а крайне уязвимым и нестабильным слоем управляющих, бюрократическим институтом, сформировавшимся и установившимся в результате проведения последовательной централизованной «назначенческой» кадровой политики.

 
В послесталинский период в жизни страны происходили значительные перемены, массовые репрессии перестали угоржать партийно-государственным руководителям, в связи с чем положение управляющих стало несравненно стабильнее. «Провалившиеся» работники в обстановке, когда не действовал механизм «чисток», могли надеяться на новые назначения, так как перемещение лиц, не справившихся с порученным делом, на другие посты уже не влекло за собой обвинений в «гнилом либерализме» и «отсутствии партийной принципиальности» для начальства, тем более, не сопровождалось арестами самих «провалившихся». Кроме того, занятие номенклатурных постов значительно облегчалось для отпрысков номенклатурных семейств, имевших соответствующие связи во властных структурах. Следует заметить при этом, что практически весьма редко родственные отношения помогали вхождению в «коридоры власти» и принадлежность к номенклатуре никогда не становилась наследственной. Последнее обстоятельство, кстати, также противоречит утверждению о принадлежности «назначенца» к некому «господствующему классу». Существовали и широко использовались родственные связи для вхождения в другие «ниши», к которым можно отнести, к примеру, деятельность в научных сферах, особенно в области общественных наук, и престижную службу в советских загранучреждениях. Работа на ответственных постах, требующая больших усилий и ответственности, подходили далеко не каждому. 

 
На первый взгляд представители номенклатуры в ходе реального процесса развития и трансформации советского общества и государства заняли позиции, позволявшие им чувствовать себя независимо, и получили возможность действовать, исходя из собственных интересов, вразрез с провозглашаемыми идеалами и даже конкретными задачами, которые были перед ними поставлены. Не следует забывать, однако, что по-прежнему в любой момент высшие руководители могли самым решительным образом изменить положение любого высокопоставленного номенклатурного начальника. Так называемое «коллективное руководство» в лице членов Политбюро и Секретариата ЦК, пришедшее на смену единоличной власти диктатора, определяло перспективы и оценивало действие любого партийно-государственного бюрократа. При этом спектр наказаний оставался довольно широк – от понижения в должности и увольнения на пенсию до судебных преследований. В последнем случае политические обвинения заменялись обвинениями в должностных и чисто уголовных преступлениях.  
 
Нельзя не отметить, что наступившее смягчение жесткой централизации, некоторое ослабление вертикальных связей и возможности большей свободы маневра для местных руководителей сопровождалось усилением роли первых секретарей партийных комитетов. В каждой республике, области, городе, районе первый секретарь в послесталинское время контролировал местную элиту вне зависимости от ее отраслевой подчиненности и воздействовал на ее персональный состав с помощью административных рычагов, оставаясь при этом полностью зависимым от вышестоящего партийного органа. Подобная конструкция власти позволяла, во всяком случае в принципе, довольно эффективно с точки зрения директивного управления отслеживать деятельность всех властных эшелонов и в ряде ситуаций, даже без непосредственного вмешательства центра, наказывать и устранять виновников провалов и упущений. Эта система дополнялась контролем со стороны спецслужб, в первую очередь КГБ, и центральных контрольных партийных и государственных органов. По-прежнему не только оппозиционность, но даже намек на иную точку зрения, расходившуюся с точкой зрения вышестоящих инстанций, считались недопустимыми. Управляемость номенклатуры сохранялась при изменении механизмов подчинения и надзора.

 
Таким образом, поставить знак тождества между понятиями «советская номенклатура» и «господствующий класс», даже применительно к более поздним, вполне «вегетарианским» временам, возможно лишь в результате выводов из серьезных исторических исследований. На сегодня подобные выводы нельзя признать боснованными.  
 
Трудно ожидать также, что опираясь на исследование номенклатуры как феномена, возможно объяснить все проблемы многофакторного исторического процесса применительно к истории СССР. Понимание особенностей функционирования какого-либо подобного института, безусловно необходимое для уяснения исторической картины, никак не приведет нас к проникновению в причины глубинных социально-политических процессов и не является поэтому неким универсальным методологическим инструментом. Попытки сведения политической истории к истории номенклатуры, как это иногда делается в ряде исследований, представляется в этом смысле малоплодотворным.  
 
