Тревожность у детей и подростков: психологическая природа и возрастная динамика

Проблема изучения содержания страхов и тревог тесно переплетена  с изучением тех типов реальных ситуаций, которые в наибольшей степени  вызывают тревожность у детей  разного возраста. Как отмечалось, литературные источники свидетельствуют, что высокую ситуативную тревожность  у детей могут провоцировать  такие ситуации, как возможность  разлуки с матерью (что наиболее характерно для дошкольников), расставание  с родителями, резкое изменение привычной  обстановки, поступление в детский  сад и школу, неприятие со стороны  сверстников. В школьном возрасте к  этому добавляются оценочные  ситуации, особенно при публичной  оценке (ответ у доски, контрольные, экзамены и др.).

Материалы по этому вопросу  мы получили как в процессе описанной  выше работы, так и при использовании  проективных методов — оригинальной и модифицированной методикой Е. Амен для дошкольников и младших школьников, а также разработанных нами вариантов неоконченных предложений и рассказов — и в процессе бесед с детьми. В целом наши результаты подтверждают приведенные выше данные (в этой части работы рассматривались ответы только детей и подростков, не имеющих признаков тревожности как устойчивого образования). Вместе с тем они свидетельствуют также о значительной выраженности и других типов ситуаций. Прежде всего это ситуации, связанные с возможностью огорчить, расстроить родителей («Мама будет плакать», «Маму вызовут в

103

школу и будут ругать за меня», «Учительница нажалуется бабушке, у нее сердце заболит», «Папа будет  очень переживать»). Отметим, что  в младшем школьном возрасте таких  высказываний почти в два раза больше, чем непосредственно связанных  с оценочными ситуациями.

Следующие по частоте —  ситуации наказаний, в том числе  и физических, со стороны взрослых, причем они встречаются почти  с равной частотой у детей всех возрастов: «Мама с папой ремешок  купили, чтобы ее1 лупить. Купили и  на стенку повесили. Я его выбросила, а они новый купили» (девочка 6 лет); «Он не знает ответа, ему  поставят двойку, а дома накажут  — отберут машинки и будут  говорить, что он глупый и неблагодарный» (мальчик 8 лет); «Его накажут и будут  еще спрашивать, почему надулся и  недоволен, скажут, что я должен им благодарен быть; лучше бы они его  били, чем так говорить» (мальчик 10 лет); «Боюсь, что меня накажут: заставят сидеть дома и слушать нравоучения  отца. А он еще все время будет  мне тыкать, что я наказана, специально, чтобы унизить, чтобы показать, что  он надо мной хозяин» (девушка 14 лет); «Если  я получу четверку, меня заставят заниматься все воскресенье, может, и заслуженно, но противно, что тобой распоряжаются» (юноша 15 лет).

Характерно, что в теме наказаний в большой степени  представлена антиципация морального унижения, причем практически во всех возрастах, хотя с возрастом количество таких высказываний, конечно, увеличивается. Боязнь морального унижения со стороны  как взрослых, так и сверстников  достаточно выражена и вне темы наказаний, особенно, как и следовало ожидать, в подростковом и раннем юношеском  возрастах. Практически во всех возрастах  представлена боязнь физического насилия, причем как у мальчиков, так и  у девочек. При этом тема собственной  физической незащищенности в наибольшей степени выражена в ответах воспитанников  детских домов и школ-интернатов. Кроме того, как уже отмечалось в 1997—1997 гг. боязнь физического насилия приобрела ярко выраженную социальную окраску. Страх за свою жизнь, за свое здоровье отражает в основном незащищенность детей и подростков: «Я боюсь заходить с кем-нибудь в лифт, потому что подругу там хотели изнасиловать. Она кричала, звала, но никто даже не отозвался, хотя соседей было много» (девушка 15 лет); «На тебя могут напасть в любую минуту, даже днем,

104

даже около школы. Никто  не поможет. И в милиции могут  избить» (юноша 16 лет).

Полученные данные важны, как представляется, в двух отношениях: во-первых, они еще раз указывают  на значимость предвосхищающей реакции  взрослых, прежде всего родителей, для  возникновения у детей тревожных  переживаний; во-вторых, свидетельствуют  о достаточной распространенности случаев морального и физического  унижения детей, что не может не отразиться на уровне тревожности детей.

Очевидно, что изменившаяся социальная обстановка влияет на типы ситуаций, вызывающих тревогу у детей. Из литературных данных, в основном зарубежных, известно, что социальная нестабильность, потеря (или угроза потери) взрослыми своей социальной позиции, неуверенность в себе, в  завтрашнем дне, чувство вины за то, что обеспечиваешь семью хуже, чем другие, порождает у некоторых  взрослых стремление выместить это  на детях, что и проявляется во многих случаях жестокого обращения  с ними [см. Bandura A., Walters R. H., 1959; Бютнер К., 1991; Детство идеальное и настоящее, 1994; Раттер М., 1987; и др.]. Эта проблема подробно изучалась во времена «великой депрессии» в США. Возможно, что мы в настоящее время сталкиваемся со сходными проблемами. Этот вопрос требует специального изучения.

