Философия как самосознание культуры. Соотношение философии, религии и науки

Ритмические формы природных процессов, трудовой, информационной и коммуникативной деятельности становились, вероятно, первыми звеньями, опосредовавшими отношение человека к внешнему миру, а может быть, и первыми способами обнаружения схожести, или единства организации природы и человека. Ритмическая организация жизни родового сообщества имела крайне важное значение. Пляски, хоровые вокабулы, сопровождаемые акцентированными ударами, формировали, если можно здесь применить это слово, ментальность рода, формировали чувства причастности, но одновременно и параллельно этому чувства определенной отделенности сообщества от внешнего мира.

Так, может быть, формировался чувственно-ситуативный образ оппозиции, одним полюсом которой была ситуация «внутри-безопасность-комфортность», другим - «вне-опасность-бесприютность». Одновременно формировались волевые устремления сохранить и укрепить первое, избежав второго или ограничив его. Формирование воли необходимо сопряжено с формированием образа потребной цели, важнейшей системной характеристикой сознания.

Однако предсознательное бытие культуры потому и предсознательное, что образ цели еще не отделен от своего чувственно-предметного носителя, является ли его содержанием преобразование вещества природы, или преобразование самого чувственно-образного строя человека, его интенций, эмоций, влечений, желаний. Мышление осуществляется в непосредственной связи с движением руки и одновременно с движением частей речевого аппарата. Другими словами, человек мыслит, поскольку действует, мыслит – поскольку произносит. Но формирующаяся звуковая речь быстро развивается в том направлении, что именно слово становится самостоятельным средством выражения и поддержания образа цели, в связи с чем роль чувственно-предметной непосредственности не то чтобы ослабляется, но уступает свою приоритетность. И символический образ, фиксированный словом, становится тем инструментом, который позволяет оторваться от одномоментной бытийственности. Причем слово, звуковая речь, как считает автор исследования генезиса художественного творчества М.Н. Афасижев, имели для становления мышления не только функциональное значение в качестве средства информационного обмена, но может быть еще более важное – как средство актуализации функциональных структур мозга, как средство организации самого содержания сознания, еще не различающего себя в предметном мире.  Это были своеобразные игровые преобразования чувствнно-символических образов в ментальном пространстве, происходившие по собственным внутренним причинам, сами себя стимулирующие и поддерживающие, и не имевшие непосредственного практического значения (9).  Поэтому образный строй чувств и мыслей для архантропа оказывался более реальным и более важным, чем предметный строй внешнего. Здесь можно усмотреть предпосылки возникновения мифологического сознания, в значительной мере имеющего именно эстетическую природу, вследствие того, что возникает из свободной игры составляющих сознание элементов.

Разумеется, все эти рассуждения имеют гипотетический и крайне схематический характер. Здесь не учитывается реальный драматизм становления человечества, которое, как известно, имело отнюдь не прямую восходящую линию. Эти схемы имели иное конкретно-историческое (хочется сказать, конкретно-доисторическое) содержательное наполнение у гоминида, у архантропов, у синантропов и неандертальцев. И как обрел способность к абстрактному мышлению предшественник рода «homo sapiens» кроманьонец, мы в действительности не знаем. Однако всеобщий принцип совпадения логического с историческим позволяет использовать такие схемы, как мостики над пропастями, которые зияют в историческом фактологическом знании о происхождении человека и культуры.

Архаичное сознание, получив способность фокусировать в качестве образа цели собственную деятельность, в дальнейшем все более и более отделяет его от внешнего мира и, наконец, противопоставляет себя внешней предметности. Это процесс объективации сознания. И, вероятно, на первых этапах дело обстояло таким образом, что образный строй сознания задавал формы существования внешнему предметному миру. Другими словами, произошла инверсия: сознание, имевшее свои предпосылки и содержательное основание в природном мире, обретя некоторую самостоятельность, этот внешний мир не различало иначе, как придавая ему свое собственное содержание и свои собственные формы.

