Образ напитка в художественном тексте литературы рубежа 19 – 20 вв

Изображения дионисийского оргиазма в сохранившейся лит-ре встречаются очень редко («Вакханки» Еврипида); для эллинистической, в особенности же римской, поэзии Дионис является исключительно божеством вина и опьянения. В этой форме образ Диониса переходит в литературу средневековой и новой Европы, и лишь учение Фр. Ницше о метафизическом противоположении двух начал − образного − «аполлоновского» − и беспредметного, музыкального − «дионисийского» вызывает в новейшей лит-ре интерес к исконным формам религии Диониса. Из русских писателей в этом отношении особенно выделяется Вяч. Иванов, символист и мистик, являющийся одновременно и поэтом и исследователем дионисийства [15].

Если нас попросят назвать поэтические примеры о вине, то после стихотворения «Незнакомка» Александра Блока вы наверняка вспомните что-нибудь из многочисленных сочинений древнего поэта Омара Хайяма, который знаменит своими четверостишьями под названием Рубаи. Персидский поэт, философ, астроном и математик, не жалея рифмы и ярких сравнительный образов, на все лады прославлял дар виноградной лозы:

Да пребудет вино неразлучно с тобой!

Пей с любою подругой из чаши любой

Виноградную кровь, ибо в черную глину

Превращает людей небосвод голубой [16].

Многие считают Омара Хайяма беззаботным повесой и любителем выпивки, но за кажущейся беспечностью скрывается нелёгкая судьба человека, потерявшего своих родителей в юном возрасте.

Услышав строки Омар Хайяма, воспевающего опьяняющий нектар, не отмахнитесь от них с привычным легкомыслием, а прислушайтесь. Возможно, вы постигнете новые тайные смыслы, зашифрованные великим мудрецом.  

Через века Омару Хайяму вторят многие выдающиеся литераторы −мастера прозы и поэзии.   

Французскому драматургу и публицисту Пьеру де Бомарше, автору популярных комедий «Севильский цирюльник» и «Женитьба Фигаро», принадлежат следующие слова: «Без песен и вина жизнь даром пропадает!» .

Ему вторит американский писатель и поэт, литературный критик и редактор, создатель формы современного детектива Эдгар Аллан По: «Какое бедствие может сравниться со страстью к вину?» [17].

А шутка английского драматурга и любителя парадоксов Джорджа Бернарда Шоу о том, что «алкоголь −это анестезия, позволяющая перенести операцию под названием жизнь», обрела крылья афоризма [18].

Русско-американский поэт Иосиф Бродский рисует нам яркую картинку, где алкогольный напиток «Граппа» выступает символом отчаянья и рухнувших надежд:

И восходит в свой номер на борт по трапу

постоялец, несущий в кармане граппу,

совершенный никто, человек в плаще,

потерявший память, отчизну, сына,

по горбу его плачет в лесах осина,

если кто-то плачет о нем вообще [19]…

Как относиться к вину? Английский поэт-романтик Джордж Гордон Байрон просто и гениально сформулировал ответ на этот вопрос:

Порой жестокое недомоганье

Вино и женщины приносят нам,

За радости нас облагая данью,

Какое предпочесть − не знаю сам,

Но я скажу, потомству в назиданье,

Проблему изучив по всем статьям,

Что лучше уж с обоими спознаться,

Чем ни одним из них не наслаждаться [20]!

В творчестве Александра Сергеевича Пушкина вино всегда выступает синонимом радости. По мнению поэта, вино не только дарит веселье и отраду, но и является лучшим средством для утоления горестей и печалей

Когда ж вино в края поскачет,

Напенясь в чаше круговой,

Друзья, скажите, − кто не плачет,

Заране радуясь душой [21]?

Наполненный вином бокал Пушкин сравнивает с полнотой человеческой жизни:

Блажен, кто праздник жизни рано

Оставил, не допив до дна

Бокала полного вина,

Кто не дочел ее романа [22]…

Судя по стихотворению «Вода и вино», возмущению его нет предела, когда он пишет о тех, кто разбавляет вино водой, считая это недопустимым. Крайней степенью подобной неразборчивости и дилетантства относительно выпивки он считает невозможность отличить качественное вино от посредственного. Мы читаем:

Да будет проклят род злодея!