В целом же можно сказать, что проведенное исследование подтвердило  предположение о зависимости  результатов выявления содержания страхов и тревог от конкретно-исторического  времени проведения исследований. Это  еще раз указывает, на наш взгляд, на социальную природу этого явления, по крайней мере, в содержательном плане. Вместе с тем данные свидетельствуют  о наличии ряда «вневременных» страхов  и тревог детей разного возраста.

2.3. Характер переживания  страхов и тревог. 
Формы проявления тревоги

Характер переживания  страхов и тревог выявлялся с  помощью экспериментальной беседы. Детям и подросткам предлагались четыре картинки из стандартных наборов, схематически демонстрирующие мимику при переживании различных эмоций: радости, удивления, страха и тревоги, гнева. Они должны были назвать изображенные эмоции (в случае затруднений это  делал экспериментатор) и рассказать, объяснить, что значит переживать эти  эмоции. Работа проводилась с каждым

105

испытуемым индивидуально, в ней приняли участие 84 ребенка  в возрасте от 5 до 16 лет.

Эти данные сопоставлялись с  описаниями переживаний страха, тревоги, полученными в ходе клинической  работы с детьми и подростками, обратившимися  за психологической помощью в  связи с повышенной тревожностью, напряженностью, склонностью к частым переживаниям страха и т. п. — всего 78 человек в возрасте от 5 до 16 лет.

Прежде всего отметим  следующее: описание того, что значит переживать тревогу, страх, в указанных  двух категориях детей и подростков не различалось по содержанию, различия касались частоты, аффективной насыщенности и, значительно реже, действенности  переживания («Как будто парализатором  ударяет», «В голове пустота и только слабый звон маминого голоса», «Паника  и хаос»). Совпадение описания характера  переживания у тревожных и  нетревожных детей представляется нам важным для понимания устойчивой тревожности, поскольку еще раз  подтверждает представление о том, что это образование характеризуется  не какими-либо качественными особенностями  переживаний страхов и тревог, а легкостью их актуализации, повышенной склонностью к ним. В связи  с близостью результатов эти  две категории рассматриваются  совместно.

Анализ также выявил различия в характере переживания тревоги  и страхов у детей разного  возраста. В дошкольном (5—6 лет) и  младшем школьном возрасте наиболее часты переживания страха, когда  угрожающим является конкретизированный, эмоционально насыщенный образ, часто  носящий фантастический, иррациональный или преувеличенный характер. Проиллюстрируем  это выдержками из протоколов.

«Страшно — это когда  что-то знакомое и хорошее, а по правде опасное, что обмануть может. Притворяется доброй, а сама — в мешок и  утащит» (девочка 5 лет).

«Когда по телевизору показывают страшное, из комнаты убегаешь, а  оно как будто за тобой гонится, все время видишь, никуда не уйдешь, не спрячешься» (девочка 7 лет).

«Когда страшно, это когда  ты сидишь один в комнате, а в углу как будто Баба Яга и как  будто она шевелится, а если заметит, что на нее смотрят, схватит и  съест» (мальчик 8 лет).

«Страшно, когда учительница  смотрит на тебя и хочет спросить, но не спрашивает, а тянет-тянет, а  ты все равно думаешь: «Давай спрашивай. Я мужчина, я смелый» (мальчик 9 лет).

106

О неопределенном, расплывчатом переживании тревоги маленькие  дети почти не говорят.

Переживание тревожности  в форме конкретизированных страхов  остается типичным и для младших  подростков, однако наряду с этим здесь  отмечается и то, что характеризует  собственно тревогу: недифференцированное ожидание неблагополучия в ситуациях, объективно не представляющих угрозы. Кроме того, в этот период ярко отмечается то явление, которое мы отмечали выше при анализе динамики страхов: повышенное внимание к деталям переживаний  и ощущений, хотя они далеко не всегда обозначаются детьми как тревога  или страх, а описываются как  некое неопределенное переживание, которое может носить как неприятный, так и достаточно приятный («возбуждающий») характер, и лишь в ходе специально поставленных вопросов можно выявить  связь этих переживаний с ожиданием  угрозы, опасности. Приведем примеры  из протоколов.

«Испытуемый: Например, получишь двойку или еще чего-то там в  школе. И надо родителям сказать. И знаешь, что ничего такого не будет, а все равно внутри холодно  и живот болит».

«Экспериментатор: А можно  сказать, что ты чувствуешь тревогу  или страх?» 

«Исп.: Нет. Я знаю, что мне  ничего не будет. Это просто так противно, как будто тебе в постель лягушку  засунули... Так бывает, например, когда  выбирают, с кем в футбол играть, и пока ждешь, пока на других смотрят (называет ряд аналогичных ситуаций)» (мальчик 11 лет).

