Гуманитарные науки

Следует также отметить значимость образа коня в поэзии Валерия Куницына, образа, который претерпел в процессе развития русской литературы Горного Алтая существенные изменения.

В большинстве стихотворений образ коня используется в трех основных семантических аспектах. Во-первых, данный образ ассоциируется в сознании лирического героя с ушедшим детством и юностью: «– Кони детства, где отстали – / на каком вы перевале?! / – Мы остались, мы остались – / Там, где зори умывались!.. / Где свистели ветры в гривах! / Где ходил и ты в счастливых…» («Где свистели ветры в гривах…»), «В степи царит крутой простор! / И мчится тут во весь опор / С восторгом юность на гнедых, / буланых, / рыжих, / вороных…» («В степи царит крутой простор!..»). Во-вторых, образ коня олицетворяет собой мифического Пегаса, который способствует полету творческой мысли и синонимичен поэтическому вдохновению: «Рассветный белый конь, приди! / Горячий красный конь, приди! / И серый в яблоках, приди! / Конь черный, яко угль, приди!.. / Когда последний час придет / Поэт с коней своих сойдет…» («Рассветный белый конь, приди!..»). В-третьих, конь и части его тела используются поэтом для раскрытия символики «быстрой воды», которая, по утверждению А.А. Потебни [2], традиционна для славянской народной поэзии: «Апрель синегривый копытом стучит. / Над талой землей аргамаком промчится / И музыку с гребней сосулек взметнет, / Рванется река молодой кобылицей…» («И в Горном Алтае весна наступила…»), «Где речушка подковой блеснет, / Неподвластная злому навету…» («Я голосом встаю из трав…»), «Где прячется дух водопада? / Над гривой кипящей волны… / С ним нет никакого слада / И боги над ним не вольны…» («Где прячется дух водопада?..»).

Вышесказанное дает возможность утверждать, что в творчестве Валерия Куницына прослеживается постепенный, но очень отчетливый переход от использования русско-алтайских фольклорно-мифологических элементов к использованию общекультурных, прежде всего славянских и православных, что объективно является новой тенденцией и новым этапом в развитии фольклорно-мифологической системы в русской литературе Горного Алтая.

Иная грань образа Хан-Алтая  раскрывается в творчестве Юлии Туденевой. Первая публикация поэтессы состоялась в газете «Алтайская правда» в 1989 году, и это было стихотворение «Унесу твою боль, Армения…». Затем на протяжении многих лет Туденева являлась постоянным автором журнала «Алтай». Первая поэтическая книга поэтессы – «Снег на ладони» – вышла в Барнауле в 1993 году, а в 1996 – второй сборник стихов «Синий вечер» также в Барнауле, и лишь последняя книга – «Окно в сад» – появилась в Горно-Алтайске в 2000 году и вызвала большой интерес у критиков и читателей.

Алтай в художественном мире Туденевой тождественен саду, который, как известно, в мифах многих культур «символизирует рай или начальное время, мир в его первозданном состоянии… Сад символизирует мир в его совершенном состоянии» [3]. Такое тождество Алтай – сад – рай прослеживается уже в обращении автора к читателям, сопровождающем и открывающим сборник «Окно в сад». Кроме того, в данном обращении уже совершенно четко отмечена эстетическая значимость фольклорно-мифологических элементов: они составляют основу поэтики Юлии Туденевой и являются, прежде всего, неотъемлемыми составляющими образа Хан-Алтая: «Дай руку, добрый читатель, я поведу тебя в сад. Он дышит за моим окном прохладной свежестью травы, радует глаз живыми красками цветов, играет с ветерком застенчивыми кронами молоденьких яблонь и груш, блестит росой на огородных грядках…

Мой сад простирается дальше –  где по склону до самой ее вершины  поднимаются сосны и березы…

А если с горы посмотришь на запад, там, вдали блеснет голубой лентой река. Когда-то, плененная ее красотой я мечтала:

Вот бы домик купить или  выстроить,

Небольшой, деревянный, на два окна,

Чтоб Катунь обязательно  в них видна…

Из моих окон не видна  Катунь, но если выйти из дому, спуститься проулком к тракту – прямо за ним открывается взору величественная панорама Катуни…» [4].

В данном вступлении уже  совершенно отчетливо можно выделить те фольклорно-мифологические элементы, которые являются центральными в художественном мире поэтессы – Гора, Река, дерево. Существование этих мифологем в качестве основных и полифункциональных составляющих поэтики Туденевой  обнаруживаются, несомненно, и в следующем стихотворении:

«И вечно длится этот спор / Волны с гранитным пьедесталом. / Катунь, тебе наперекор / Из глубины скалы восстала. / Река от ярости кипит, / На штурм бросается лавиной, / Но разбивает о гранит / Всю силу на две половины. / Скала незыблемо стоит… / На той скале, на самом крае, / Стоит зеленая сосна. / А как растет она? – не знаю… / Неприрученная взошла, / Как чудо маленькое света!.. / Лишь словом я могу воздать: / Все – жизнь! Ничто не гибнет втуне. / Сосне – расти, скале – стоять, / Катить волну свою Катуни!» («И вечно длится этот спор…»).

