Лексико-семантические группы «характер» и «нрав» в I томе романа А.П.Степанова «Постоялый двор»

Желбинский: Дельно.

Гость первый: Вы справедливы относительно источника битвы, однако же, битвы эти были кровавыми. Не могу постигнуть, как все это делается? Сначала всегда кажется, что русские как будто робеют, начнем хотя бы с 12-го года, но верх решительно всегда наш.

Малов: Русские никогда не робеют, они ожидают единственно голоса вождей. Я знаю многих из сих последних, что возлагают неудачу свою на подчиненных…

Гость первый: Нет, извольте!… [145]

Малов: Выказывая пустую свою храбрость на расстоянии ядра, но пример истинной храбрости озадачивает всегда наших солдат, в каком бы положении они ни были…

Гость первый: Нет, позвольте!

Малов: А то, что нам издали кажется бездеятельностью, мешканьем, есть ни что иное, как превосходный образ действия правительства, которое…

Гость первый: Позвольте же мне.

Малов: Которое не озаряет пустыми отблесками ожидания народа, не выказывается, так сказать, вперед из неведомых намерений провидения, но кротко, благородно, откровенно, сообщает о подвигах войны до минуты торжественной.

Гость первый: Позвольте!

Малов: И какое утешительное самоотвержение? Вся слава, все величие приносится в жертву Царю Царей.

   Я любовался Маловым, глаза  его искрились, щеки раскраснелись. О, если б души, подобные душе  моего приятеля, [146] подумал я, были ему известны (а таких много), - какое бы отрадное наслаждение разлилось в отцовской груди его.

   Все замолчало и даже  первый гость умолк. Казалось, все  по своему разделяло чувство  приверженности к невидимому.

- Может быть, Алексей Иванович, - сказал усач, - вы потому называете нас забавниками, что мы, идя в ворота Варшавы по трупам убитых в огне и крови пели:

Ах! На что же огород городить.

Ах! На что ж было капусту садить.

 

- Шампанское! – Прокричал лакей  под ухом усача.

Он выпил бокал, кивнул головою девице своей Алтиподке и, наполнив снова, поставил возле себя.

- Пейте за здоровье царя, - шепнул  Малов Желбинскому.

- Достойно и праведно! – Отвечал  он, и мы все встали и выпили  до капли.

- Что же, Клеопатра Ефимовна, [147] - сказал второй гость, - показались ли у вас сморчки?

Все захохотали, исключая Малова и двух барышень.

- Согласитесь сами, - отвечала она, - какие же сморчки бывают в  засуху?

- Что засуха, то засуха, - подтвердил  Желбинский со вздохом.

Новый смех.

- Мой пруд, - сказал первый гость, - высох почти до дна и хорошо, я намерен его осенью почистить. Батюшка, Алексей Иванович, пришлите мне пожалуйста граборей, ежели к вам порою завернут.

- Зачем их нелегкая принесет! У меня отвечают и свои люди.

- Вы, матушка, Клеопатра Ефимовна, - спросил второй гость, - давно чистили свою сажелку?

Новый смех.

- Вы хотели сказать пруд? –  Улыбнувшись отвечала хозяйка, - спросите у Алексея Ивановича, я право не знаю.

Смех удвоился, между тем, человек [148] наливал рюмки, приговаривая: «Капорские, вместо Капорского», и, наконец, стук от стульев и ног возвестил в отдаленнейших уголках дома, что господа изволили откушать.

Мы перевалились в гостиную. На круглом столе переменилась декорация, кроме салфетки. Бесчисленное множество маленьких фарфоровых тарелочек с разнообразными сладостями теснили друг друга, все было очень хорошо, только между тарелочками ягодников лежала на скатерти голова селедки, оставшаяся от закуски, и смирнехонько посматривала на проходящих. Хозяйка приметила ее в то время, когда лакей наподобие согнутого атлета протягивал через стол могучие руки с ужасным подносом, на котором стояли чашки, наполненные жидкостью, похожею на кофе, серебряный молочник без позолоты, с малахитовою ржавчиною возле носика и простым молоком в седине, с засаленною бутылкою рома и серебряною сахарницею с сахаром в раздробленных частицах, [149] до того, как будто бы желали узнать первобытные кристаллы его.