«Исп.: Сердце бьется, руки холодные, а в голове все: «Ну, давай, давай». Весело так, и мурашки везде бегают. Как будто тебя кто-то заводит».

«Эксп.: А когда это бывает?» 

«Исп.: Когда кино смотришь или еще что, а там все накручивается  и накручивается и вот сейчас что-нибудь случится».

«Эксп.: А если не в кино?» 

«Исп.: На даче на речку не разрешали одним ходить, а мы пошли. И еще, когда в эту школу  первый раз пришла, в четвертом  классе это было, да еще во второй четверти. И еще в лифт один раз  со мной такой парень зашел... Ну, про  которого сразу видно... (девочка 12 лет).

В старшем подростковом и  раннем юношеском возрасте переживания  становятся все более разлитыми, смутными, двойственными, неопределенными, т. е. приобретают черты тревоги в ее классическом описании. Переживания страха характеризуются

107

наличием определенного  объекта страха и разлитой тревоги. При этом иррациональность страха в  основном отчетливо осознаётся.

«Иногда утром просыпаешься, но еще не до конца, и думаешь: сейчас посмотришь в зеркало, а там не твое лицо, а чужое. Страшно. И понятно, что это глупость. Но все равно  чувствуешь, что это неспроста, что-нибудь плохое сегодня случится» (девушка 14 лет).

«У меня такой дар: я  чувствую, когда беда приближается. Еще ничего нет, а я уже чувствую. У меня мама и соседи всегда спрашивают, будет или не будет. Не знаю точно, что, но знаю, что будет. Чувствую, что  будет» (девушка 16 лет).

«Идешь по улице, и таким  все кажется опасным. Кожей чувствуешь: сейчас на тебя нападут, а может быть, выстрелят. Это придумано, конечно, но все равно, напряжение такое, кайфное» (юноша 15 лет).

«Как будто... чем-то таким  опасным пропитан воздух. Ты им дышишь, и она в тебя входит, не знаешь, почему, но ждешь какой-нибудь подлянки... Я замечал: мне в такие дни  все люди хуже кажутся, кажется, гадость  задумали против меня. Умом понимаешь, что не так это, но сделать ничего не можешь» (юноша 16 лет).

Литературные данные [Березин Ф. Б., 1988; Захаров А. И., 1988, 1995, 1997; Раттер М., 1987; Эберлейн Г., 1981; и др.] свидетельствуют, что конкретизированные страхи в значительной части случаев не отражают реальную угрозу, а как бы опредмечивают разлитую, неопределенную тревогу (уровень «иррационального» страха, четвертый член «явлений тревожного ряда», возникающий при усилении и нарастании тревоги, по Ф. Б. Березину). Значительные доказательства этого получены, в частности, при изучении различных вариантов посттравматического стресса [Новые аспекты психотерапии., 1990; Психология травматического стресса., 1992; Черепанова Е. М., 1995; Колодзин Б., 1992; и др.].

Результаты нашего исследования, прежде всего те, которые получены в ходе клинической работы с тревожными детьми, подтверждают эту точку зрения. Во-первых, частота и действенность  конкретизированных страхов обнаруживали прямую устойчивую связь с наличием устойчивой тревожности. Во-вторых, работа по преодолению тревожности в  дошкольном и младшем школьном возрасте, ориентированная преимущественно  на взрослое окружение ребенка, нахождение и снятие источников напряжения, в  случае успешности приводила к существенному 

108

снижению аффективной  насыщенности конкретизированных страхов  у детей. Это проявлялось в  том, как они рассказывали о своих  страхах. Если в начале работы они  часто говорили о страхе по собственной  инициативе и каждый раз как бы переживали страх заново, то в конце  рассказывали о своих страхах  как о полустертых воспоминаниях  и только в ответ на просьбу  психолога.

Вместе с тем анализ рассказов детей позволяет предположить, что в центральном, «ядерном»  компоненте таких страхов в значительной части случаев присутствуют признаки реальной угрожающей ситуации. Мы имеем  при этом в виду не воплощение этой опасности в виде некоего символического образа — например, требовательной матери в виде Бабы Яги или ведьмы [Захаров А. И., 1982; Peseschkian N., 1986], а вполне реальное, рациональное соотношение между характером образа, воплощающего страх, и содержанием имевшей место в истории жизни ребенка травмирующей точнее, по-видимому, микротравмирующей ситуации или ряда ситуаций. Например, по нашим данным, так называемые «вечерние» страхи, связанные с боязнью появления в комнате, под кроватью и т. п. всевозможного воплощения «злых сил», чаще встречаются у тех детей, которых родители часто «загоняли» в постель угрозами наказания или действительно в качестве наказания. Слишком раннее оставление ребенка одного дома нередко приводит к появлению в более старшем возрасте страхов одиночества и внезапного исчезновения всех людей («Проснусь, а все исчезли, и я совсем один») и др. Этот вопрос, на наш взгляд, требует дополнительного изучения.