Возможны, конечно, рассуждения по поводу того, что номенклатура есть некий «новый класс», который, узурпировав власть, присвоил себе национальное богатство страны и стал паразитирующим господствующим классом, живущим за счет народа. Выстраивая таким образом историю советского общества и характеризуя политическую систему в стране как диктатуру номенклатуры, можно придти, в том числе, и к довольно правдоподобным выводам, похожим, во всяком случае, на историческую правду. По этому поводу напрашивается аналогия, лежащая буквально на поверхности, по которой весь ход исторического процесса представляется в виде бесконечной череды заговоров злокозненных сил. Как известно, опираясь на так называемую «теорию заговоров» также возможно отображение исторического процесса, также возможно сформулировать определенные выводы, весьма похожие на истинные. Однако, неясно, насколько выводы эти на самом деле будут соответствовать реальности.

 
Конкретные вопросы, связанные с функционированием номенклатуры как института, трудно прояснить без рассмотрения нормативных, организационных и интерперсональных оснований и критериев формирования высших властных структур. При этом историческая конкретика выводит феномен номенклатуры на реальную почву. Демонизация явления, «номенклатурный заговор» уступает место рассмотрению его как определенного направления кадровой политики и практики, реализованной в определенных исторических условиях при данном политическом режиме.  
 
Следует подчеркнуть, что возражения против демонизации номенклатуры отнюдь не означают стремления нормализовать этот феномен, представить номенклатурный принцип как один из стандартных методов кадровой работы. Советская номенклатура существенно отличалась от нормальной бюрократии хотя бы тем, что помимо осуществления исполнительских функций по управлению государственной жизнью, она являлась также своеобразной политической силой. Поднимаясь по ступеням номенклатурной лестницы, некоторые наиболее успешные и удачливые входили или надеялись войти в ближайшее окружение вождя либо позднее в состав «коллективного руководства». В процессе выдвижения на высшие позиции именно в номенклатурном слое искали и находили они доверенных людей и союзников, без которых невозможен успех в борьбе за власть, а тем более, невозможно во власти закрепиться и удержаться. Политическая борьба и столкновение влиятельных группировок, приобретая в ходе соперничества ожесточенный и бескомпромиссный репрессивный характер, придавали советскому бюрократическому институту номенклатуры особые черты. Именно номенклатурный слой, особенно его верхние сферы, ввиду отсутствия в стране свободной политической и общественной жизни, подмены выборов назначенчеством, становился местом столкновений и интриг, непосредственно влиявших на различные стороны жизни страны.  
 
Теория власти, применительно к советскому режиму, не имеет до сих пор однозначной и общепринятой концепции. Поэтому вопросы конкретной локализации и социального фундамента носителей власти возможно трактовать по-разному, в том числе, усматривая их в номенклатуре. Генерация определенных властных функций в процессе деятельности номенклатурной бюрократии и в ходе взаимовлияния центра власти, верхних эшелонов номенклатуры и ее широкого слоя не могла найти, однако, реального и действенного отражения на принятие и содержательную основу ключевых решений. Несмотря на возрастающее влияние практики различных согласований при принятии решений, центр власти в обстановке диктатуры устанавливал свои условия взаимодействия, не оставляя места делегированию сколько-нибудь существенных по объему и значению властных полномочий как центральной, так и региональной номенклатурной элите. При этом центр власти, будь то вождь или «коллективное руководство», проводили свою линию не в последнюю очередь при помощи соответствующей кадровой политики. В состав номенклатуры рекрутировался и продвигался наверх определенный круг деятелей, полезных и необходимых для реализации задач, определяемых высшим руководством, способных делать это четко и беспрекословно, в жестком командном ключе. С другой стороны, решительно удалялись все, в какой-то степени вызывающие подозрения в нелояльности начальству и отсутствии должного рвения в точном исполнении указаний, поступающих сверху. Подобный стиль руководства и образец поведения советской политической и хозяйственной элиты являлся обязательным для любого номенклатурного работника. 
 
