Роль тотемных животных в жизни малых народов Севера

Как уже говорилось, враги — нгангэ ембаи (ставшие духами преисподней), готовя внезапный налет на стойбище, прежде всего уничтожают собак, затем, стремясь избежать мести, умерщвляют не только людей, они «не оставляют даже собаки». Волки — нгылека —выполняют волю человека-собаки Парсовай Варту, с которым, по-видимому, способна и должна найти общий язык собака-шаман. Когда на стойбище приходит одна из дочерей Нга — болезнь Синга (цинга), ей в жертву приносят собаку. По преданию, как-то Синга в образе женщины (сопровождаемой ее мужем) пришла на стойбище и умертвила всех людей. «Осталась одна старуха. Вдруг вечером прилетел бог, остановился у того чума, где лежала больная старуха и кричит: Возьми, старуха, собаку, зарежь, обмажь кровью вход в чум, а мясо съешь. Старуха так и сделала, начала поправляться. На другой день по совету бога она удавила вторую собаку, а на третий день выздоровела» (Бушевич, 1914).

В 1862 г. у берегов Ямала была затерта во льдах шхуна «Ермак». Команда под началом П. П. Крузенштерна вышла по льду на берег о-ва Литке. За три месяца пребывания на стойбище Сейга Сэротэтто моряки числом около 40 человек съели 250 оленей. Тем не менее, среди них началась цинга. По мнению участника событий ненецкого старшины Лангози Яптика, спасло моряков не только то, что они пили оленью кровь, но и то, что он, Лангози, смазал кровью убитой собаки полозья нарт, на которых они ехали.

Енисейские ненцы для излечения от болезни приносили в жертву собаку с белыми пятнами над глазами. Канинские ненцы душили суку, чтобы облегчить состояние женщины при трудных родах. По одной из хантыйских легенд, «голова самоеда Сое Турума, избегнув меча остяцкого богатыря, говорит последнему: Что же касается меня, то пусть многочисленные мужи самоедской земли принесут сюда предназначенные мне чаши и туясы, пусть приведут в качестве кровавой жертвы хвостатых и шерстистых собак».

Восточные соседи ненцев нганасаны и энцы в случае болезни человека по требованию шамана приносили в жертву оленя или собаку (давили ремнем). Туши собак зарывали в землю. Убивали собак и весной, чтобы люди не тонули в лодках (при поколках); жертвовали собак и Матери леса. Собаку убивали и на празднике «чистого чума», чтобы шаман, напившись собачьей крови, мог без устали камлать много дней (как собака без устали лает). У нганасан в праздник Солнца человек, приносящий жертву, рассекал собаке грудь, доставал пульсирующее сердце и съедал его. По тому, были у него при этом рвотные движения или нет, судили о благополучии предстоящего года.

В приведенном перечне жертвенных обрядов ощутим знакомый мотив шаманского дара собаки, вселяющий силу в человека-шамана или вызывающий пророчества насчет предстоящего года у того, кто съел пульсирующее сердце. Столь же близки мифологии ритуальные действия, направляющие собаку в Нижний мир в качестве откупа людей от болезней, от миновавшей (меча остяцкого богатыря) или возможной (при поколках) смерти.

1.2.1. Обрядовая связь женщины и собаки

Кроме того, во многих случаях обнаруживается обрядовая связь собаки и женщины (или женского образа): жертвоприношения совершаются при трудных родах, явлении женщины Си-нга, в честь Матери леса. К этому можно добавить, что традиция обязывает ненецкую женщину во время регул, беременности и родов носить особую одежду, низ которой непременно украшен собачьей шерстью или шкурой. В период месячных очищений женщина ложится не на свое обычное место, а ближе ко входу, причем так, чтобы ее «нижняя» половина находилась не на постели, а на полу; одета она в это время в «грязную» ягушку, а обута в тобоки из собачьей шерсти. Для ношения во время беременности и родов женщина шьет особую ягушку, воротник которой сделан из хвоста песца, передняя часть — из меха белки, спинка — из выдры, оленя и белки, а подол (панда) — из шкуры собаки. Забивать собаку на шкуру для панды должны сами женщины. Кстати (или некстати?), одним из подтверждений происхождения русских от Нга служит их обыкновение носить на голове собачьи шапки (что вызывает у ненцев недоумение).