Следует отметить, что в  художественном мире Туденевой в качестве вертикального вектора выступает мифологема Горы, а в качестве горизонтального – мифологема Реки, но главной в ее картине мира является не Гора, а Река – Катунь.

Необходимо также подчеркнуть, что важную роль в поэзии Туденевой  играет образ звезды. Лирическая героиня  практически отождествляет себя со звездой, которая однажды зажглась и может погаснуть в любой момент: «Горят высокие светила, / Что наше им житье-бытье… / Но есть звезда, что осветила / В миру пришествие мое» («Не сотвори себе кумира…»), «Ах! Как же звезд на небе много! / Одна мой светоч – это ты. / Твоим сиянием согрета / Душа моя, пусть невзначай, / И ты не ведаешь об этом. / Но я молю: «Не угасай!..» («Моя звезда»).

Таким образом, необходимо подчеркнуть, что в поэзии Юлии Туденевой образ Хан-Алтая представлен иначе, чем у ее предшественников: она практически не использует в своем творчестве элементы алтайской мифологии, склоняется в большей степени к образам и символам мировой культуры, что является определенным шагом вперед в эволюции русской литературы Горного Алтая, этот шаг – переход от устойчивых тенденций, в первую очередь в изображении традиционного главного объекта художественного познания – Хан-Алтая, однако сам объект остается практически неизменным и доминирующим.

Творчество Ольги Граковой представляется этапным в плане эволюции системы фольклорно-мифологических элементов в русской литературе Горного Алтая. Произведения Граковой были известны читателям по многочисленным публикациям – в газетах «Алтайская правда», «Звезда Алтая», «Постскриптум», в барнаульском литературно-художественном альманахе «Алтай» и в горноалтайском – «Эл-Алтай», но лишь в 2002 году в Горно-Алтайске вышел первый и единственный авторский сборник стихов – «Меж сосен и звезд», в который вошли в основном произведения конца 80-х – первой половины 90-х годов.

Образ мирового древа является, как уже говорилось не однажды, традиционным в русской литературе Горного Алтая, но в поэзии Граковой он приобретает иные – новые – черты. Если в творчестве предшественников поэтессы в качестве мирового древа главным образом выступали Гора или конкретные деревья (сосна, ель, кедр, береза, тополь), то в поэзии Граковой функцию мирового древа выполняют не только какие-то определенные деревья, но и травы, причем писательница совершенно не делает никаких разграничений и любой представитель растительного мира может в ее поэзии выступать в роли мирового древа, что, на наш взгляд, особенно ярко прослеживается в стихотворении «Как все переплелось в моем саду…»:

«Как все переплелось в моем саду: / Дубы-малютки, травы-великаны, / Диковинные ветви и лианы, / Которым я названья не найду. / Садовник явно был из чудаков: / Вдруг зацветает вишнею береза! / Здесь здравый смысл не пользуется спросом, / Но от чего так дышится легко? / Бесчинствует зеленый карнавал! / А я, сторонний зритель, одурачен / Условьем детской простенькой задачи, / Где дважды два – совсем не дважды два. / Ну что же, пусть не сходится ответ, / Ведь древо жизни не обнять руками! / Но сходятся деревья с облаками, / Как запрокинешь голову в траве» («Как всё переплелось в моем саду…»).

В контексте проблем, связанных  с формированием и эволюцией  системы фольклорно-мифологических элементов можно отметить следующую особенность, отличающую творчество Ольги Граковой от творчества всех ранее рассмотренных нами представителей русской литературы Горного Алтая: из художественного мира поэтессы почти исключены образы алтайской мифологии. В художественном мире Граковой, в первую очередь – в ее лирике практически отсутствует образ Хан-Алтая как объект художественного познания, что, в определенной мере, свидетельствует о расширении философско-эстетического сознания поэтессы, о сугубо индивидуальном и одновременно достаточно объективном в современном общекультурном процессе стремлении к планетарному мировосприятию, что делает практически невозможным использовать в создании поэтики одной или даже нескольких традиционных «несущих конструкций».

В творчестве Граковой данная тенденция ярко проявилась на уровне создания системы персонажей, причем, практически все они имеют фольклорно-мифологическое происхождение. Кроме того, фольклорно-мифологическая основа поэтики глубоко осознана автором и проявляется, в первую очередь как цикло- и смыслообразующая, при этом и названия большинства циклов имеют отчетливую фольклорную и мифологическую семантику: «Подкова», «Зеленая ведьма», «Звонарь», «Беседы с Гомером». Среди центральных фольклорно-мифологических элементов, имеющих значительное распространение в мировой культуре и играющих важную роль в художественном мире О. Граковой, следует отметить прежде всего языческие (водяной, русалка, леший, ведьма, колдунья, ворожейка, зелье, кукушка, Иван Купала, подкова, лесной дух) и православные (Бог, Господь, Христос, Спаситель, крест, храм, Богородица, День Творения, нимб, икона, рай, архангел, молитва, дьякон, елей), причем они ситуативно могут являться как семантически оппозиционными, так и достаточно гармоничными в пространстве конкретного текста.

