Роль тотемных животных в жизни малых народов Севера

Однажды мы легли спать. Я одним ухом прислушиваюсь. Слышится мне разговор двух женщин. Одна из них замужем, другая еще девушка. Первая больше ругается, вторая больше молчит. Та, что замужем,  говорит соседке: «Ты у меня украла свинцовую табакерку». «Как же я смогу ею пользоваться, ведь мы рядом живем?» — отвечает другая.

«Ты что-то скрываешь. Давай резать лоб медведицы: если ты 
воровка, пусть она тебя разорвет, если ты невиновна, пусть она разорвет меня. Она развязала священную нарту, достала черный лоб лесной медведицы, занесла в чум и положила на железный очажный лист. Она разрезала шкуру лба на три части. Я чувствую, будто моя голова раскалывается на три части».

Погладила я двух своих медвежат и сказала им: «Спите крепко и не просыпайтесь до моего возвращения. Мне и самой очень хочется спать».

Вышла я на улицу. Вижу, солнце поднялось на высоту одного хорея. Пошла я вверх по Неру яхе (Тальниковой реке). Шерсть моя на носу встала дыбом. Ровно в полдень подошла я к чуму. Около него тридцать быков-оленей пасутся. Увидели меня олени, испугались. Услышав шум, из чума выглянула девуипо и тут же скрылась обратно. Она сказала своей соседке:

Вот и пришла та, которую ты звала. 

— Она  к тебе  пришла,  ведь  ты украла табакерку,—   ответила замужняя  женщина.

Девушка принялась собирать иглы, шитье. Вторая как шила, так и шьет.

Я зашла в чум. Схватила жену Маринтя (Охотника на диких оленей) за волосы и выволокла на улицу. Разорвала ее напополам, будто щепку. Одну ее часть я за чумом под нартой пойнгуто (подпирающую чум со стороны си) оставила, другую половину положила на свой след, чтобы Маринтя, если не сможет спокойно жить без жены, нашел меня по следу. Думаю: «Зачем тебе такая жена? У меня есть дочка.  Если без зла ко мне придешь, я тебе ее в жены отдам».

Пришла я в берлогу. Дети мои еще спят.

Лахнако осталось у дверей чума Маринтя.

Маринтя вернулся с охоты и увидел разорванное тело жены. Думает: «Нет, с твоего следа я не сверну, пойду за тобой. Твоя дочь в жены человеку не годится. Я убью тебя». Даже не поев, не распрягая упряжку, он погнал своих двух оленей-хабтарок по следу.

Лахнако снова перешло к медведице.

Семь дней его не было. Дети-медвежата выспались, проснулись. Я сказала им: «Слушайте меня. Сегодня мне суждено умереть. Я ухожу, но вы по моему следу не идите. Оставайтесь на этом месте до своей смерти».

Я вышла на улицу. Вижу, Маринтя уже привязывает свою упряжку, остановившись у берлоги. Он достает лук и, наступив ногой на один его конец, натягивает тетиву. Я думаю: «Кому хочется спокойно умирать?»   Поднялась  на  мне шерсть  дыбом.  Я  прыгнула  прямо  на Маринтя. Схватила его за челюсть и назад рванула. Голову оторвала, кожу до самого затылка сняла. Ударила обеих хабтарок, растоптала их под нартой.  На этом покончила с ними. Наступило следующее лето. Дети выросли. Говорю им: «Я с вами дальше жить не смогу. Я с ума сошла с тех пор, как Маринтя убила. Отсюда идите на полдень. Там найдете себе пристанище. Если с вами приключится когда-нибудь нечто подобное, пусть только женщина-медведица совершает то, что сделала я. Мужчине-медведю так поступать не следует, он осквернит свои руки».

Поцеловала обоих и отправила в путь. Сама пошла в сторону ночи, к берегу моря. Вижу впереди стойбище хаби. Лахнако оказывается у чума главы стойбища Хаби ерв. 

Медведица съела запасенные на стойбище вяленую рыбу и рыбий жир. Все Хаби собрались в центральном чуме у Хаби ерв. Только Вэхэля Вэсако сидит на нарте у крайнего чума и играет ногами, будто его ничто не беспокоит.Лахнако снова переходит к медведице.