Пускай не в силах будет пить,

Или, стаканами владея,

Лафит с цимлянским различить [23]!

В конце 19 века Лафит был весьма популярен в России, став позднее символом богатства и роскоши.  

Пушкин, большой почитатель бордоского вина Шато Лафит, шампанского Вдова Клико и Моэт.

Вино может характеризовать национальность, социальную принадлежность (в самом широком смысле слова). «Как дикий скиф хочу я пить» − это утверждение означает, что пушкинский герой хочет пить не разведенное вино, тогда как в обычае у греков было как раз питье разведенного водою вина [24]. Пристрастие пушкинских персонажей к тому или иному вину, как правило, оказывается не случайным и служит дополнительной характеристикой. Так поместные дворяне рассуждают об Онегине: «Он фармазон; он пьет одно Стаканом красное вино» [25]. На самом же деле Онегин красное вино не пьет, а только белое. Более того, в отличие от столичного знатока французских вин Онегина скромные провинциалы Ларины живут экономно и предпочитают дорогому Моэту более дешевое донское игристое.

Наконец, следует предположить еще один источник высокой продуктивности вина, его больших смыслопорождающих способностей. Речь идет о противопоставлении вина воде: «Вода, я пил ее однажды: Она не утоляет жажды». Возможно, именно это или нечто подобное имел в виду Пушкин, когда писал в Путешествии Онегина, что в Одессе…есть недостаток важный: Чего б вы думали? − воды<. . .>Что ж? это небольшое горе, Особенно, когда вино Без пошлины привезено [26].

Наш русский поэт выдаёт читателям точный рецепт, сколько нужно пить и почему [27]:

Бог веселый винограда

Позволяет нам три чаши

Выпивать в пиру вечернем [28].

Поэты, жившие в разное время и в разных условиях, сходятся в одном − важнейшая добродетелей человечества напрямую связана с вином и является основным условием получения удовольствия и гранью, отделяющей пользу от вреда.

Та же самая чаша с тем же самым вином воспринимается поэтами пушкинской плеяды Евгением Баратынским и Вильгельмом Кюхельбекером совсем иначе. У Баратынского: «Люблю пиров веселый шум за полной чашей райской влаги» [29].

У Кюхельбекера:  

Нам вино дано на радость;

Богом щедрым создано,

Гонит мрачные мечтанья,

Гонит скуку и страданья

Светлое вино.

О вино, краса вселенной!

Всем сокровищам венец!

Кто заботы и печали топит в пенистом фиале,

Тот прямой мудрец [30]!

Вино по-разному употребляется в литературе. Но всегда не само по себе. Именно поэтому вино едва ли можно рассматривать в качестве отдельного, самостоятельного мотива в литературном тексте. Либо следует оговаривать и разграничивать разные способы употребления вина: так сказать, мотивированные и не мотивированные, − либо придется признать мотивом в литературе все, что ни попадается под руку: метафору, сюжетную характерологическую деталь и даже карту вин того или иного писателя, реконструируемую не по мемуарной литературе (что было бы корректно, но не имело бы отношения к литературному тексту), а по его произведениям.

         Очень показательную картину  употребления вина можно найти  в лирике и других поэтов  Серебряного века. Примечателен  Гумилев. Вино у него может быть «золотым», «горячим», «страшным», «багровым», «старым» и даже «влюбленным», контекст чаще всего положителен: «Какой-то край обетованный / Восторгов, песен и вина» [31]; «Прекрасно в нас влюбленное вино / И добрый хлеб, что в печь для нас садится, И женщина, которою дано, Сперва измучившись, нам насладиться» [32].

Пастернак тоже использует эту лексику довольно часто, но при этом нередко в переносном значении. Эпитеты у него редки, в основном — отрицательные («захолустное», «приворотное»; оно «булькает», хотя есть и «янтарные дни вина»). Зато часто встречаются «именные» напитки («Скромный дом, но рюмка рома / И набросков черный грог…» [33]; «По захладелости на вкус / напоминая рислинг») [34].