   Клеопатра Ефимовна грозно  взглянула на лакея, указала ему  сельдяную голову, сжала губы, погрозила ему пальцем у своего носа и сказала:

- Свинья!

   Можно представить себе  положение Ганимеда! Ни то разносить  амброзию, ни то исполнять волю  госпожи. Бедняга был вынужден  окончить первое, но приблизившись  к Алексею Ивановичу, получил  приказание: тот час отыскать конюха и велеть ему выводить заводских лошадей под окна.

Несчастный видно забыл приказание госпожи, или долго поискал конюха, только голова харенгуса не переставала поглядывать на хозяйку из-за тарелочек. Я ждал, то будет. И вот Алексей Иванович был приманен персиком, потрепан тихонько по щечке пальчиками и направлен к голове, которую взял он просто в горсть и вынес вон, вытирая, при возвращении в комнату, руку свою о полу сюртука. [150]

Достанется же Ганимеду и конюху, который при выводке гнедого жеребца не подхлестнул его сзади поводом! Кони обыкновенные, может быть они поколения знаменитых заводских лошадей Орловой, Безбородки, Всеволожского, Катенева, но только в отдаленнейшем колене, да и на что лучше этой оскудевшей породы, для доставления помещику в его экипаж довольно еще высоких, статных и доброезжих лошадей? Хорошо и не куплено.

   Сели играть в карты  и женщины, и мужчины, девицы ушли  в спальню, а я, одинокий, отправился  в одну из тех беседок Желбинского  сада, которые вообще похожи фасадом на раскольничьи часовни, а краскою – на образчики всех колеров. За всем тем, я вздремнул довольно приятно в больших пестрятиных креслах и очнулся от шумных шагов человека – это был усач.

- Извините, - сказал он мне чрезвычайно  вежливо, - я не знал, что вы здесь.

- Кого же вы предполагали  найти? [151]

Он почесал рукою себе затылок и сказал сквозь зубы:

- Какие-нибудь предметы фуражировки, генерал.

- Садитесь-ка, Ор Кузьмич, вы конечно  не в партии?

- Будет еще и мое время, а  теперь пока есть и другие  занятия.

При этих словах он потер быстро ладонь о ладонь, зевнул и пригладил к верху свои усы:

- Вы, конечно, содержите постоялый  двор? Странная вещь! Но чего не  бывает на свете!

- видели ли вы стальные печати  в Туле с эмблемою довольно  забавною и с надписью: «У всякого свой вкус».

Усач засмеялся во все горло и затопал ногами:

- Не останавливался ли у вас  отставной офицер с рубцом  на щеке? – спросил он.

- Не знаю, впрочем, был какой-то, говорят, внук генерала Катенева.

- Точно: мой закадычный друг. Так  он по-жа-ло-вал. Вот-с. Вы его не знаете?

- Совсем нет. [152]

- О, великий человек! Сказать ли  вам о его похождениях?

- Прошу вас!