С восходом солнца я легла у хэхэ-хан (священной нарты) за чумом Хаби ерв. Семь дней там лежу. Слышу, Хаби ерв обращается к семистам Хаби: «Пойдите, позовите Вэхэля Вэсако. Посмотрим, действительно ли он шаман».

К вечеру привели Вэхэли Вэсако. Начал он в бубен бить, всех земных и небесных богов призывать. От них он узнал это медвежье лахнако и людям пересказал. Лахнако привело их к тому месту, где я лежала. Со стороны хэхэ-хан я просунула свой нос под нюк чума, заглянула внутрь и говорю: «Завтра утром вы меня зарежете перед семью хэхэ-хан. Шкурой моей покроете все семь хэхэ-хан. Но прежде потанцуете вокруг меня».

Поутру меня зарезали у хэхэ-хан. Все Хаби танцевали вокруг меня. Затем моей шкурой, разрезанной по брюху, вместе с головой и лапами, укрыли семь священных нарт.

А  Вэхэли   Вэсако  стал  Тадев   Сомтавы —   Отцом-создателем  всех  шаманов.

Как бурый, так и белый медведи не представляются угрозой для жизни людей и оленей: летом, когда оленеводы кочуют в северной тундре, белые медведи уходят от жары на арктические острова; зимой, когда оленеводы подходят к границам леса, бурые медведи уже спят в берлогах. Только тем, кто остается зимовать в тундре, приходится встречаться с белым медведем, а тем, кто проводит лето в тайге — с бурым. Для большинства кочевников столкновение с медведем и даже пересечение его следа означает выход за границы «живого времени».

Ненцы считают охоту на бурого медведя уделом хаби (хантов или ненцев хантыйского происхождения). Ненэй ненэця (настоящие люди) избегают участия в «шевелении» зверя. От хантов можно услышать рассказы об отказах ненцев от охоты на медведя, о замешательстве, в которое приходит ненец при виде лежащей в переднем углу хантыйского дома медвежьей шкуры.

  В свою очередь ненцы с  долей осуждения говорят о  пристрастии хантов к промыслу медведя, замечая, что вообще-то и им, ненцам, не возбраняется добыть зверя; но делать это приличествует не ранее, чем на третий день охоты, если она не приносит иной добычи и если именно в этот день попадается медведь.

По наблюдениям Ю. И. Кушелевского, в середине 19 в. самоеды не чурались охоты на «черного» медведя, при этом шкуру зверя они «в продажу русским не пускают, а употребляют на лямки для упряжи оленей, что составляет у них щегольство». По рассказам тазовских ненцев, если случалось убить медведя, его на стойбище не перевозили, а разделывали в лесу; при этом кости зарывали в землю, голову вешали на дерево, а сваренное мясо в чашках уносили домой. Причудливо выглядит поверие о том, что для успешной охоты на медведя следует брать с собой беременную женщину, на которую зверь не нападает. В этом случае охотник прятался за ее спину и из подмышки женщины стрелял в медведя.

Еще одним мотивом избегания тундровыми оленеводами лесных берлог является обстоятельство этического (облеченного суеверием) свойства: в культуре их южных соседей, хантов, медведь играет настолько заметную мифоритуальную роль, что оказывается хантыйским зверем. Примечательно сходство ненецких прозвищ медведя (ямядота — земляной-чум-имеющий) и хантов (ямяд-хаби — земляного-чума-ра-ботник). Вообще землянка представляется ненцам подобием берлоги, и наоборот. В обоих случаях для кочевников тундры с понятием земляной дом соотносится чужая собственность, и посягательства на жилища или угодья хозяев леса (хантов и медведей) осознаются как война.

Лесные ненцы (пян-хасово), в отличие от тундровых, живут бок о бок с медведями. Для них промысел зверя является привычным занятием и образно именуется «приглашением хозяина леса в гости». Если медведь несколько раз сам является к стойбищу, значит, он «пришел в гости» и предлагает себя убить. Охота носит во многом ритуальный облик, к примеру, кулема (давящая ловушка) на медведя сооружается из семи бревен.

