Лексико-семантические группы «характер» и «нрав» в I томе романа А.П.Степанова «Постоялый двор»

- Люблю, Алексей Петрович, - одобрил  генерал, - И что такое конституция? В чем условия? Не в том ли, чтоб не мешать всякому буйствовать, как делается до сих пор во Франции. Довести монарха до того, что он царствует не милостью божью, но милостью народа? Не в том ли, чтобы сделать все продажным: честь, совесть, душу – как в Англии. Джон-Булль продолжает право представительства, право участи своей тому, кто больше накрмит его ростбифом и нальет эль или ром? Вся Англия есть ни что иное, как стерлинги: народ – кредитор, а правительство – должник. Может быть мне скажут, что это-то и хорошо, но я отвечаю, что подобное управление по разным соотношениям вовсе нелепо, и потому наиболее, что несообразно с натурою вещей, чтоб должники управляли кредиторами. [52]

- Как я люблю Англию! – прервала  Кутермина.

   Княгиня улыбнулась, ласково  взглянув на дочь свою, которой  так же нравился английский  язык. 

   Генерал, обернувшись вдруг на громкий возглас любительницы Джон-Булля, заметил эту улыбку, замолчал, потупил глаза в тарелку, и стол кончился очень скучно.

   Допивши свой кофе в  гостиной, генерал не утерпел:

- Чему улыбались вы за столом, княгиня, ежели смею спросить?

   Не может не остаться  надолго в памяти приятность, с которой княгиня рассмеялась, сказав:

- Я этого ожидала, - она подошла  к генералу, шептала ему что-то  на ухо и в продолжении этого  времени долгое лицо старика  стало округляться, зрачки потянулись  к Серпуховской, улыбка одушевила физиономию. Он взял руку ее, гладил по ладони и дважды поцеловал.

   Странная вещь – подозрение! Как [53] неуместно заслоняет оно доброе сердце человека! Доблести его рябеют, подобно прекраснейшим равнинам, когда между ними и солнцем пробегают беспрестанно мелочные облака.

   Генерал, говорят, до того  подозрителен, что ходит подслушивать  у дверей разных помещений  дворни. У него есть особые  люди, мальчики, передающие все, что  знают и чего не знают. Конечно, верит он им в половину, в четверть, однако же не менее того сплетни и недоверие существуют в его поместьях, хотя, несмотря на это, его правосудие, кротость, попечение и милости привлекают к нему любовь и уважение крестьян; за всем тем, слабость сея должна быть весьма для него мучительна, и от чего он так ею увлекается? Может быть, источник ее происходит от какого-нибудь несчастья, может быть, она – есть умная осторожность зрелых лет, которая, обратясь в привычку, вышла под старость из пределов; хорошо только, что доброе [54] сердце его не допускает никаких важных происшествий.

   Когда все разъехались  и я взял шапку свою, Катенев  меня остановил.

- Побеседуем-ка еще немножко, - сказал  он и посадил возле себя.

- Вы верно будете разводить  садик, но как на такой земле?

- Я приготовлю ее в один год, - отвечал я ему, - было бы удобрение, а песок – превосходный проводник тепла.

- Приготовляйте же, а мое дело  – послужить вам плодовитыми  деревьями и кустарниками. Я сделался  большим охотником до садов  после моего кратковременного  пребывания в Италии.

- Вы путешествовали?

- Да, с ружьем в руке, под начальством  Суворова.

- Ах! Боже мой! Вот что делает  время! Я не узнал Ваше Превосходительство! Вы были шефом полка!

- Точно. И вы были в этой  кампании?

- Прапорщиком.

- Прошу покорно! Так мы с вами [55] сослуживцы. Обстоятельство это еще более привязывает меня к вам, но как вы здесь очутились? Послушайте, скажите мне откровенно, зачем вы здесь обзавелись домом? Как с вашим чином быть содержателем постоялого двора?

- Чин я заслужил. Может быть, заслужил и бедность: то и другое – мое достояние. Они, генерал, не стыдят друг друга, и я нахожу более выгодным быть безбедным содержателем гостиницы, ем нищим помещиком.

- Нет, что-то не так. Вам знаком  подполковник Долинский?

- На что вам?

- Кто у нас общий с вами знакомый?

- Неизвестный, но, Генерал, вы нездоровы, спокойной вам ночи! [56]

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ТЕТРАДЬ II.

 

 

- А!... Где? Которая дверь? - послышалось  в сенях комнат моих и, - Здравствуйте, Ваше Превосходительство! – раздалось  в маленькой столовой.

   - Милости просим, генерал! –  и старый Катенев с распростертыми  объятиями явился в мой кабинет.

- Я перед вами виноват, Алексей  Павлович. Вчера последние мои  слова с вами были неуместны  совершенно. [57]

- Но, Михайло Борисович, я до  тех пор не соглашусь на мирные переговоры, покамест не откроете мне, в чем ваше подозрение.

- Трудно, весьма упорно, однако  же, так и быть.

- Садитесь же, прошу вас, вот  здесь и мягче и спокойнее.

Катенев опустился в моё кресло.