- Он служил со мною в одном  полку, я штабс-капитаном, а он  полным. Мы стояли на квартирах  в ярославской губернии. Не помню, что-то он смародерил от отца или мужа, девку или бабу, девицу или даму, только исправник фланкировал его в бок и отбил добычу. Он справился с исправником по-свойски. Исправник жаловаться. Все мы любили Ершова, и даже выше начальство, за его доброе сердце и ледяную храбрость. Все стали уговаривать исправника мириться и кончилось тем, что обиженному виноватый должен был заплатить 2 тысячи рулей. Где взять ему такую сумму? Запустил свою лапку в артельную. К несчастью смотр. Генерал взбесился, однако же, все-таки, из любви к нему, положил свои, а ему без огласки велел подать в отставку и прислать поскорее 2 тысячи рублей. Ершов прожил все, что у него было [153] от отца, где приклонить ему свою головку? Какая надежда отыскать деньги? А ему не хотелось оставаться неблагодарным против сострадательного начальника. Он едет к сестре и живет у нее несколько месяцев. Вдруг понадобилось мужу ее заложить имение, исполнение поучается Ершову, который получает из ломбарда 25 тысяч, отсылает сестре только 22, а из трех остальных две к генералу, и одну за труды удерживает себе, но подобная сделка его тревожила. Он предлагает свои услуги одной богатой даме 35-ти лет, у которой престарелый супруг был не способен управлять имением. Правда, в течение года он возвратил долг сестре и столько же имел в кармане, за всем тем, взыскательная помещица до того замучила его занятиями, что он, взяв от нее 4 тысячи задатка на будущий год, вынужден был карманную сумму пропить на водах. Кажется теперь, что задаток со стороны почтенной дамы должен пропасть, потому, что по [154] расчету ему давно бы следовало вступить в занимаемую должность.

- Хорош молодец, ваш приятель! Каков-то  с ним дедушка?

- Плох. Главная беда, что вышел  в отставку.

В это время, порхнуло что-то белое между зеленью кустов и усач выпорхнул из беседки.

   Я пришел в дом к  чаю, который в карикатурном только  виде представлял достоинство  знаменитого китайского напитка. Его разносили с молоком, ромом  и пахучими кренделями. В разломе  того, который мне хотелось попробовать, торчала жирная тараканья ляжка.

   Висты кончились в 8 часов. Ночь была темная, хоть глаз  выколи, и мы по просьбе хозяина  остались ночевать.

   Период времени до ужина, или до 11 часов, казался очень  продолжительным. В кругу дам  говорили вполголоса. В кругу  мужчин кричали, перебивали друг друга и вдруг погружались в [155] глубокое молчание. Девицы то выбегали, то вбегали, ходили по столовой рука об руку, ока можно было ходить в ней. Отставной военный, как блуждающая комета, делал эллиптические круги свои по разным направлениям.

   После ужина мужчины сделались развязны с дамами, стояли возле круглого стола и, работая своими зубочистками, острили двусмысленно. Через пол часа второй гость, обернувшись к хозяину и надернув брови на глаза, сказал вполголоса: «Люди добрые, Алексей Иванович давно уже спит».

- Спать, так спать! – Провозгласил  хозяин.

Каждый по-своему стал прощаться. Началось шарканье, сочные поцелуи, умильные пожелания, наконец, все мужчины вышли в удушительную атмосферу столовой и дверь в гостевую плотно затворилась.

   Прах Олсария, возрадуйся! Рассказы твои оправдываются событиями настоящих времен.

   Где стол был яств, приготовлены [156] для посетителей мягкие на полу пуховики. И два гостя с молодым инвалидом легли на них повалкою, а Малов, хозяин и я сделали то же самое в кабинете.

   Сальная свечка в медном  подсвечнике еще не была погашена, как вошел к нам человек  в сажень и сел на полу, прислоняя  спину к стене.

- Скотина! – Сказал хозяин, -  погаси свечку.

Великан погасил ее и , кажется, расположился по-прежнему.

Мы слышим: он высморкался, мы слышим: он откашлялся и вдруг басом:

- От сивца, от бурца, от вечного  каурца, скоро сказка сказывается, не скоро дело делается…

Мы захохотали с Маловым на весь дом.

Желбинский отвечал важно:

- Без этого я не могу уснуть.

- Да вы бы лучше читали что-нибудь, Алексей Иванович.