В мифологии лесных ненцев границы между медведем и людьми не то менее определенны, не то более замысловаты. Медведю открыты пути в Нижний и Верхний миры. По легенде, с Небом его связывают даже брачные узы. В щютпас (сказании) «Веткон неща, веткон немя, инча ветку» (Медведь, медведица, медвежонок; 1989 г.)  изначальное   благоденствие  медвежьего  семейства нарушается долгим отсутствием отца-медведя на охоте и его возвращением в полночь с почерневшим лицом. Он велит медведице убить и сварить медвежонка. Та, не в силах противиться, исполняет повеление, сберегая у себя за пазухой меньший палец (коготь) сына. Затем она бежит от взбесившегося мужа, а тот ее преследует, съедая попадающихся на пути людей. Достигнув двери, ведущей на небо, и бросив припасенные куски мяса сторожащим эту дверь волку и медведю, она проникает в обитель Нума. Старший и средний сыновья Небесного бога поочередно вступают в бой с кровожадным преследователем, но оказываются поверженными. Лишь младшему удается разрубить злодея на четыре части, одна из которых улетает в лес, другая — в море, третья — под землю, «а четвертую он даже не увидел». В итоге младший сын Нума женится на медведице. Та оживляет своего (сваренного и съеденного отцом) сына, трижды бросив его коготь через голову. Воскресший медвежонок становится мужем дочери Нума.

Примечательно в пересказанном щютпас противостояние двух медвежьих сущностей — звериной и человеческой. Муж-медведь предстает в облике «озверевшего зверя», слишком долго бывшего на охоте — вне дома. Тем самым, в традиции лесных ненцев грань между диким и домашним проходит внутри самого медведя. У тундровых ненцев «невидимый» зверь представляется прежде всего символом границ жизненного мира, за которыми лежат владения всех тех, кто мохнат, хвостат, по особенному рогат, обитает в яме, норе или пучине.

По легендам на упряжках, запряженных бурыми или белыми медведями, разъезжают не то чудища, не то боги, олицетворяющие инобытие. Пожалуй, самым известным среди них является Сюдбя. Напомню, что в лахнако «Юно Ню» злодей-великан Сюдбя запрягает в свои нарты поочередно по паре росомах, черных медведей и мамонтов, погоняя их лиственницей. Жилищем Сюдбя служит яма, напоминающая по описанию берлогу. Там непрерывно кипит котел, в котором варятся люди. По одну сторону жилища лежат уже обглоданные скелеты, по другую — свежие полупокойники.

В мифе «Вадеси Салоку» герой по имени Ехочи Сюдбя оказывается вовсе не злодеем, а могучим союзником (и даже родственником) Нума. В условном «сборном» варианте Сюдбя настолько многолик, что вернее назвать его состоянием, чем образом. Чаще всего он изначально и до конца злой (а потому по завершении легенды превращается в Нга); однако немало и других сюжетов, в которых Сюдбя становится справедливым судьей (по отношению к злодею) или даже выступает ключевым хорошим героем (в роли плута или мстителя).

В ярабц «Сюдбя Хэтаси» (Сюдбя Вторящий)  герой-богатырь живет на Полярном Урале, у него есть чум, семья и конеподобный олень. Однажды он обнаруживает неподалеку от своего дома невесть откуда взявшееся стойбище Санэров (зырян). Едет к ним. Те (трое Санэров) предлагают Сюдбя Хэтаси показать умение красть оленей. Сюдбя успешно похищает белого оленя из их стада, после чего завязывается серия искушений-испытаний, подстроенных хитрыми Санэрами богатырю. Он связывает тридцать силачей-дружинников Тобол-Луце (Тобольского губернатора), затем, приехав в Тобол-город, бросает огромный камень выше облаков так, что камень целый день летает (зрители все это время стоят, задрав головы) и лишь к вечеру падает на «другую ладонь» Сюдбя. Кроме того, на организованном в его честь угощении он, опьянев от третьей бочки вина, убивает (якобы) людей Тобол-Луце. За все эти подвиги Сюдбя отправляют под конвоем к царю.

