Философия как самосознание культуры. Соотношение философии, религии и науки

Духовное обретает независимость от материального и самостоятельность своего существования. Пространство сознания открывает такие продуктивные возможности преобразования символических систем, которые бесконечно превосходят возможности преобразования и структурирования внешнего природного вещества. Перевод энергии из физического мира в духовный, в сферу воображения, сопровождается и перераспределением отношений в системе значений. Естественно, что человек в этих искусственных конструкциях усматривает даже большую реальность, во всяком случае, большее значение, чем во внешнем веществе. Естественно, что он и несколько заигрывается, что выражается в абсолютизациях средств и форм мышления и деятельности самого человека.

Но мифологическое сознание, будучи уже чрезвычайно дифференцированным, не имеет достаточных критериев (да оно в них, впрочем, и не нуждается) для разделения феноменов объективного внешнего мира и феноменов, производимых деятельностью самого сознания. Поэтому можно только с известными допущениями говорить о мифологии как форме самосознания культуры.

Одной из основных, так сказать, точек роста самосознания явилось сосредоточение внимания человека на своей физической телесности, на физических функциональных способностях и возможностях в плане того, насколько они соответствуют или не соответствуют представлениям о человеке. По мере развития практики стала выявляться прямая зависимость результатов деятельности, прежде всего трудовой, от способа и формы выполнения двигательных действий, а также зависимость самих этих способов и форм от строения тела человека. Таким образом, формы целесообразного движения и формы, разрешающей таковое телесной организации человека, стали предметом целенаправленного формирования путем специальных упражнений, тренировок. Продуктом деятельности становилось физическое совершенствование. Цель физических упражнений оказалась отделенной от сугубо утилитарных целей, внимание было перенесено с отношения к внешнему объекту на самого себя, на преобразование своего индивидуального физического бытия сообразно представлению о должном. И очень важно отметить, что эта деятельность, имеющая цель в самой себе, вызывала благоприятное эмоционально-чувственное состояние, а, следовательно, и интенциональное стремление к ее развитию.

Поскольку в процессе физического совершенствования субъект и объект практики совпадают, а его целесообразность и эффективность не подтверждается, не проверяется изменением внешних предметов или удовлетворением каких-либо утилитарных потребностей, то сложилась специфическая искусственная система проверки этой целесообразности и эффективности - состязания, то есть сопоставление, соизмерение человеческих качеств вне их утилитарной применимости. Нужно особенно подчеркнуть, что состязание совсем не то, чем является игра, хотя у них достаточно много сходных и совпадающих черт. Игра генетически предшествует состязанию, она тоже содержит в себе состязательный элемент и тоже служит развитию индивида. Однако эти характеристики являются лишь условиями игры и ее непроизвольного, зачастую неосознанного, результата. Цель игры заключается в ней самой, в удовольствии от участия в ней. Состязания тоже имеют игровой характер и сопровождаются чувством удовольствия от участия, но цель их все же иная – сопоставление человеческих способностей и возможностей, достигнутых целенаправленными упражнениями, объективация достигнутых результатов, их проверка. А функцию мерительного инструмента при этом выполняет партнер. Играть можно со всеми, но состязаться – только с равным и с сильнейшим. Результат состязания и дает ту наглядность образца, без которой не может формироваться и существовать образ цели, а в далеком последствии - идеал человека. Состязание - это наиболее ясная, наиболее резкая форма сопоставления, хотя, конечно, вовсе не единственная.

Роль состязательности в формировании и развитии культуры настолько велика, что многие авторитетные теоретики культуры рассматривали состязание, или употребим здесь современный термин -  спорт, в качестве ее фундаментальной характеристики. Так, Ортега-и-Гассет в своих ранних работах первенствующую роль в человеческой деятельности отводил игре, считая все виды деятельностей, связанных с достижением каких-либо практических утилитарных целей, жизнью второго порядка. Лучший пример такого свободного от утилитаризма напряжения сил и творчества он видел в спорте и относил его к категории высших форм деятельности, считая труд производным от него. Более того, спорт у Ортеги вообще рассматривается как основа культуры и цивилизации, а древние спортивные юношеские союзы, по его мнению, это первые классовые организации и предтеча государства.

Весьма близкую оценку роли физического совершенствования в формировании культуры давал также известный немецкий социальный философ Й.Хейзинга, один из основоположников игровой теории происхождения культуры.

Несомненно, что физическое самосовершенствование играло одну из первенствующих ролей в формировании самосознания культуры. В культуре древней Греции агон (состязания атлетов) – ее необходимая составляющая часть, настолько необходимая, что даже социальное время измерялось циклами олимпиад. Расцвет искусств в античности есть явление вторичное по отношению к агонистике. Известны слова К.Маркса о том, что греки сначала преобразовали себя в прекрасные формы, вследствие чего оказались способными создавать и прекрасные образы.