Таким образом, все эти обстоятельства не дают основания говорить о номенклатуре как о господствующем классе в советской политической системе и позволяют подтвердить часто оспариваемое положение о том, что номенклатура являлась лишь социально размытым и достаточно нестабильным слоем управляющих. Номенклатуру в социально-политическом ландшафте советского общества и государства следует представлять как функциональную группу, созданную в качестве послушного инструмента тоталитарной власти для руководства аппаратом управления, не преувеличивая ее значения и самостоятельного влияния.

3. Нормативные основы кадровой политики 

Нормативные основы кадровой политики являлись ее системообразующим каркасом и представляли собой не только общие партийно-политические установки, но и практические указания по методам их реализации при подборе и расстановке кадров. Повышенное, приоритетное внимание к вопросам подбора и расстановки кадров исходили из задач формирования надежного с точки зрения режима аппарата управления, на который можно было опереться при реализации самых сложных и сомнительных с точки зрения морали государственных мероприятий. Высшее руководство считало адекватную кадровую политику одной из основных составляющих, обеспечивающих устойчивость режима. Поэтому советская партийно-государственная бюрократия, чья власть и положение целиком зависели от той должности, на которой находился тот или иной ее представитель, а также деятели хозяйственных, научно-технических и культурных элит, подбирались и расставлялись в соответствии со строгими писаными и неписаными правилами, вполне логичными и объяснимым с точки зрения властей.

 
Вполне естественно предполагалась обязательная принадлежность руководящего состава к партии большевиков. Членство в партии являлось обязательным условием для успешного продвижения по служебной лестнице и занятия руководящих постов, хотя в отдельных случаях допускалось назначение на некоторые ответственные посты беспартийных. В свою очередь, «чистота партийных рядов» поддерживалась не только строгими правилами приема в партию, но и периодически проводимыми «чистками», которые по официальной версии были призваны повышать активность членов партии и способствовать удалению из ее рядов классово чуждых элементов и случайных лиц, нарушающих партийную и государственную дисциплину.

 
«Генеральные чистки» 1921, 1929-30 и 1933 годов, чистка во время проверки и обмена партийных документов в 1935-1936 годах приводили каждый раз к исключению из рядов партии от 8 до 24 проц. ее состава. К началу 1937 года насчитывалось более 1,5 млн., исключенных из партии по разным причинам и позднее в ее рядах не восстановленных. В окружении Сталина сложилось к этому времени устойчивое мнение, что все эти люди затаили зло на власть и являются ее потенциальными врагами, «пятой колонной» внешних антисоветских сил. Именно поэтому массовые репрессии «большого террора» 1937-1938 годов затронули практически всю эту многочисленную группу. Излишне напоминать также, что в этот же период тысячи и тысячи действующих коммунистов, руководителей и рядовых, которые не только активно участвовали или пассивно поддерживали деятельность «левых» и «правых» уклонов или недостаточно энергично боролись за «генеральную линию партии», но даже и те, кто продвинулись по служебной лестнице, благодаря поддержке поверженных оппозиционеров, были выброшены и из партии, и из жизни вообще. На XVIII съезде ВКП(б) в 1939 году «чистки» как официально объявленные политические кампании были отменены, имея в виду, что партия «в обычном порядке способна очищать свои ряды». После этого, особенно в послевоенные годы, наступило время негласных партийных «чисток». Мотивируя необходимостью борьбы с хозяйственными и должностными злоупотреблениями, семейственностью и кумовством в партийных структурах, начиная с 1948 года, из партии ежегодно исключались десятки тысяч ее членов, значительно больше количества вновь принятых. 
 
