Лексико-семантические группы «характер» и «нрав» в I томе романа А.П.Степанова «Постоялый двор»

Мы сели на лошадей и поехали домой.

- Как велики ваши производящие  силы? – спросил я у хозяина.

- Всего-навсего 130 тягол с их  лошадьми и 600 рогатого скота на  скотных моих дворах. Все это  устраивала моя мать в течении многих лет. Я получаю теперь главный доход от хлеба, потом от пасеки, плодовитого сада и разного скопа от скота.

Из гостиной ход прямо в сад через крыльцо с тумбами. Разумеется, перед всем фасадом дома следовало бы пестреть цветочному партеру, но не ТВт-то было! Крыльцо с тумбами вдвинулось совсем в широкую, старинную липовую аллею. Прелесть для лета! Какая великолепная ширма от полуденного солнца! Какое благоухание по всему дому от липового цвета! Но совершенства ни в чем нет: комары вечером надоедают ужасным образом. В конце аллеи богатый цветник и камеечки под тенью высочайших кустов люницеры. Вправо – маленький простой старинный сад, [126] влево – новый английский из диких деревьев, прямо – большой плодовитый и уютная оранжерейка для четырех персиковых и четврех абрикосовых деревьев.

   Мне отведи две комнатки  во флигеле возле дома, низенькая, но чрезвычайно опрятная, с кисейными  занавесками.

   Мне хотелось быть совершенно  домашним человеком в этом  доме, приятном для моей души, и я просил, чтобы не было никакой перемены в обыкновенных хозяйственных распоряжениях дня.

   Мы вставали как кому  хотелось. Аделаида спала до восьми  часов. В девять собирались в  каминную пить чай, до 12 часов  проводили время каждый по  произволу и собирались в гостиной. В два часа обедали, после обеда я спал, что они делали – не знаю. О четырех часов, до глубокой ночи проводили время там и сям: в саду, в роще, на пруду, на конном, скотном, птичьем дворах, говорилри, рассказывали, спорили, смеялись, читали, курили трубки. Никогда при мне Малов не чокался с Аделаидою, не сажал ее на [127] колени и не шептался с нею. Никогда не называл ее мамашею, маменькою. Никогда не позволяли они себе что-нибудь двусмысленное в словах и движениях. За всем тем, заметно было господство супруга, и Аделаида только что не выговаривала: «Ты мой супруг, ты мой повелитель».

   Ничего не было милее  смотреть на семейство в каминной  и кабинетной отца. В первом  случае распорядительницею была  мама, в последнем – папа. Когда  я в первый раз с ними завтракал, чинно сидела Людмила в шапочке и Николенька в русской рубашке по обеим сторонам Аделоиды и только торопливо поглядывали то на нее, то на корзинку с кренделями и хлебом, то на свои чашки. Я никак не могу смотреть на детей, когда они смирно посматривают на что-нибудь лакомое, поставленное для взрослых, как они провожают глазами какой-нибудь плод, ягоду с тарелки до руки, от руки до рта, с [128] какою унылою улыбкою глядят они, как взрослые нежат свой вкус. Что они тогда думают, малютки? Не то ли же, что пошлый бедняк, глядя на великолепие богача? Нет, в них не развернулось еще чувство зависти, еще не думают они: чем хуже мы взрослого? Не вступают в суд с провидением, они только хотят, вздыхают просто о лишении, не оскверняя горя своего ненавистью к обладателю. Это чистое, невинное горе детей приводит меня всегда в жалость.

- Дайте, - сказал я матери их, - дайте им чаю прежде нас.

Отец присоединился ко мне:

- Аделаида, -сказал он, - мы ведь  их поим всегда прежде.

- Пусть подождут, - отвечала она  с легкою улыбкою, - пусть пниучаются угощать гостей. Ты же, мой друг, говорил мне, что гостеприимство – есть добродетель русских.

- Ах он проказник! – Сказал  я. – Не верьте ему: гостеприимство  показывает дикое состояние народов. [129]

- Может быть мы и согласны с вами, может быть гостеприимство показывает непросвещенность нашего отечества, но все-таки оно – есть одна из его добродетелей.

- А чего желаете вы больше, просвещения или добродетели?