- Вот вздор какой! Глаза портить. Я к одному только и сказочнику  применился. Да и правду сказать  молодец! Черт [157] его возьми! Откуда что берется, и при этом неистощимый. Здесь я отдыхаю только после обеда, а ночью сплю в спальне с женою, и он точь-в-точь как писарь, рассказывает целую ночь. Я сплю крепким сном давным-давно, а он все бормочет, да бормочет.

Ночь для меня была несносная. Пуховик совершенно раздался под моею тяжестью и облепил меня с боков так, что едва я мог дышать от жара. Между тем, как внизу чувствовал всю жесткость пола, клопы беспрестанно ползали по всему телу и лицу, кусали и воняли, неугомонный Бард ворчал до самого утра свои саги, а в дополнение ко всему, мучимый жаждою от ветчины, полотков и перепелов, я хотел утолить ее и схватил бутылку с квасом, которая была поставлена возле меня, с жадностью поднес ее к губам и что же? Все устье горлышка покрыто салом. Злодеи! Нет сомнения, что она служила местом для подсвечника! И у него тысяча душ! [158]

Рано поутру мы оставили Желбинского.

 

- Вот какие по сию пору  между нами есть еще дворяне, - сказал я Малову, сидя с ним  в прекрасном цветочном партере  его, под тенью люницеры, - одна  уже неопрятность отвращает от  них: все замарано, все с вонью…  Ни одного чистого стакана, ни одной тарелки светлой: все они, подернутые какими-то матовыми полосами, сообщают свой неопрятный дух кушанью. Что за борода у хозяина? Какой гнусный хомут на шее, с которого течет пот! Эта наружная нечистота – есть резкое изображение их душ.

- Припомните, однако же, циников, Алексей  Павлович: они были так же нечисты, - сказал Малов, улыбаясь.

- Ваша правда. Две крайности  всегда похожи между собою, разница  в том, что циники презирали  все земное для мудрости, а  подобные Желбинскому презирают все для золота.

- Целое сословие, однако же, заметным [159] образом продвигается к светской образованности.

- Не к светской только, но  к истинной, что заметно в особенности  тому, кто десяток лет не был  в Европе. Главнейшие обстоятельства: перемена соотношения помещиков к их крестьянам и благообразие мыслей, заменявших шумное кощунство на сет религии.

- Знаете ли что, Алексей Павлович, - сказал Малов, - дух общественный  и дух частный бывают различны. Прошу вас не смешивать этих  духов с тем внезапным порывом черни, который слышишь под именем гласа народа, гласа Божьего, в оскорбление к Бжеству. Теперь я говорю об образе различных мнений народа, общих и частных, относительно целого, относительно народности. Иногда мнение каждого порознь из общества – прекрасно, а мнение общее плохо иногда наоборот. Свойство народа русского принадлежит, по моему мнению, к последнему разряду. Во Франции мнения частные, кажется, имеют логику, но [160] общее нелепо. Там общий дух страдает белою горячкою, или лучше: там его нет, потому что существуют беспрестанно партии. У Альбиана все двоится в глазах. Он всегда самодостаточен: правительство и оппозиция, оппозиция и правительство – у него мнения частные, хорошие или худые, составляют уже дух общий, отдельно. Однако же, от правительства. У нас мнения частные хиленьки, но мнение общее – есть ничто иное, как правильное направление умов. У французов, как ни вертись они, действует эгоизм частный, у англичан – эгоизм народный, у нас – общий, но ежели думают или хотят думать, что его в общем духе нашем не существует, пусть думают! У нас заменяется он тем общим чувством, которое господствует в кругу целого семейства, нет сомнения, что между большим числом членов его не без урода, и нет сомнения, что в обыкновенном положении дел семейства, племянник, внук, правнук, старухи, девчонки, в часы праздные и судят, и [161] рядят, и пересуживают, но коснись кто-нибудь блага общего, понадобись что-нибудь к внутреннему его устройству – все за одно, все наперебой вереницею, как пчелы и в россыпь, как муравьи. Понятно ли это чувство иностранцам и как они его назовут?