Если женщина среди людей является хранительницей порога, то собака выступает оберегом самой женщины. Ее доля — стеречь «нижний низ» и к тому же в самую открытую для нижних сил «кровеносную» пору. Собака становится искупительной жертвой при всех обнажениях «прохода», ведущего из Нижнего мира в земной: при родах и смерти, месячных очищениях и болезни, вскрытии рек (потопе) и обращении к лесу (тьме). Архимандрит Вениамин отметил, что ме-ченские самоеды приносят собаку в жертву и собственно богу  Нга.

Собака — не мрачный образ. Просто ей досталась вполне собачья судьба — сторожить дыру, а, следовательно, проникать в замыслы тех, кто сквозь нее может явиться. В этом смысле она все-таки выполняет первоначальный завет Нума, когда-то «по забывчивости» нарушенный. В качестве примечания следует заметить, что ненецкие ва ал, повествующие о грехе собаки, как и всякая притча, несут в себе не столько ясность, сколько этакое верткое назидание: «Вот как могло бы быть то, чего, слава Богу, пока не бывало!»

1.3. Медведь (бурый и белый)

По медвежьему следу

Северной и южной границами тундры ведают два хозяина — Тай-Нялюй Варк (Гололобый Медведь) и Сиив-Нютя Варк (Семидетный Медведь). Первый является предводителем всех белых медведей, он живет в море и никогда не выходит на сушу. Второй, вернее, вторая — медведица, предводительница всех бурых медведей, никогда не выходит из своей скрытой в дремучем лесу берлоги. Встречи с Медведями-Вождями если и возможны, то только за пределами обитаемого пространства и обыденного течения жизни.

Встречи с Тай-Нялюй Варк (Гололобым Медведем) выпадают на долю гибнущих или заблудившихся в море. Однажды плывущие в лодке по морю люди заметили появляющиеся над водой уши белого медведя. В испуге они принялись уговаривать зверя сохранить им жизнь. Медведь замедлил ход и всплыл на поверхность так, что стал заметен его голый лоб.  Он поднимал над водой поочередно то одну лапу, то другую, будто прощался. Люди поняли, что перед ними сам Тай-Нялюй Варк, что он велит им изменить курс и покинуть его владения. Оглядевшись, они убедились, что действительно заблудились, и вождь медведей подсказывает им верный путь.  В знак благодарности они трижды поклонились ему и отправились в нужном направлении

Белого медведя (сэр варк) называют иносказательно явы (морской), хэбидя (священный), ири (старик) или сэр (белый, ледяной). Только шаман может обратиться к нему по имени варк. В одной из шаманских песен самбдаби, звучат слова-призыв: «Синдади пые хана лы лу варк нгэхвась тана нив нгамдю нив» — 'У носа священного шеста беззубый медведь сидящий как прежде (в значении старый страж священного угла чума) Только шаманская одежда может быть украшена мехом белого медведя. В. П. Евладов, наблюдавший в 1928 г. камлание североямальского шамана Сэйко Ямала, отметил, что его короткая ягушка оторочена полосками шкуры белого медведя.

Духу белого медведя посвящается особый олень-хабт бе-лай масти, называемый варканты (медвежий). Его не запрягают в нарты, а по истечении семи лет от рождения приносят в жертву Тай-Нялюй Варк. Его место в стаде занимает новорожденный белый олененок.

Святилища, на которых приносят жертвы белому медведю и где складывают останки самих белых медведей, расположены на морском побережье тундры. Среди подобных ямальских жертвенников самыми известными являются капища на мысах Хаэн-сале и Поёлава у пролива Малыгина, а общее их число достигает нескольких десятков. По наблюдениям охотоведа Н. Н. Спицына, «когда самоедин убивает белого медведя, он ему кланяется, затем, подойдя, обязательно проводит рукой от носа к ушам. На другой день или в этот день бьют в жертву оленя... После того, как медведь убит, в чум заносят головы медведя и жертвенного оленя, ставят их в священном углу, заносят шайтанов, мажут им губы кровью... Богатые после каждого убитого медведя бьют в жертву оленя, бедняки ограничиваются одним оленем на все время, занося одну и ту же голову всякий раз, когда будет убит новый медведь. Голова медведя считается священной, в нее нельзя стрелять, как, равным образом, нельзя и череп бросить, где придется.