- Истинное просвещение так соединено  в одном человеке с добродетелью, что составляет синоним. Но в целом народе не так, потому что невозможно привести его к истинному просвещению. Если бы воскресли Франклин и Вашингтон, они были бы согласны со мною: превосходное сдание их, как говорят, не то уже, что было. Нашим крикунам в просвещении нравится не религиозный дух Соединенных Штатов, а только то, что они молодецки отложились от Англии. Не кротость, но буйство им нравится. Они прикрываются только личиною чистого разума под фальшивою позолотою святых истин. Не люблю я наших крикунов о просвещении. Вижу сквозь глазные скважины маски, вижу [130] лабораторный отблеск злобы и глупости.

- Пусть их кричат, любезный друг  мой. Кто много кричит, мало делает.

В это время Николенька и Людмила, как скворцы в клетках, так затрепещали под наш разговор, что мы не могли друг друга слышать.

- Вот вам живое подобие действия  крикунов, - сказал Малов, засмеявшись, и прикрикнул на детей, но они  его не послушались. Мать зажала  им ротики прекрасными своими  ручками.

- Странная вещь, - сказал Малов, - в кабинете они слушаются меня, а не матери.

   В самом деле, вечером, играя  в кабинете на ковре, они так  снова расшумелись, что мать своими  словами не могла унять их, отец взял их обоих за руки  и вывел в детскую.

- Так вот как они вас слушаются  в кабинете, Николай Петрович. Это не мудрено!

- Крикунов ложного просвещения, [131] - отвечал он, возвращаясь ко мне, - могут унимать подобные только средства: рука небесной религии (Аделаида улыбнулась), или уничтожение, а так как первое в настоящие времена уже невозможно, то выкинуть их вон! [132]

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ТЕТРАДЬ IV.

 

 

 

Мы ездили с Маловым в гости к соседу его, Алексею Ивановичу Желбинскому. Дряблое круглое лицо, пьяная физиономия, жиденькие всклоченные волосы, засаленный сюртук, наличного товара сапоги и вонь спиртом – это хозяин дома. Тучная фигура, у которой все формы слеглись в одно, от которой атмосфера конечно разогнала бы всех пчел моего Малова. Насупленный облик лица [133] и ноги в немецкую меру, того же имени хозяйка дома. Ежели бы мне завязали глаза, взведя на крыльцо с навесом, и сказали: иди в дом и узнай комнаты, я стал бы вам говорить безошибочно, подаваясь вперед: «Вот пять шагов передняя, восемь – столовая, семь – гостиная, шесть – спальня, шесть – девичья, коридор, ведущий в столовую, а это лестница в мезонин. Здесь налево буфет, а из столовой еще дверь. Ну, в кабинет». Это основа самого дома, общий план всех дворянских домов, от которого никто отступать не смеет, и которые дюжинами заготовлены у архитекторов, с различными только масштабами. Хозяин иногда только позволяет себе сузить или расширить простенки, уничтожить нечетное окно и возвысить вдвое кровлю для экономии, то есть, чтобы дождь скатывался удобнее и снег не держался упорнее.

   Дом Желбинского, хотя довольно  пожилой, однако еще не покрыт штукатуркою. Хозяин все поджидает, чтобы [134] лучше осел, и откладывает год за годом, что-то будет на будущий? Теперь стены приняли вид маслобойной избы и пакля полосами выглядывает между бревен, гладко, впрочем, отесанных. На задней стене гостиной висят два портрета хозяев, работы уездного художника, которые, хотя отзываются иконною живописью, но мастер очень удачно сумел сохранить важность и надутость оригиналов, отличавших, вероятно, их в то время, когда занимался он работаю. На одной из боковых стен висит в тоненьких черных рамах маленький акварельный портрет одного из сыновей, рисованный его сослуживцем, унтер-офицером из кантонистов. Не зная подлинника, нельзя судить о подражании искусства, но, кажется, судя по достоинству последнего, он должен быть весьма похож плоскими формами физиономии. На противоположной стенке размещены были крестообразно виды Москвы. Вот единственные украшения стен во всем доме! Кресла и софа, резаные под [135] красное дерево, обиты ситцем, с изображением лиц знаменитых мужей, на подобие тому, как они изображаются на фарфоровых чашках, и даже с подписью, только в большом виде. На кресле, которое занимала обыкновенно хозяйка, лежало знаменитое лицо Пирона.