Используют алкогольную лексику Сологуб и Цветаева. Наконец, в рифмах Ахматовой вино встречается 18 раз, причем почти всегда в сопровождении эпитетов, нередко очень индивидуальных и выразительных; отличить прямое значение от переносного при этом удается далеко не всегда [27]. Вот некоторые примеры:

Не будем пить из одного стакана

Ни воду мы, ни сладкое вино,

Не поцелуемся мы утром рано,

<…>

Я с тобой не стану пить вино,

<…>

С кем попало целоваться под луной;

А дальше − свет невыносимо щедрый,

Как красное горячее вино…

<…>

Испить смертельного вина;

<…>

Танцевали, пили вино,

<…>

Не оттого ль хозяин пьет вино

<…>

Буду с милыми есть голубой виноград,

Буду пить ледяное вино

<…>

Уже безумие крылом

Души закрыло половину,

И поит огненным вином,

И манит в черную долину;

Как в трапезной − скамейки, стол, окно

С огромною серебряной луною.

Мы кофе пьем и черное вино,

Мы музыкою бредим…

<…>

Но, пьяная и без вина,

Там, словно Офелия, пела

Всю ночь нам сама тишина;

<…>

И странно изменился вкус вина;

<…>

А воздух пьяный, как вино,

И сосен розовое тело

В закатный час обнажено;

Я его приняла случайно

За того, кто дарован тайной,

<…>

Новогоднее пить вино;

<…>

И изгнания воздух горький,

Как отравленное вино

<…>

О, выпей со мною хоть каплю вина».

К чему эти крылья и это вино,

−Я знаю тебя хорошо и давно [35].

Тот же Северянин использует «винную» лексику для создания юмористической омонимической рифмы в романе «Колокола собора чувств» − передавая речь Маяковского: −«Она ко мне пришла нагою, / Взамен потребовав венца. / А я ей предложил винца / И оттолкнул ее ногою» [36].

Мотив вина обладает огромной символической валентностью, он сочетается буквально со всеми сквозными темами (любовь, сон, смерть, Бог, дьявол, город) и мотивами (влага, метель, огонь, змея и т. д.).

Андрей Белый в статье «Священные цвета» писал о двойственной семантике красного цвета: злая земная страсть и жертвенная кровь, багряница страдания [37]. Это и красное солнце, и символ Апокалипсиса, и красный язык повешенного. Эти значения давно описаны в научной литературе. Но красный − это еще и красное вино. Показательно, что в прозаической версии цикла «Снежная маска» − в «Сказке о той, которая не поймет ее» − Блок упоминает «большой кубок темно-красного вина». Л. Зиновьева-Аннибал в своей интерпретации отношений Блока и Н. Волоховой (рассказ «Голова Медузы») именно перед поэтом помещает стакан красного вина: «Он не отрывал глаз от видения в алом сердце красного вина» [38]. Позднее Дон Аминадо будет вспоминать о Серебряном веке:

Ах, как было все равно

Сердцу в царствии потемок!

Пили красное вино

Да искали незнакомок [39]…

Концентрируется символика красного цвета и мотив красного вина в образе «пьяного красного карлика», злого фантома, кошмарной грезы.

В пустом переулке весенние воды

Бегут, бормочут, а девушка хохочет.

Пьяный красный карлик не дает проходу,

Пляшет, брызжет воду, платье мочит [40].

У А. Белого образ карлика появляется уже в «Золоте в лазури»: это горбун, с ним летучая мышь и филин, он играет на барабане пожелтевшей костью, аккомпанируя танцу скелетов, это вампир, гном могильный и он всегда в ярко-алом.

Осмелимся предположить, что этот красный карлик как-то сублимирует собственное состояние лирического героя − отчаяние и тоску. Блок признавался в статье «Народ и интеллигенция»: «…во мне самом нет ничего, что любил бы я больше, чем свою влюбленность индивидуалиста и свою тоску, которая, как тень, всегда и неотступно следует за такою влюбленностью» [41]. В «Сказке о той, которая не поймет ее». Блок делает безобразного карлика спутником героини-змеи, кометы, темной женщины с темными чарами. Но в финале сказки образ карлика приобретает какой-то щемяще-личностный оттенок:

«А там − в облетевших ветвях засыпающего клена − вставала над землею грозящая комета, разметав свой яростный шлейф над Тишиною.

И все долгие ночи было видно, как летел за нею, крутясь и спотыкаясь, покорный горбун, безобразный карлик, − тускло сияющий осколок какой-то большой и прекрасной, но закатившейся навеки звезды» [42].