Разделку убитого зверя начинает застреливший его охотник. Первым движением он надрезает шкуру вкруг заднего прохода и извлекает внутренности. Если он успевает достать толстую кишку («линию жизни») до прихода других охотников, медведь считается его собственностью, если нет — делится между всеми участниками. Разрыв толстой кишки при разделке грозит несчастьем охотнику и его родне. После снятия шкуры туша разделяется напополам вдоль хребта. Оставшийся в брюхе жир вычерпывается деревянным ковшом няль-ку. Для перевозки разделанного медведя принято использовать семь нарт: на одну грузят позвоночник, другую — ребра, третью и четвертую — две лопатки с лапами, пятую и шестую — задние лапы, седьмую — жир. Голову и шкуру временно оставляют на месте разделки (в варианте, отмеченном Н. Н. Спицыным, их доставляют в чум). Возвратившись из стойбища и уложив на нарту медвежью голову и лапы с когтями, охотник отправляется на святилище. Там он оставляет их с солнечной (юго-восточной) стороны от хэхэ и сядаев (скульптур духов), кланяется и произносит: «Нгэйвар тюко-хона нга, хадид нгани тюкохона нга, хананами юнгу (Голова твоя здесь, когти твои здесь, я не взял с собой ничего)». После этого охотник вновь едет на место, где осталась шкура, забирает ее и возвращается в свой чум

По описанию В. Н. Чернецова, участвовавшего в охоте североямальских ненцев на белых медведей, свежевание убитого зверя проходило без каких бы то ни было церемоний: шкуру снимали «по-коровьи». Несколько дней спустя на стойбище состоялось жертвоприношение оленя перед священными нартами, на которых лежали шкуры и головы двух убитых медведей. Перед тем, как душить оленя, охотник взял медвежью голову и трижды обвел ею вокруг шеи оленя, повторяя: «Если еще убью, то тебе еще пешка будет». При свежевании жертвенного оленя охотник пытался извлечь дыхательное горло вместе с легкими, приговаривая: «Тиваксавэй, тпиваксавэй, (С легким, с легким)». Успех этого действия сулил дальнейшую удачу в медвежьем промысле. Голова медведя была обернута пленкой, покрывавшей внутренности оленя; кровью жертвы были помазаны носы медведей, а также головки, перекладина и нащепы священных нарт.

К числу почитаемых останков относится и след (знак когтей) медведя. Если на пути идущего аргиша (каравана) или движущейся нарты встречается отпечатавшийся на снегу медвежий след, положено остановиться и деревянными лопатками перенести комья наста в сторону. Проехав «перекресток», необходимо вернуть след на прежнее место. В свою очередь белый медведь не смеет преодолеть некую грань, пролегающую между ним и человеком. По рассказу о приключениях во льдах охотников на медведя Сэротэтто и Вэнга, последний своим спасением обязан ружью, брошенному им на пути медведя. Зверю «дозволено» разрушать деревянные ловушки на песца, но «не положено» переступать через ружье, топор, янгач (мужскую лопатку-колотушку), тюр (хорей — шест для управления упряжкой оленей)               

        Подобная «граница»  отделяет людей и от бурого (лесного) медведя. В сказаниях, исполняемых хаби (ненцами хантыйского происхождения), или рассказах о приключениях самих хаби бурый медведь упоминается довольно часто. Его принято называть пэдэрай (лесной), париденя (черный), ван-готахана мэна (в яме живущий), ямядота (земляной чум имеющий) или хада (старуха — независимо от пола), избегая имени варк (медведь). В шаманских призывах упоминается Варк Сомтавы (Медведей Родоначальница), именуемая иначе Варк Небя-Хада (Медведей Мать-Бабка) или Сиив-Нютя Варк (Семидетная Медведица).

