Тревожность у детей и подростков: психологическая природа и возрастная динамика

Сосредоточенность на настоящем, обучение умению жить «здесь и сейчас»  — важный элемент многих современных  направлений психотерапии, в том  числе и занимающихся преодолением устойчивой тревожности. Правда, судя по источникам, речь может идти лишь о предвосхищении, а не о влиянии  взглядов Шопенгауэра на современные  психологические концепции. Справедливость требует также заметить, что Шопенгауэр, верный своему пессимистическому мировоззрению, приходит к выводу, что «чем меньше тревожится человек опасениями, тем  больше беспокоят его желания, страсти  и притязания» и что «лишь  тогда, когда мы вынуждены отказаться от всех возможных требований и ограничиться простым, голым существованием, получаем мы в удел то душевное спокойствие, которое служит основой человеческого  счастья, так как оно необходимо, чтобы находить вкус в наличной действительности и, следовательно, во всей жизни» [там  же, с. 349—350].

За пределами нашего изложения  остались многие концепции, в частности  взгляды русских философов и  направления философского знания Востока. Это связано с тем, что мы стремились рассмотреть те философские направления, которые оказали влияние на современные  психологические взгляды на страх и тревогу. Первые не могли оказать такого влияния, поскольку, по сути, только вводятся в настоящее время в научный обиход, вторые оказали влияние на некоторые подходы к психотерапии страха и тревоги, однако это произошло не прямо, а косвенно — через переосмысление в русле определенных психологических концепций.

С точки зрения анализа  исторической изменчивости форм страха, значительный интерес, на наш взгляд, представляет анализ современных страхов, связанных с общественной жизнью, средой и т. п.

Изучение «внешних страхов» человека занимает значительное место  среди современных исследований [см. Категории 

23

человеческого существования, 1989]. Основой таких работ явилось  представление о том, что культурная история человечества с самого начала порождена страхом. Страх, являвшийся движущей силой развития на заре цивилизации, оказывает существенное влияние  на весь ход человеческой истории. Вся  история человечества — это своеобразный «диалог» со страхом, в результате чего «революция оказывается страхом  перед голодом, мир — страхом  перед войной, любовь — страхом  перед одиночеством, история —  страхом перед властью и утратой  власти», — пишет польский исследователь  Е. Банка [цит. по: Категории человеческого существования, 1989, с. 8].

По мнению другого польского  исследователя, Р. Банайского, человеческое достоинство развивается в процессе преодоления трех видов страха, вызванных: а) господством природы над человеком — природный страх; б) господством социума над человеком — социальный страх; в) угрозой человеку со стороны результатов его материально-технической деятельности — технический страх. Все эти страхи, по мнению автора, изменяются и модернизируются в ходе истории. Так, природные страхи в настоящее время выступают в виде особой «экологической» тревожности, боязни исчерпаемости природных ресурсов, нарушения экологического равновесия; технический страх — это и боязнь выхода результатов научно-технического прогресса из-под контроля, и одновременно боязнь утратить привычные «блага цивилизации» — электроэнергию, транспорт. Но наиболее серьезный страх, с точки зрения автора, — страх социальный, оказывающий на психику человека наиболее сильное воздействие. Возможные формы социального страха многообразны, но наиболее мучительными оказываются страх, порождаемый общественным строем, а также страхи, связанные с терроризмом, ростом преступности и т. п.

Влияние внешних страхов  на некий общий «уровень тревожности» в обществе и переживание тревоги  отдельным человеком проанализированы на примере ядерной угрозы. Рассмотрение этого вопроса чрезвычайно интересно, с нашей точки зрения, потому, что дает возможность проанализировать связь «внешнего» и «внутреннего»  страхов, страха и тревожности. Большой  интерес в этой связи представляет исследование С. Р. Вирта, директора Центра истории физики при Институте физики США — («Ядерный страх: история образов») [Weart S. R., 1988]. В этой работе, написанной с позиции междисциплинарного подхода — «история образов», подразумевающего рассмотрение проблемы на разных уровнях — от реальных

24

исторических явлений  до личностных особенностей и типов  эмоционального реагирования людей, воплощаемого в соответствующих образах, —  автор подробно рассматривает, как  возник, развивался и изменялся ядерный страх с 30—40-х до 80-х гг. Он использует, в частности, данные психологических и социологических исследований.

Наиболее интересны для  нас здесь несколько моментов. Во-первых, это переход от надежд, связываемых с ядерными исследованиями, вплоть до 1939 г., к боязни. Этот переход, по Вирту, проходил достаточно медленно, относительно долго существовало своеобразное равновесие между надеждами и страхом, и даже известие о Хиросиме не смогло первоначально нарушить это равновесие. Автор выделяет ряд факторов, которые привели к разрушению этой «биполярной структуры»: нарастание холодной войны и понимание того, что силы, втянутые в нее, для победы не остановятся перед уничтожением миллионов людей, специальная пропагандистская кампания в прессе, но самое главное — и это для нас особенно значимо — усиление мер по охране секретности. Другими словами, разрушение надежд и победа страха были связаны с тем, что он приобретал характер тотальной угрозы, развитие которой «частный» человек не мог проконтролировать, она перешла в разряд неизвестной, неопределенной угрозы, что, как указывалось, характерно для внутренней тревожности.