Столь же убедительным аргументом в пользу роли физического саморазвития в структуре культуры является то внимание к совершенствованию человека, которое характерно для восточных культур. Значительное место в них занимает именно разработка и культивирование четко продуманных и высокоэффективных двигательных комплексов, в частности боевых искусств.  Путь к высшей духовности лежит через сложнейшие методы телесной тренировки, будь то процесс восхождения к божественной мудрости, будь то процесс подготовки к служению. Вполне можно было бы сказать, что отношение человека к своей телесности, рефлексия над нею послужили не только основанием для возникновения искусства, но и для возникновения философии.

Границы достаточно узкого мифологического самосознания и раздвигаются, и разрушаются возникающими на его основе формами религии и искусства.

Религия, которая в своих ранних формах анимизма, фетишизма и тотемизма едва ли выходит за пределы возможностей мифологического мышления, все же существенно изменяет его структурно-содержательную сторону. Здесь производится не только антропоморфный перенос свойств и образа человека на природу, но и перенос человеческих функций. И чем они становились дифференцированнее с расширением сферы деятельности, тем более сложным, взаимосвязным и драматичным становилось синкретичное пространство самосознания.  А в более поздних политеистических религиях перенос свойств и функций приобретает уже характер персонификаций. Этим сюжетам значительное внимание уделял Э.Кассирер, у которого можно найти немало глубоких и тонких анализов мифологического сознания.

Отношения в едином пространстве «природа-культура» становились все напряженнее и все динамичнее. И, разумеется, в силу приоритетности в этом пространстве мира сознания, формировались и усложнялись продуцируемые сознанием образы, населявшие это пространство и устанавливавшие сложные отношения и друг с другом, и с человеком, еще не осознававшим себя субъектом.

Если религия устанавливает иерархический порядок в системе «человек-природа» (или, можно сказать, топологию пространства самосознания) как совершенно необходимое условие для ориентации и жизнедеятельности, то соотношение   содержания и функций самосознания как произвольной игры составляющих его структур и частей находящее свое выражение в субъективных образах, лежит в основаниях искусства.

Вопрос о происхождении искусства чрезвычайно сложен и дискуссионен, но для предмета наших рассуждений не имеет особенного значения тот или иной концептуальный подход к его решению. Независимо от того, правы ли сторонники игровой теории, или приверженцы трудовой теории, в любом случае искусство формировалось как определенная, отличная от мифологической и религиозной, форма выражения мыслительного отношения человека к миру.

Если, в самом деле, практика миллиарды раз повторяясь, отражалась в человеческой голове фигурами логики, то вполне естественно предположить, что функциональные и эмоциональные состояния, возникающие и в процессе орудийной деятельности, и в процессе самих мыслительных операций, в силу сопровождающего их удовольствия, закреплялись в структурах сознания фигурами эстетики.  А материальные продукты деятельности, запечатлявшие в себе чувственно-образные формы этих фигур, и послужили предпосылкой и основанием искусства. В поддержку такого вывода можно собрать немало эмпирического материала. Во-первых, многие исследователи происхождения искусства не сомневаются в его органической связи с биосоциальной ритмической организацией деятельности. Во-вторых, установлено, что представления о красоте у разных этносов сопряжены именно с формами, цветами и ритмами, которые наиболее характерны для местности (ландшафта, климата, животного мира), где сформировалась и функционирует этническая культура. Нечто подобное, как мне представляется, имеет в виду известный теоретик искусства В.И.Тасалов, когда приходит к выводу, что эволюция передает авторефлексию формы в наследственную власть пробуждающейся рефлексии антропогенеза, что обеспечивает потом конструктивное подключение к самоцели любых внешних целей развития.

Правда, с эстетикой далеко не так просто, как с логикой, законы которой (или фигуры) более или менее формализуемы. Законы же эстетики такой формализации не поддаются и с большим трудом выражаются в качественных характеристиках. Но, так или иначе, они имеют такое же фундаментальное содержательное и организационное значение для структуры человеческой деятельности и человеческого отношения к миру. Выделение эстетически значимых структур в качестве предмета внимания, фиксирование их в непосредственной наглядности, обретение ими роли целеполагающих и руководящих образов открывало возможности для выделения общего и существенного как в самом внешнем мире, так и в структуре деятельности.

Искусство как самосознание культуры легко представимо, когда речь идет о его развитых формах. Так, я уже говорил о том, что высокая оценка, восхищение функционально развитым телом, его пластическими возможностями были основанием для взлета античного искусства, и не случайно, в первую очередь таких его видов, как архитектура и скульптура.