В некоторых преданиях сцены медвежьей охоты представляются местом испытания или состязания героев. К примеру, в лахнако «Хаби вэсако» (Старик Хаби; сказитель А. Тусида, Ямал, 1984 г.) два охотника отправляются на промысел и замечают берлогу. Один из них в противовес другому, «неумелому», демонстрирует свою удаль: убивает из лука спящего медведя, взваливает тушу на плечи и несет к стойбищу. Путь ему преграждает вскрывшаяся ото льда речка, шириной в девять тибя (размахов рук). Поддавшись на уговоры «слабого» напарника прыгать первым, он с нелегкой ношей пытается перескочить речку, но в прыжке оказывается насмерть пораженным стрелой коварного спутника, падает в воду и тонет вместе с медведем. Впоследствии «медвежье испытание» стало причиной разделения героев на своих и врагов, добрых и злых.

Встречи с медведем не происходят «просто так». Всякое явление зверя служит предвестием необычной судьбы человека. Герой ярабц «Тадибе-хасава» (Шаман-человек; сказитель Н. Е. Ядне, Кутоп-юган, 1978 г.), проспав полжизни в чуме, открывает свои приключения грубой выходкой по отношению к медвежьей шкуре. Выйдя по нужде на улицу, он бродит по стойбищу, обнаруживает лежащую на священных нартах шкуру, тащит ее на противоположную часть стойбища к поганой нарте и там хлопает семь раз со словами: «Посмотрим, кто сильнее, ты или я». Вернувшись в чум и проспав еще семь дней, Тадибе-хасава пробуждается, выходит на улицу и видит на том месте, где он хлопал шкуру, медведицу и семь медвежат. Далее повествование ведется от лица главного героя.

Я крикнул: «Посмотрим, кто ты есть!» Медведица пошла прочь, уходит все дальше. Я надел лыжи, взял двухконцовое железо (посох-пику), двинулся за ними. Не могу догнать, все дальше они уходят. Впереди показалось соленоводное море. Тут я двухконцовым железом семерых медвежат убил. Мать-медведица осталась одна. Я снова кричу:   «Посмотрим, кто сильнее, ты или я!»   Она чихнула и пошла еще быстрей. Уже близок обрыв берега. Медведица так идет, что не отдаляется и не приближается. Она выходит на лед и идет по льду.      Уже видна кромка, за которой начинается открытая вода. Я своему шагу силы прибавил. Медведица устала. Я догнал ее и заколол двухконцовым железом. Ободрал с нее шкуру и пошел назад. В одной руке несу двухконцовое железо, в другой — взятую за голову медвежью шкуру.

В дальнейшем Тадибехасава, потеряв лыжи и медвежью шкуру, оказывается на несущейся по морю льдине. Гибели ему удается избежать, превратившись в полярную сову. Несмотря на благополучный исход странствий героя, повествование полно тревожных интонаций, выраженных в качестве послесловия сказителем: «Шкуру-то нельзя было хлопать, медведь слышит, что над ним издеваются». Лишь шаманский дар Тадибехасава сделал возможным его избавление от мести зверя. Впрочем, без участия шамана подобный сюжет лишился бы всякой основы, лишь «великий духом» может (или должен) пройти столь тяжкие испытания.

Мирское отношение к медведю исполнено страха и почтения. «Медвежья клятва» считается крайней мерой ответственности и правосудия. Присягающий на носу, морде, ноздре, клыке или лапе зверя, будь он обвиняемый или обвинитель, бросает вызов всеслышащему медведю; отныне никто и ничто не может уберечь человека от звериного суда. Подобный сюжет лег в основу лахнако «Ямядота».

Лахнако   (слово)   остановилось   у  медвежьей   берлоги,   пришло   к медведице.

Берлогу свою я застелила мертвой травой, мертвыми листьями. Пришло время, когда у быстротелящихся оленух сосцы наполнились молоком. В это время я родила двух медвежат — близнецов разного пола. Всю весну я кормлю их маленькими куропатками, все лето кормлю их маленькими гусями.