Во-вторых, в конце 60-х —  начале 80-х гг. ядерный страх сместился сперва с ядерного вооружения на ядерные реакторы, а затем — на ядерные отходы. Сегодня именно последние воспринимаются как наибольшая угроза. С. Р. Вирт трактует это, используя действие защитного психологического механизма — «смещения». Нарастание тревоги в связи с опасностью ядерной войны вызывает в массовом сознании защитное отрицание этой угрозы (отрицающая тревожность) и нахождение объекта, который, будучи по многим параметрам сходным с образом опасности, позволяет перенести на него страх. В-третьих, захоронение ядерных отходов актуализирует, по мнению С. Р. Вирта, архетипические страхи конца света, а также осквернения земли и разрушения природной гармонии. В-четвертых, ядерный страх использовался сознательно для нагнетания общего недоверия к науке, он был включен в биполярную структуру «власть — жертва». При этом к первому полюсу относились не только политические лидеры, но и ученые, инженеры, отождествляемые с логическим познанием, бесчувственными механизмами, а ко второму — группы людей, традиционно

25

ассоциируемые с интуитивным (а потому «подлинным») познанием  мира и одновременно наименее защищенные: женщины, дети, «простые люди». Включение  ядерного страха в такую биполярную структуру, существенно усилило  его, поскольку, с точки зрения автора, именно подобные биполярные структуры (конец света — «золотой век», природа — культура и т. п.) обращаются непосредственно к эмоциям человека, усиливают воздействие образов.

Наибольший интерес для  нас представляют приводимые С. Р. Виртом факты, свидетельствующие, что уже в 60-х гг. были получены данные, которые указывали, что с боязнью ядерной угрозы высоко коррелирует такой индивидуальный показатель, как «индекс общей тревожности человека». Таким образом, сильный ядерный страх проявляют в основном люди с высоким уровнем общей тревожности. Эти данные затем были неоднократно подтверждены, в том числе и на детях. Отметим, что сходные данные были получены и в ходе выполнения Психологическим институтом РАО программы «Дети Чернобыля»

С. Р. Вирт показывает, как образы ядерной угрозы связаны с личностными особенностями людей, трактуя личностные особенности с психоаналитических позиций. Так, по его мнению, воспринимали ядерную угрозу как конец света в основном люди, остро переживающие эмоциональное отчуждение от матери или ее утрату, а у тех, кто имел чрезмерно строгого или жестокого отца, проявлялась боязнь «безумного ученого». На основании этих данных автор заключает, что глобальные образы, якобы порожденные внешней угрозой, порождаются глубоко личными переживаниями. Он приходит к выводу, что эффективность образов, в том числе и образа ядерной угрозы, с точки зрения их воздействия на историю, связана с тем, что в них аккумулируются архетипические страхи, личностные переживания, социальные проблемы и традиции.

Значимость исследования С. Р. Вирта для целей нашей работы определяется тем, что в нем на большом количестве психологических исследований проанализировано, как внешняя угроза превращается в конкретный, связанный с реально угрожающим объектом страх, и как затем этот страх как бы «укореняется», «прорастает» внутрь, или, точнее, как сложно переплетаются внешний и внутренний страх.

26

1.3. Тревожность и  страх в экзистенциальной 
философии, психологии и психиатрии

Общепризнанно, что наибольшее влияние на психологические и  психиатрические разработки страха и тревоги оказали философия  экзистенциализма и взгляды ее непосредственного  предшественника — С. Кьеркегора. Как уже отмечалось (и это подчеркивается едва ли не во всех современных работах, посвященных проблемам тревожности и страха), именно Кьеркегору принадлежит идея разграничения конкретного страха-боязни и страха глубинного, иррационального. Важно подчеркнуть, что Кьеркегор рассматривает совершенно особый страх — страх, порождаемый «ничто»: «Но какое же воздействие имеет «ничто»? Оно порождает страх» [Кьеркегор С., 1993, с. 143]1.

Кьеркегор трактует страх, тревогу, беспокойство, отчаяние как психологическое  обоснование обращения человека к религии и религиозной нравственности. В работе «Понятие страха» (1844) он тесно  связывает страх с греховностью — с первородным грехом и грехом «единичного индивида». Особое внимание Кьеркегор уделяет тем интимно-личностным переживаниям, которые не поддаются  никакой объективации, невыразимым  и неизреченным. Именно к таким  переживаниям относится страх-тоска  в отличие от конкретного страха-боязни. Страх-тоска, по мнению Кьеркегора, —  это «симпатическая антипатия и  антипатическая симпатия» [там же, с. 144].

В комментариях к книге  С. Кьеркегора в связи с этим цитируется его «Дневник»: «Природу первородного греха часто объясняли, и все же при этом недоставало главной категории — то есть страха (Angest)2. А между тем он — самое существенное определение. Страх — это желание того, чего страшатся, это симпатическая антипатия; страх — это чуждая сила, которая захватывает индивида, и все же он не может освободиться от нее, да и не хочет, ибо человек страшится, но страшится он того, что желает. Страх делает индивида бессильным, а первый грех всегда происходит в слабости; потому-то он, по своей видимости, случается как бы безотчетно, но такое отсутствие осознания и есть настоящая ловушка» [там же, с. 367].