- Изволите видеть, подполковник  Долинский стоял со своим эскадроном в моем селе. Молодой человек с привлекательной наружностью, с легким светским образованием; бойкий, вкрадчивый, точнее говоря, молодец хоть куда, не мог не понравиться мне. Всякий день у меня почти с утра до вечера он был как семьянин. Со мною играл он в шахматы, ходил по конным дворам, играл на бильярде, читал мне газеты, рассказывал о последних кампаниях и слушал с величайшим вниманием о моих. К моей Кате он был чрезвычайно почтителен. Иногда вторил ей, когда она пела за фортепиано, наклеивал бумагу на [58] доски для рисунков, садил с нею цветы, очищал кустарники, словом, вертелся, как бес перед заутреней. Вдруг пронесся слух, что полк переменяет квартиры. До тех пор обхождение его более года с дочерью моею было как бы услугой, преданностью, вежливостью до nec plus ultra. И чего иного мог я ожидать от сына часового мастера, какого-то польского шляхтича, хотя бы он и был образован с детьми Потоцкого, да хоть бы с правнуками Августа Понятовского? С молвою о походе он переменился. Обращение с Катей сделалось прежде сухо, осторожно, потом открылась во всей силе любовь или притворство. Однажды вечером, проходя мимо густой ширмы из кобеи, так, не нарочно, нечаянно, слышу голоса подполковника и моей дочери. Право это походило на тихий шум воды, которая пробиралась по камышам, да потому-то единственно, сказать по правде, и устремил я особенное внимание. Сами посудите: слышать присутствие воды там, где нельзя ее [59] предполагать – есть обстоятельство довольно чудное.

- Никакого нет сомнения, - отвечал я генералу, стараясь проглотить свой смех. – Итак, ваше превосходительство вместо особенного явления открыли не нарочно журчание слов дочери вашей и подполковника.

- Точно так… И вот что я  мог схватить: он умолял ее, чтобы  она до тех пор ничего не открывала мне, пока он, исправив все дела свои, не возвратится и открыто не потребует от меня руки ее. Дочь моя ему отвечала: «Адольф! Я люблю тебя. [60] Ты это давно знаешь; ты знаешь, что я презираю все предрассудки насчет рождения твоего, что никого не променяю на тебя, даже тогда, ежели ты мне изменишь, но ты должен знать, Адольф, что не променяю также ничего небесного на земное; что от того только люблю тебя, что нахожу в этой любви сходство с тою беспристрастною и бескорыстною, которая человека приближает к божеству. Адольф! Я тебя лучше любила, когда ты еще не так сильно любил меня. Послушай, милый друг мой! Я презираю все низкое, все противное истине и самому долгу. Конечно, обязанности гражданские более снисходительны: совершеннолетие дает мне право располагать своею рукою, сам брак отделит меня от отца, но я выше всех земных законов. Ничто не должно расторгнуть существенной связи природы и ее обязанностей. Я принадлежу моему отцу и принадлежу безусловно. Мое счастье и мое несчастье в его руках и я буду уметь лучше наслаждаться последним, нежели первым без его воли. Я требую от тебя силы и мужества. Я не хочу безусловную власть отца менять на условия любви.»

- И вы не расцеловали дочь  свою? – спросил я Катенева.

- Нет, я прошел только мимо. Я был уверен в моей дочери, я оставался довольным, последствие подтвердило мою надежду. Долинский требовал открыто руки моей дочери. Я отказал ему, как [61] и следовало. Просил начальство заменить эскадрон другим и успокоил, сколько мог, Катю. Тем бы все и кончилось. Нет! Долинский вознамерился увезти дочь мою.

- Как это?

- Вы знаете моего конюха Андрюшку  Салова?

- Вовсе нет!

- Ну, он донес мне через управляющего, что в бытность его в губернском  городе он зашел на квартиру  Долинского, к денщику его, и слышал от него своими ушами, что подполковник делает разные приготовления к исполнению своего намерения.

- Донесение может быть вздорное.

- Однако же вам известен управляющий  – он человек верный.

- Управляющий – человек с  благородными чувствами, отлично  верный, преданный вам, он в необходимости был доложить об услышанном, но Андрюшка ваш, кажется, и дурак, и плут.

- С этим трудно согласиться. [62]

- За дурака я признаю того, кто отклоняется от правил  ума; правила ума основаны на  божественной истине, а так как  плут никогда не действует сообразно с нею, стало быть, он дурак, но не в этом дело. Скажите, сделайте милость, какое же соотношение между мною и Долинским?

- Видите ли, мне сказали, что  недавно гостил он у вас  двое суток. Вот видите, только  прошу вас, не огорчайтесь, мне пришло в голову, что он вам хороший знакомый, приятель, друг, даже родственник, что вы по просьбе его купили клочок этой земли, на которой он, живучи независимо, будет в ближайшей возможности окончить начатое.

   Я глядел на него во  все глаза, смех едва удержался на моих губах. Молчание продолжалось несколько секунд.

- Итак, -сказал я, наконец оправившись, - вы предполагали, что я на  старости вздумал посредничать…

- Бога ради, не доканчивайте, - вскричал [63] генерал, закрыв обеими руками глаза и облокотясь локтями на стол.