Куда сложнее с теми формами деятельности, а значит и мышления, когда эстетическое отношение не выделяется структурно и не осознается как самостоятельная цель деятельности, когда оно синкретично с утилитарным отношением и, следовательно, неясно, является ли напечатленный, скажем, на камне образ утилитарным символом или художественным отображением. Но хочу повторить, что для нашей темы это и не столь важно, а важно то, что человек поместил этот образ между собой и внешним миром, между собой и своим сознанием, что художественный образ теперь стал посредником в соотношении человека с природной и мыслительной реальностью. Событие это не менее революционное, чем изобретение искусственного орудия труда: появился инструмент для преобразования самого человека и это значительно расширило возможности и границы его свободы, теперь уже свободы и в духовном пространстве.

Однако и мифология, и религия, и искусство исходят из данности чувственно созерцаемого мира и из данности переживаемого актуального содержания сознания. Они, так или иначе, констатируют единство и взаимосвязь природного и духовного, объективного и субъективного, но не выделяют ее в качестве самостоятельного объекта, не делают эту связь предметом исследования. В этих формах культура как бы самоощущает себя, пребывает в самоощущении и вполне им удовлетворена. Это благополучное и самодостаточное бытие культуры коренным образом изменяется, когда вследствие процессов разделения труда и возникшего на этой основе социального разделения, формируется и получает доминантный характер потребность в рациональном мышлении. Только понятие способно фиксировать дистанцию субъекта и объекта и тем самым сделать ее предметом познавательного интереса. Размышление, рефлексия, отделяя сущность от наличного чувственно-воспринимаемого бытия, отделяют и субъект не только от объекта, но и от самого себя. Только на этом этапе возникает и формируется то, что может быть названо самосознанием культуры.

Таким образом, наиболее адекватной формой самосознания культуры является философия, для которой ответы на вопросы о сущности мира и человека должны быть получены в процессе специального построения системы рассуждений, которая, по сути, становится понятийной, идеальной моделью мира, в котором живет человек: и мира природы, и мира его субъективности.  Мысль выходит за пределы бытия природы и за пределы своего собственного бытия. Другими словами, философия, как рефлексия над целостным миром, выступает и как рефлексия над миром культуры. Она, будучи порожденной культурой, будучи частью культуры, выступает за ее границы, поднимается над ней и, так сказать, выносит культуре свой суд.

Впервые ответы на вопрос о сущности мира и человека получаются не прямо и непосредственно из чувственно-предметной жизнедеятельности, но как результат отвлеченного последовательного размышления, контролирующего процесс собственного движения. Философская рефлексия, таким образом, не только глядит на бытие как бы со стороны, она отстраняется от самой себя, и сама себя делает предметом рефлексии. Отсюда появление качества, ранее не присущего мышлению – критичность и самокритичность. Индивид превращается в самостоятельный субъект мыслительного процесса, то есть в личность, которая поднимается теперь над массивом коллективной духовности и, в определенной мере, противостоит ему.

Одним из самых существенных требований воспроизводственной деятельности становится инновация, которая теперь напрямую связана с индивидуальностью, с личностью. Основная напряженность пространства культуры, представлявшая прежде отношение «внутреннее-внешнее», в значительной мере уступает место отношению «внутреннее-внутреннее». Если в прежних состояниях культуры человек не испытывал дискомфорта, пребывая в ее пространстве, то рефлексия, охватывая бытие культуры, одновременно и отчуждает от него. Теперь именно во «внутреннем» обнаруживаются раскалывающие его противоречия и дискомфортность существования.

Напряженность возникает между целостным миром и отдельным человеком, между духовным общим и духовным индивидуально-личностным. Собственно, целостность-то как раз и разрушается, ее приходится создавать заново аналитико-синтезирующими методами рефлексивного мышления. Теперь именно эти мыслительные конструкции будут все более и более задавать ориентационные смыслы человеческой деятельности, а производство идей станет одним из важнейших сфер общественного производства. Топология пространства культуры кардинальным образом меняется.

Прежде всего, происходит изменение в расположении, если так можно сказать, точек роста культуры. Несмотря на то, что носителем культуры по-прежнему остается сообщество, этнос, субъектом культурных инноваций или культурного творчества становится по преимуществу лишь некоторая и довольно небольшая и персонифицированная часть этого сообщества.  Сфера духовного производства не только отделяется от материального, но и противопоставляется ему, а вместе с этим противопоставляются участники общественного производства таким образом, что человеческая сущность, или подлинность, сохраняется только, так сказать, за духовной элитой, которая теперь и будет самоотождествляться с миром культуры.

Впоследствии этот процесс приведет масштабному отчуждению от культуры значительных социальных контингентов, что выразится в многовековом противопоставлении «высокой культуры» и сферы повседневного бытия широких народных масс. Но именно через философскую рефлексию начнется преодоление раскола бытия культуры. Именно философия поставит вопрос о единой сущности человека и очень скоро переведет его в область практических социальных и культурных преобразований.