Помимо вышеупомянутых образов  языческой и православной культуры большую долю в поэзии Граковой составляют персонажи античной мифологии (Гомер, Елена, Менелай, Троянский конь, Калипсо, Зевс, Одиссей, Пан), которые, как правило, выступают равноправными собеседниками лирической героини: «О нимфа Каллисто…», «Мой милый Пан…» и другие. В каждом таком стихотворении Гракова в сжатой форме воссоздает события античного мифа, вернее – накладывает мифологический сюжет на события нашего времени, подчеркивая тем самым актуальность античных событий в настоящее время:

Следует подчеркнуть, что в сознании лирической героини Граковой находит отражение масштабный в русской культуре процесс, связанный с жизненностью язычества в христианстве, результат которого заключается в том, что «язычество только присоединило к себе христианство, дало ему как государственной религии первое место, во многом изменилось, но не дало вырвать себя с корнем, а продолжало проявлять себя в христианстве» [5]. Испытывая, очевидно, влияние данного процесса, лирическая героиня Граковой перманентно обращается к образам и православной, и языческой культуры, причем она не отдает предпочтения кому-либо из мифологических персонажей и в равной степени эмоционально и проникновенно может обратиться как к Господу, так и к водяному, русалке или лешему. Сравните, например, обращения: «О Господи, прости! / Тебе опять нести / Тяжелый крест – / Голгофа не в новинку. / Все те же кровь и пот / Со смуглого чела / Под хор велеречивых песнопений. / А всех усердней тот, / Кто храм спалит дотла, / Не ведая печали и сомнений. / Когда Тебе молюсь, / Мне, Господи, не верь, / Как я в Твое спасение не верю. / Но я к тебе стремлюсь. / Как утомленный зверь, / Судьбой приговоренный / К высшей мере…» («Мне дьяконов елей…»), «Пусть дурная слава / Ходит стороной! / Лично мне по нраву / Здешний водяной. / Я зимой и летом / В гости прихожу. / - Ну здорова, деда! / Я тебя прошу: / Дай твоей водицы / С голубого дна…» («В проруби водица…»), «У лешего в красной рубахе / Спросить заповедной травы / И встретить речную русалку, / Спустившись в росистый ложок: / Возьми, дорогая, не жалко / на память витой гребешок…» («Молиться веселому богу…»).

В качестве еще одной важной особенности поэтики Ольги Граковой можно отметить перевоплощение лирической героини в зеленую ведьму, причем ведьма Граковой не аналогична общемировому понятию колдуньи в низшей мифологии, для которой характерно вступление в союз с дьяволом (или другой нечистой силой) ради обретения сверхъестественных способностей. Образ зеленой ведьмы используется автором для раскрытия тех граней внутреннего мира лирической героини, которые свидетельствуют о кардинальной черте этого мира – глубоком родстве с Природой, благодаря которому обретает способность проникать в тайны мироздания и, называя себя ведьмой, она отождествляет себя с женщиной, которая ведает все: «Если бродишь по белу свету, / И сухарь твой в суме – последний, / Попроси у меня совета. / Я теперь зеленая ведьма…» («Если бродишь по белу свету…»), «Мне кажется, я стала бестелесной, / По имени себя не назову. / И мне отныне вовсе неизвестно, / В каком я измерении живу…» («Мне кажется, я стала бестелесной…»).

Таким образом, в художественном мире Ольги Граковой отсутствует традиционный в русской литературе Горного Алтая художественный образ Хан-Алтая, но образ мирового древа получает полисемантическое развитие. Кроме того, отсутствие алтайских образов и символов компенсируется наличием православных и языческих элементов, и фольклорно-мифологическая основа поэтики проявляется уже на уровне циклов, названия которых имеют отчетливую фольклорно-мифологическую семантику – и это, безусловно, является новой тенденцией в русской литературе Горного Алтая.

Отсутствие алтайских фольклорно-мифологических элементов является также отличительной чертой художественного мира другой талантливой русскоязычной поэтессы – Лилии Юсуповой.

Поэтическое наследие Юсуповой составляет на данный момент девять сборников стихов, изданных в разное время в Горно-Алтайске: «Мой голос» (1996), «Незримый свет» (1997), «Неслучайная встреча» (1998), «Качнется маятник» (1999), «Двойной портрет» (1999), «Книга перемен» (2001), «Избранное» (2002), «Остров любви» (2002), «Твой вечный свет, любовь…» (2004).

Такое количество книг Юсуповой обусловлено  тем, что ее творчество пользуется большой популярностью в Горном Алтае и далеко за его пределами.

Отстранение от алтайской тематики Юсупова обосновывает в одном  из стихотворений: «Меня винят алтайские поэты / За то, что я, живя средь древних гор, / Ни строчки о земле священной этой / Не написала с чувством до сих пор… / И пусть простят меня авторитеты, / Я не хочу – Лелея их заветы - / Чужие песни вновь перепевать» («Сонет»). Эти строки подтверждают сознательную ориентацию поэтессы на общую полисемантичность философско-эстетического пространства и, в том числе, полисемантичность фольклорно-мифологической системы.