- То-то, ваше превосходительство, до  чего доводит вас подозрение.

- Однако же, - сказал он, быстро  оборотясь ко мне, - Долинский  гостил же у вас?

- Конечно, только Долинский без  окончания ский, то есть, Долин, один из моих старинных знакомых.

- Простите меня, Алексей Павлович, - сказал Катенев, склоняя голову  и сложа обе руки. Я перед  вами истинно виноват.

- Бог с вами, Михайло Борисович! Прошу вас только на будущее  время лучше раззнакомиться со  мною, чем подозревать.

- Никогда! Никогда!

Мы протянули оба правые руки, мир был заключен и мы расстались друзьями.

   Какое жалкое положение  генерала Катенева! Как он смешон! И там-то именно, где не о  чем совеститься, он себя как-будто  обличает. Какой отец [64] не захотел бы прислушаться к шепоту девицы дочери с мужчиною? Кто бы не захотел следить за поступками, от которых зависит собственная безопасность отца, ибо честь дороже самой жизни, но зачем следить за Яшкою огородником? Андрюка Салов такой же может быть плут, как и он, а при том есть и без того присмотрщики: садовник, дворецкий, управитель. Ежели Андрюшка заслуживает доверие, так Яшку прочь, а его сделать огородником, или дворецким, или управителем. А ежели Яшка добрый человек, а плут  Андрюшка, - что ж тогда? Доверие все-таки последнему. Ведь душа бы не болела, если бы Катенев был помещик обыкновенный, но он, как я говорил, превосходнейший помещик и человек.

   Целый день я провел  в оранжереях. Добрый мой прусак  до того был обязателен, что  оставил меня у себя обедать. Поутру я рассматривал все плодовитые заведения.

   Всякий вид имеет свое  отделение: [65] персики, абрикосы, сливы. Для померанцевых деревьев, разумеется, особое, но это не оранжерея, а особый сад: кадки с разными плодовитыми деревьями образуют дорожки, между ними, чтобы прикрыть наготу штамбов, расставлены густые мирты. На узеньких арабатках кустарнички алое, другие, беспрестанно зеленеющиеся растения, и желтые фиалы в цвете. Сзади вокруг овала стены – высочайшие лавры, а по самой стене и карнизу – подзоры плетенок, растений вьющихся.

   Большая виноградница под  рамами с обоих боков устроена  так, что лозы составляют длинную  крытую аллею, ближе к окнам, в  грунте душистые кустарники: серенги, розы и дикие жасмины.

   К винограднице с обоих  концов примыкают теплицы для ананасов. Сзади, на парниках крашеные решетки, оплетенные жасминами. Цветы их белые, желтые, махровые, крупные, мелкие, перемешиваясь в изобилии, пестреют с [66] махровыми цветами китайских роз и гибискусов, которые в горшках размещены между решеткою.

   Есть еще большое помещение для деревцев кофейных. Генерал не пьет никакой кофе, кроме своего. У него свои каперсы и оливки. Чай прескверный на вкус, однако ж он сам не меняет его ни на какой цветочный.

   Не малое так же помещение  для деревьев разных частей света, но они плохи за недостатком средств содержать их и разводить. Не всякий может иметь возможность подражать государственному заведению усопших горенок, принадлежащих некогда Разумовскому, и которое поддержал на славу Европе знаменитый Фишер.

   За вкусным обедом Глуско рассказывал мне своим немецким оборотом о всех заведениях сада.

- Мы имеем сад плодовитый, в  котором до 5000 деревьев находится, как-то: коробчатых – яблок, дуль, бергамота, ранеток, однокостных –  слив, терну, [67] вишен, черешен. Отличнейшие из них в грунтовых сараях и кадках содержим.

- Генерал должно быть получает  большой доход от всего садового  заведения?

- Нисколько. Мы имеем всегда  расход и никакого дохода. Разумеется, для дома все запасы не покупаем. Варенье, соленье, маринованье – все это свое имеем. Так же великие запасы для свежей годовой провизии: винограда, дуль, слив, даже вишен, которые в свинцовых погребцах содержим. Множество расходится так же плодов на гостиницы в губернский и уездный города, но и за всем тем такое количество остается, которое можно было бы за весьма большую сумму в посторонние руки, по мелочи или гуртом на деревнях продавать.

- Куда же девается остаток?

   Глуско захохотал до слез.

- В крупицу падающую обращается, - отвечал он, отирая слезы салфеткою, - посмотрите немного, мы любим иногда из [68] порожняго в пустое переливать. Его превосходительство целыми четвертями изволит своих крестьян и дворовых плодами оделять. Первых до 500 дворовых, а последних до 600 душ находится.

- По-видимому, генерал должен быть  расточителен.

- Ну, этого нельзя сказать. Он  весьма расчетлив, но богат и  щедр. Всякий у него в большом  довольствии живет. Он, однако, ленивцев  не любит и весьма осторожно  наблюдает, чтобы награды таки…таковым  не делать. Все его имения по сути чисты и в банке не заложены. Он в своих доходах конец только с концом сводит, но честный, милостивый господин.