Царь восхищается достоинствами Сюдбя, но усаживает его в тюрьму. Богатырь ударом кулака разбивает стены трех подряд темниц (последнюю, толщиной в три сажени, ему помогает сокрушить его конеподобный олень). Всякий раз он приходит к царю и спрашивает, нет ли у него тюрьмы покрепче. Перепуганный царь просит у Сюдбя пощады и уверяет,  что все подлости подстроили ему три Санэра. Провожая героя в путь, царь устраивает пир, вручает Сюдбя ордена, звезды и золоченые одежды. «Кто войдет к царю, кланяется Сюдбя. Впереди него ковер расстилают, а сзади сворачивают. Кто ни встретится ему на улице, все здороваются». Подобный прием оказывают Сюдбя на обратном пути и в Тобол-городе. В конце концов он убивает старшего Санэра (мозги которого «вылились на пол»), а другим Санэрам оставляет лишь двести оленей.

Таков образ народного мстителя или, если угодно, вариант мечты о справедливости. Истинному герою, между тем, не к лицу проделывать подобные трюки-подвиги.  Поэтому их проделывает Сюдбя — мститель-плут. По отношению к чужакам (врагам), как известно, принято использовать их же (или подобные) иночеловеческие приемы. Тут-то и оказываются «хорошими» великане-людоедские свойства Сюдбя.

1.3.1. Великан – медведь

Великан — общепринятый у ненцев перевод Сюдбя на русский язык. Лишь в ходе повествования становится ясно, страшно-злым или страшно-добрым является этот великан. Иногда он выступает в роли всевидящего судьи (подобно медведю), обличающего и карающего лгунов-негодяев. Так Лад-ре (Плечистый) Сюдбя поступает с убившим своего шурина и присвоившим его добычу-медведя «зятем» в легенде «Хаби Вэсако» Примечательно, что мать героев братьев Хаби (хантов) приходится дочерью Ладре Сюдбя, в чем прослеживается все та же соотнесенность образов хант — медведь — лес — Сюдбя.

У Сюдбя есть особый язык. «Заговорить по-сюдбя» означает не то зашипеть, не то засвистеть. Не случайно героини сказания «Юно Ню», околдованные Сюдбя (всосавшим их души), возвращаются к жизни «со свистом». В числе духов, к которым обращается шаман, рядом с Пэдара Ере (Хозяином Леса) упоминается Сюдарта седа Ере (Свистящей сопки Хозяин) Само имя Сюдбя можно перевести как «Мощноплечий» или «Свистящий». Тот же звук, шипящий свист, является и языком Преисподней.

Дом Сюдбя всегда подобен берлоге-землянке. В лахнако «Няхар Хаби» отчаявшийся от скверной жизни герой (Младший Хаби) срубает растущую рядом с его домом лиственницу со словами: «Мне суждено умереть, пусть и она умрет». В стволе дерева обнаруживается дыра, сквозь которую высовывается Сюдбя Вэсако и говорит: «Зачем ты срубил макода (концы шестов чума)? Я тебя съем». Именно маленькая дырка  служит входом в подземное жилище Сюдбя. В лахнако «Юно Ню» она рисуется заткнутой семью семигранными травинками. В сказании «Сидя Манто Вэсако»— семью палками толщиной в палец. Однако сквозь эту лазейку открывается вид на огромное мрачное пространство: громадный котел, из которого показывается то одна, то другая рука вращающегося в бурлящей воде Старшего Манто; у стены сидят на цепях семеро детей Сюдбя, как высунувшуюся руку увидят, так норовят броситься к котлу. Матери-старухе с трудом удается их унять ласковыми словами.

 Через дырку и выходит  на землю тот самый Сюдбя, который держит на ладони сына Илибембэртя, которому по подмышки высокий лес, который семь дней бьется с героем-богатырем так, что «земля под ногами становится водой». В такую же незаметную щелку ускользает и седьмой кусочек сердца побежденного Сюдбя, после чего из Преисподней звучит угроза о его возвращении.