Члены партии на живом примере исключенных из ее рядов товарищей учились, как необходимо себя вести и работать, дабы не попасть в число изгоев. Ведь потеря партбилета не только закрывала всякие возможности карьерного преуспевания, но и делала вчерашнего партийца весьма уязвимым - он тут же становился объектом повышенного внимания «органов». Таким образом, членство в партии, по мнению властей, в значительной мере избавляло от всякого рода неожиданностей, являлось некой гарантией наличия у руководителя необходимых политических качеств, лояльности его партийным вождям, то есть гарантией создания послушного и управляемого аппарата. Руководителям любого ранга постоянно внушалось чувство ответственности перед партией за свою деятельность, а партийные комитеты всех уровней осуществляли надзор и контроль за каждым руководителем, каждым рядовым членом партии. Любой коммунист, в соответствии с уставом партии, не просто должен, но и обязан был ставить в известность соответствующие органы о любых замеченных им недостатках, тем более неправомерных действиях как своих подчиненных, так и руководителей. Невыполнение данного пункта устава считалось несовместимым с пребыванием в рядах партии и, зачастую, рассматривалось как прямое преступление.

 
В то же время партия всегда оставалась достаточно открытой организацией, поддерживающей, несмотря на чистки и репрессии, регулируемый рост численности своих рядов. Власть таким образом выполняла задачи мобилизации возможно более широких слоев населения для реализации радикальных социально-экономических преобразований, осуществляя по возможности замену социальной стихии на организованное, по плану развивающееся общество. Через членство в партии и выполнение функций передовиков-общественников, а затем и партийных функционеров различных рангов, «социальные лифты» поднимали вчерашних рабочих и крестьян до уровня номенклатурных управляющих.

 
Являясь обязательным условием для успешного подвижения по служебной лестнице и занятия руководящих постов, членство в партии всегда привлекало беспринципных карьеристов, готовых ради доступа к благам и привилегиям исполнить любое указание и распоряжение, самое неприемлемое с точки зрения норм человеческого поведения. Однако, не следует забывать и того обстоятельства, что многие члены партии вступали в ее ряды, чуждые каких-либо корыстных побуждений. Известно, например, что перед войной в рядах ВКП(б) насчитывалось более 4 млн. членов, а в конце войны - уже 6 млн. При этом, в 1941-1945 годах в партию было принято почти 9 млн. Отсюда, потери партийных рядов за четыре военных года исчислялись в количестве 7 млн. человек, подавляющее большинство которых составили боевые потери. Вряд ли коммунисты военного призыва, особенно те, кто вступил в ВКП(б) на фронте, преследовали неблаговидные цели. Лозунг «Коммунисты, вперед!» являлся не только пропагандистским лозунгом, но был почти уставной командой, которой постоянно пользовались командиры на переднем крае. Этот же лозунг находил широкое применение и в тылу, где рабочие и инженеры, зачастую сутками не покидая своих предприятий, превращали их во «второй фронт» нашей победы. Вступление в партию не сулило тогда, во всяком случае подавляющему большинству, никаких преимуществ. Представляется также поспешным суждение о том, что в мирные дни ряды коммунистов пополняли исключительно аморальные карьеристы.

 
Один из постулатов кадровой политики большевиков требовал обязательно учитывать социальное происхождение руководителя. Государством диктатуры пролетариата, по определению, должны были управлять рабочие и крестьяне. Учет социального происхождения руководителя при выдвижении на любой сколько-нибудь значительный пост всегда оставался одной из главных в кадровой политике партии. В середине 1920-ых годов идея выдвижения рабочих «от станка» и крестьян «от сохи» в аппарат управления государством стала воплощаться особенно масштабно. Насыщение аппарата рабочими и крестьянами контролировалось путем анализа отчетности, поступавшей с мест, причем жесткой критике подвергались те организации, где допускались послабления на этот счет. Малоопытность и недостаточное знакомство с работой не должны были служить препятствием для выдвижения. Массовое выдвижение неподготовленных кандидатов себя, в конечном счете, не оправдало, но рабоче-крестьянское происхождение продолжало оказывать решающее влияние на кадровый рост руководящего работника. Важным пунктом в политической биографии являлось не только социальное происхождение, но и первая, пусть кратковременная работа. Начало трудового пути в качестве рабочего или колхозника (работника в родительском крестьянском хозяйстве либо батрака) считалось крайне желательным для успешности всей дальнейшей карьеры.