Вся совокупность воспроизводственных деятельностей, отношений и их продуктов, то есть, собственно, вся сфера культуры, объективировалась в достаточно твердых формах, относительно которых остальное пространство отделялось и табуировалось.  С некоторой уверенностью можно сказать, что табу – это определение границ человеческого бытия именно как человеческого, или, что-то же самое, - определение границ пространства культуры. А насколько они определены, настолько, во-первых, выделены в самостоятельное существование символические способы определения и, во-вторых, в четко ограниченном пространстве бытия человека различаются его топика и его векторность. Тогда это пространство само становится предметом преобразовательной деятельности, осуществляемой соответственно гносеологическому образу цели. Возникает и начинает расширяться, следовательно, не только дистантное отношение человека к внешнему природному миру, но также и некоторая отстраненность от пространства человеческой бытийственности. Для такого процесса нужен новый механизм, и он появляется как замена чувственной конкретности предметного образа символом, который может иметь определенную общность с чувственным образом, но в своем движении все дальше уходит от него и вовсе утрачивает какую-либо субстанциональную и информационную общность с обозначаемой чувственной предметностью.

Гегель, анализируя ступени развития символического искусства в «Лекциях по эстетике», дал превосходную картину формирования такого механизма. На первой ступени, по его мнению, существует непосредственное субстанциональное единство духовного смысла с его нераздельным чувственным существованием в природной форме. На второй ступени первоначальное единство начинает распадаться. Всеобщий смысл возвышается для себя над единичными явлениями природы, но в то же время он должен осознаваться в форме конкретных предметов природы. На этой ступени человек, по выражению Гегеля, живет в мире чистого вымысла, невероятностей и чудес (10).

Гегелевский всеобщий смысл в материалистической трактовке есть не что иное, как универсальность, всеобщность человека и человеческих отношений. Но в своем конкретно-историческом существовании она проявляет себя в многоразличных формах, зависящих от условий жизни, частные и характерные черты которой имеют значение лишь для определенной общности, живущей в определенном месте и времени. В этой своей форме все интересы, связанные с воспроизводством человека, или духовные интересы, становятся внешней действительностью, которую индивид находит уже готовой, данной ему в качестве нравов, привычек, обычаев. И с этой действительностью, родственной и принадлежащей ему целостностью индивид вступает в такую же связь, как и с внешней природой.  Теперь этот второй внешний мир, то есть культура, существует для человека как объективное, не зависящее от его индивидуального сознания бытие. Его пространство становится таким же поприщем целеполагающей деятельности, как и природное, и так же как природное пространство культуры осваивается, прежде всего, в ментальных формах чувственных образов и переживаний, наиболее действенным из которых становится перенос олицетворения или субъективности на объективный мир. Этот процесс сопровождается резким повышением продуктивности образно - и понятийно-мыслительной деятельности.

В течение длительного времени (по мнению некоторых исследователей первобытного общества, оно составляло около двух миллионов лет) способы и формы трудовой деятельности, а это преимущественно собирательство и охота, оставались неизменными, или изменялись крайне медленно. М.Элиаде показал, что на фоне медленных темпов изменения технологий поразительно выглядит стремительное развитие интеллекта и духовного мира людей (12). И в дальнейшем, в истории позднего периода родового общества и ранних цивилизаций примеры относительно независимого от уровня материального производства и опережающего развития духовного мира отмечались неоднократно. Начался быстрый процесс овладения пространством природы, чему в немалой мере способствовало изобретение метательных орудий и овладение пространством культуры, чему способствовали найденные формы его структурирования, прежде всего, установление кровно=родственных связей и табу.

Рефлексия, возникающая из потребности рассматривать формы, которые приобретает укрепляющаяся духовность человека, еще опирается на чувственное созерцание, поэтому конкретное чувственное и телесное, природное и человеческое в этих формах совпадает с их всеобщим универсальным смыслом. Он еще не получает самостоятельного выражения и существования, а включен в непосредственную предметность.

Таково основное содержание первичных форм сознательного бытия культуры, которыми я бы назвал нравы, обычаи, традиции, миф и первобытные формы религии, такие, как анимизм, фетишизм и тотемизм. Разумеется, все они представляют единое целое, проникая и взаимообусловливая друг друга, но все же они еще и расположены в некоторой временной последовательности, и среди них наиболее поздней и, следовательно, наиболее развитой формой является религия.

Для того этапа сознательного бытия культуры, которое я сейчас имею в виду, наиболее характерной чертой является тождественность, а значит и равнозначность части и целого в сознании субъекта культуры. Так, скажем, в древней религии зороастризма, где высшим божеством является свет, всякий блик, всякая освещенность понимается как непосредственное присутствие божества. Там, где есть часть, всегда присутствует целое, точно так же, как бытие целого предполагает наличие его частей. Поле культуры, или, если можно сказать, вся ее субстанциональность, выступает как единое в себе и единое с природой.  Продукты деятельности сознания, а в значительной массе своей это фантомы, формирующиеся вследствие относительной самостоятельности сознания, относительной свободы взаимодействия его собственных структур, так сказать, игры воображения, воспринимаются и расцениваются как вполне реальные части окружающего мира. Они, как уже было сказано, играли важнейшую смыслообразующую роль в отношении человека к миру. Они определяли структуру и непосредственной жизнедеятельности, и организации родовой жизни.