   Столовая в простоте своей  обставлена тяжеловесными стульями, однако же, двое настенных часов одушевляют ее степное положение: на одних прохаживается беспрестанно часовой из будки в будку, из других, в минуту боя, вылетает с яростью кукушка и кричит во все горло. Спальня загромождена величайшею двойною кроватью с миткальным занавесом в кольцо и софою с пуховиком под чехлом из пестряди полевой, с белым в клетку. В кабинете голубой стол с начертанием шахматной доски, кожаное канапе, таких же четыре стула и мумиевидный шкаф с откидною доскою за 32-мя крошечными стеклышками, из-за которых видно собрание московских ведомостей с 1800 [136] года, в которых господин Желбинский прочитывал одни только публики о продающихся имениях. Кроме сего, ему необходимого тиснения типографии, он объявленный враг книгопечатания. Во всем доме, за исключением столетнего календаря на половине барыни, других книг не существует. Передняя с конниками, девичья со скамейками и буфет со всем съестным скарбом, есть ничто иное, как собрание удушительных газов. Господин Желбиский имеет около тысячи душ, из которых каждое тягло обрабатывают по 2 ½ десятины и в добавок обязано, что приходиться на него будет, доставлять большое количество хлеба в отдаленнейшие места от жительства.

   Мы приехали к нему  в 12 часов и нашли несколько  соседних дворян с женами и дочерьми.

   Трудно было проходить  через столовую, пробираясь между  накрытым столом и стенами. В  гостиной перед софою большой  круглый стол, покрытый ярославскою  голубою салфеткою с [137] медведями по углам, ломился под закускою. По средине стояла зеленая лаковая платформа, из центра которой возвышался бронзовый, четырехугольный шестик, увенчанный одноглавым орлом или голубем. Из шестика внизу выбегали во все стороны лучи, раздвоенные по концам наподобие ухватов. В каждом из них удавлено было по рюмке. Впрочем, я как-то смутился: не могу никак обдумать, каким образом на той же лаковой платформе размещены были графины, а их было точно до шести, и как теперь помню: один с водкою коричневою, другой с гвоздичною, третий с лимонною, четвертый с пенником очищенным, пятый с травником, шестой, кажется, с купоросным маслом.

   Между этою платформою  и ее окружностью стола чего  только не было: сельдь голландская, икра мешечная, миноги нареские, салакушка рижская, сосиски булонские, пармезан ломбардский. По крайней мере, под сими названиями, куплено все это у разъезжающих в свое время из [138] дома в дом гороховцев и вятниковцев, а в добавление всего, стоял на столе большой фарфоровый рак, на котором сидел, поджавши руки и ноги, амур. Однако же, болван этот, с черепом рака, составлял только часть целого и в качестве крышки стоял возле нижней части насекомого, из которой курчавилось масло.

- Милости просим! – Раздался  голос хозяина, когда мы вошли. – Я очень рад с вами познакомиться! Как звать вас?

- Алексей Павлович.

- Рекомендую вам жену мою, Прош  покорнейше любить ее и жаловать! Сделайте милость! Какой водочки  угодно вам?

- Никакой, Алексей Иванович.

- Так закусите, чем Бог послал.

- Я никогда не завтракаю.

- А я привык обедать в 12 часов, так уж меня и тянет.

- Это настоящая пора сельского жителя, Алексей Иванович. Вероятно, вы встаете рано и занимаетесь хозяйством. [139]

- Что правда, то правда. Садитесь, Алексей Павлович, без церемоний!

Я сел возле хозяйки, расспрашивал ее о детях, о саде. Она глядела на меня через окно и глядела на все зеваючи. Я заметил более всего слова, которые она беспрестанно употребляла: «Согласитесь сами; вы конечно хотели сказать».

Между тем, зашел общий разговор между мужчинами. Дамы шептались или молчали.

- Никак не модно и не должно, - сказал один из гостей, - осуждать хлебопашество новой системы. Чем виновато оно, что у нас воздух и земля очень редко бывают способны ей подчиниться, а притом, и наш домашний быт, и разные посторонние соотношения весьма ей препятствуют.