Концепция страха Кьеркегора — концепция этико-теологическая. Глубинный страх здесь — изначальная  характеристика

27

человеческого бытия, дающая возможность проявиться человеческой свободе выбора как подлинному выражению  свободы человека. Проявиться нравственно, т. е., по Кьеркегору, в соответствии с волей Бога, являющегося источником всего высшего, доброго в человеке: «С помощью веры страх выводит индивида отдохнуть к Провидению» [там же, с. 247].

Существенное значение для  последующей психологической разработки этой проблемы имело подчеркивание  Кьеркегором субъективности страха. Он дает очень поэтичное описание переживания страха: «Страх можно  сравнить с головокружением. Тот, чей  взгляд случайно упадет в зияющую  бездну, почувствует головокружение. В чем же причина этого? Она  столько же заложена в его взоре, как и в самой пропасти, —  ведь он мог бы и не посмотреть в  нее. Точно также страх — это  головокружение свободы, которое возникает, когда дух стремится полагать синтез, а свобода заглядывает  вниз, в свою собственную возможность, хватаясь за конечное, чтобы удержаться на краю... В последующем индивиде страх становится рефлективнее. Это  может быть выражено тем, что «ничто», являющееся предметом страха, все  больше и больше превращается в «нечто»... «Ничто» страха превращается здесь  в переплетение предчувствий, которые, отражаясь друг в друге, все ближе  и ближе подходят к индивиду...» [там же, с. 160—161]. Это «нечто», по Кьеркегору, есть в строгом смысле слова первородный грех, порожденный чувственностью. Из прямой связи чувственности и глубинного страха Кьеркегор выводит большую подверженность страху женщин: «В женщине больше страха, чем в мужчине. Причина этого состоит не в том, что физически она слабее... нет, причина этого заключена в том, что она более чувственна и одновременно по сути своей определена духовно, как и мужчина» [там же, с. 165].

С. Кьеркегор находит страх даже в «чисто и невинно» описываемом поэтами чувстве любви: «Однако, когда эротическое чисто, и невинно, и прекрасно, сам этот страх также дружелюбен и мягок, и потому поэты правы, когда твердят о сладкой тревоге» [там же, с. 170]. Примечательно дополнение к этому высказыванию: «Если эротическое не чисто, этот тревожный страх становится гневом, если же тревога (Angest) не присутствует вовсе, эротическое становится животным» [там же, с. 370].

Поскольку страх, по Кьеркегору, связан с первородным грехом, то сильнее всего он проявляется  в актах зачатия и рождения. В этих актах «страх выступает  выражением совершенства человеческой природы, и потому только среди примитивных 

28

народов можно найти соответствие легким родам животных» [там же, с. 170].

Человек рождается с переживаниями  греховности, виновности и страха. Но Кьеркегор подчеркивает значение личной ответственности человека, необходимость  для него сделать выбор и тем  самым осознать границы собственной  свободы, в том числе и в  преодолении страха и тревоги.

Завершая изложение идей Кьеркегора, следует также отметить, что его «психологические» работы содержат множество точных и тонких собственно психологических наблюдений.

Перейдем теперь к изложению  понимания тревоги и страха в  теориях экзистенциализма. Эти взгляды  для нас особенно интересны, поскольку  во многом заложили основу таких направлений  современной психологической мысли, как гуманистическая (экзистенциальная) психология и антропологическая  психиатрия. Страх и тревога в  этих теориях являются важнейшими онтологическими  категориями или, используя терминологию М. Хайдеггера, — экзистенциалами, т. е. выражением неразрывного единства, слияния модусов бытия человеческого сознания и бытия мира. При этом экзистенциалом является именно глубинный, иррациональный, метафизический страх-тревожность, а не эмпирический страх-боязнь.

Напомним, что в основе экзистенциализма лежит постулат о  первичности экзистенции (существования) по отношению к «эссенции» (бытию). Предметы, вещи конечны и определенны, они имеют свое бытие. Человек  же существует, он ответствен за свои решения, поскольку обладает внутренней свободой и способностью выбора среди множества  возможностей самореализации. Для религиозного экзистенциализма вся система делаемых человеком выборов — это проявление недостижимого стремления к божественному. В том направлении, которое условно  обозначается как «атеистический экзистенциализм», — это движение к «ничто», являющемуся  глубочайшей тайной и смыслом  экзистенции.

Так, в работах М. Хайдеггера [1993] метафизический страх, тревожность обусловлены основным направлением экзистенции — к пределу, к смерти, в «ничто». И именно экзистенциальный страх, тревога могут спасти человека от навязанной пошлой формы существования, жизни в мире вещей, бегства от правды о своем существовании, отсутствия рефлексии о смысле существования — от всего того, что Хайдеггер обозначает понятием «неподлинность», указывая, что в этом случае человек не живет, ему «живется». Его жизнь теряет главный