Но ведь и легко понять, что для такого восприятия уже требовались и особые, поддерживающие эти фантомы, материальные структуры, и особые способности сознания, которые исторически уже сформировались и функционировали, но еще не попали в фокус самого сознания и не стали предметом внимания, рассмотрения и целенаправленного преобразования. Наверное, должны были кардинально измениться материальные основы человеческого бытия, чтобы произошли такие изменения в структуре сознания, позволившие бы ему установить отношение не только к формам своего бытия, но и к их содержанию.

1.3. Формы самосознания культуры

Объективные условия для формирования самосознания сложились с переходом человека к новому способу отношения к природе: от  слитного с нею существования (собирательства и стихийной охоты) к преодолению природы   в производящем хозяйствовании  (скотоводство и земледелие). А вместе с тем и к новому способу деятельности – от синкретического до социально-специализированного.

Самосознание можно понимать, как рефлективную способность социокультурного субъекта (сообщества, или индивида) делать себя, свое сознание, свои воспроизводственные функции собственным предметом (13). Иначе говоря, по мере того, как человек осознает свою отделенность от внешнего мира, по мере того, как его внимание фокусируется на его собственных индивидуальных и социальных качествах, они становятся предметом целенаправленного воздействия и преобразования. Человек и общественные отношения становятся самоцелью и, следовательно, создаются специализированные способы ее достижения. Характернейшей чертой этих способов является их неутилитарность, то есть отделенность от деятельности непосредственно производственной. Таким образом, возникает различие между временем, потребным для производства необходимых средств существования, и временем, свободным от производственных забот, время, которое можно использовать для  занятия самим собой, для того чтобы делать себя человеком. Но такая свободная неутилитарная деятельность возможна только в том случае, если образ человека существует как образец и, значит, как цель деятельности, направленной на самого себя. В определенном смысле появление свободного времени, обеспечиваемого наличием избыточного продукта, - это подлинная революция, которая в корне перестроила пространство бытия культуры, выявив в нем достаточно ясно различаемую противоположность материального и духовного и их сложные отношения.

Становление самосознания проходит два основных этапа. Первый – архаичный. Самосознание движется здесь в границах сложившейся локальной культуры и его основой является различение оппозиции причастности или непричастности к родовым представлениям о мире. Второй начинается с возникновением цивилизации. Здесь формируются иное содержание и иная структура самосознания, которые уже определяются рефлексией, постоянным поиском новых решений, преодолением сложившихся оппозиций, постоянной самокритикой, выходом за рамки сложившейся культуры.

Наиболее ранней формой проявления общественного самосознания был, как известно, миф, служивший своеобразным «зеркалом», в котором человек начинал различать себя и, следовательно, с помощью которого формировал отношение к миру в целом и к себе как к объекту. Основным механизмом образования и функционирования мифа является антропоморфность, олицетворение, приписывание внешним объектам свойств человека, что и позволяет их выделить, различить и сделать предметом целенаправленной деятельности. Одним из принципиально важных шагов на этом пути становится формирование образа культурного героя.

Вместе с чувственно-наглядным образом (и образцом), представляющим человека, формируется и быстро развивается отношение к главному свойству человека – к речи. Слову приписывалось самостоятельное существование и самостоятельное, активное функционирование, и таким образом оно приобретало масштаб и значение природных стихий, Будучи противопоставленным человеку, слово обретало над ним непреложную власть. Не случайно именно речевые действия были самыми сильными средствами магии. Отношение к слову, как к объекту порождает и игру со словом, в процессе которой все более и более раскрывается собственная структура языка, структура всякой символической деятельности, которая, собственно, во многом и составляет сущностную характеристику человека. Игра со словом, предметом искусственного происхождения, порождает и совершенно новые смыслы человеческой деятельности, задаваемые теперь не внешними условиями и утилитарными потребностями, а собственной структурой сознания. Эти смыслы закрепляются в материальных носителях – в движении, в слове, в изображении, которые теперь становятся основными факторами духовной и социальной ориентации человека. Их жизненная функциональность получает выражение в прочных стереотипных формах обычаев, ритуалов и традиций.