- Это правда, - отвечал Малов, - многие предметы посева у нас не родятся, а если бы и родились, где требователи? Например, на что мне такое количество огородных овощей и сена искусственного? Мне кажется, что самое главное в [140] том, чтобы довести землю до такой степени…

- Нет, позвольте, - отвечал гость, - земля сама по себе, но что  вы сделаете с воздухом?

- …довести землю, - продолжал Малов, - до такой степени, чтобы она  родила всякий хлеб…

- Нет, позвольте, - прервал гость, - хлеб всегда может родиться, но  куда сбывать иноземные произведения?

- …чтобы земля, - продолжал Малов, - производила растения, на которые  существует спрос. Конечно хорошо  бы, чтобы не гуляла земля под  паром…

- Нет, позвольте, - прервал гость, - количество наших земель так  велико, что мы наведем на свое…

- Не мытьем, так катанием, - прервал  в свою очередь хозяин, - ха, ха, ха!

Малов сел в уголок от нечего делать.

- Вот у меня, например, за неимением [141] земли, тяга воздвигать вместо одной по 2 ½ десятины.

- Помилуйте, Алексей Иванович, да  ведь это могло бы произойти от избытка земли и нехватки рук, от…

- И от желания Алексея Ивановича, - прервал первый гость, - показать  иностранцам, что он могуч: из  двух занятых полей сделал  семь, не по земле - по урожаю, что  он могуч…

- На обухе рожь молотит, - прервал хозяин, - ха, ха, ха!

- Какое бы хлебопашество ни  было, - сказал третий гость, - только  всякое приличнее и выгоднее  дворянину, чем заводы и фабрики.

- Мне кажется, все равно, кто  только предупредительно основывает  и благоразумно поддерживает.

- И, - прибавил Малов, - кто подкрепляет одно заведение другим, имея в запасе капиталы, ежели не во всех, то…

- Помилуйте! Помилуйте! – Закричал  третий гость, - Очень возможно, что [142] хлеб до двадцати рублей подорожал для завода винокуренного, на стекло остановился спрос, свекловица не родилась совершенно.

- Хуже всех заводов, - сказал  я, - винокуренные: они часто приводят  заводчика в совершенное разорение, которое по отношениям вредит  и другим, да и что за ремесло? Изготавливать пойло для безумия  людей.

- По мне все равно, - отвечал Желбинский, - меня вину обезумить не удастся и никакие отношения с заводами мне не повредят. Пошли, Господи, только хлеб в 20-ть рублей и более. Не мытьем, так катаньем выручу деньги, как выручу. Заемное письмо, процент благословенный и в закрепление всего залог. Ха, ха, ха!

- Учиться надобно у Алексея  Ивановича, - сказал третий гость, - право, учиться.

   Человек отворил дверь  в столовую, взял зеленую платформу  с круглого столика, обнес всю  компанию и оставил опять на  свое место. Хозяин повел [143] под руку жену первого посетителя, за ним попарно потянулись другие. Мы сели пировать: женщины с северного полюса, мужчины с южного, девицы составляли экватор.

- А помните, Алексей Иванович, как  у вас гремела полковая музыка?

- Как не помнить! И без них скучаю, забавники, да и только.

- О ком вы говорите? – Спросил  другой гость.

- О полковых, – отвечал хозяин.

- Хороша была им забава в  Польше, - возразил один из гостей  с усами, который до сих пор  не вмешивался в общий разговор, а напевал что-то одной из барышень.

- Что же такое? – Спросил его  Малов.

- Надобно, милостивый государь, понюхать  пороху, чтобы поставить себя  в возможность рассуждать об  этих забавниках.

- Да ведь Алексей Иванович  это промолвил без намерения! [144]

- Сотерных! – Кричал человек на ухо усачу.

- Выкушайте-ка винца, Ор Кузьмич, - просил хозяин, и Ору Кузьмичу  подставить рюмку и выпить  стоило пол секунды.

- Чудная кампания с поляками! – Сказал первый гость.

Малов: не называйте ее такою: бой с поляками был ничем иным, как усмирением бунтовщиков.