Основные черты китайской культуры

Основные черты  китайской культуры

Прежде чем говорить о  принципах деловой жизни на Востоке  и их возможной роли в современном  мире, полезно хотя бы кратко ознакомиться с основными чертами китайской  культуры. Тема эта сложная и многоплановая. Мой очерк не претендует ни на доказательность, ни на теоретическую полноту. Я основываюсь  на своём знании китайской литературы, многолетнем опыте общения с  жителями разных областей Китая и  — last not least — на появившиеся в  последние десятилетия результаты социологических исследований, которые  предоставили наконец некоторые  количественные параметры ряда черт китайского миропонимания, характера  и поведения. Эти исследования, кстати сказать, разрушают немалоустойчивых стереотипов в отношении китайцев и показывают большое разнообразие культурных типов, существующих в рамках китайской цивилизации.

Здесь самое время подчеркнуть, что «китайский мир», при всей его  внутренней целостности и последовательности, интуитивно явственно ощущаемых, вовсе  не означает единообразия мышления и  поведения его обитателей. Как  раз наоборот: китайская цивилизация  чрезвычайно богата локальными различиями, порой очень резкими. Это, может  быть, самая большая загадка жизненного уклада Китая, так отличающая его  от, скажем, уклада соседней Японии. Для  сравнения обратимся к России: мы можем резонно утверждать, например, что ядром русской культурной традиции является жертвенность, представленная в образе первых русских святых Бориса и Глеба, но из этого отнюдь не следует, что русские живут или даже обязаны жить по закону жертвенности. Такое требование было бы, помимо прочего, попросту безнравственно. Во всяком случае, китайская культура, или, точнее сказать, уникальное китайское мироощущение, не созидается умственно, не является плодом проекции идеальных понятий  на действительность, а как бы спонтанно  возникает из реального переживания  единственного и неповторимого  события, соприкосновения духа и  окружающего мира, которое не вмещается  ни в какие абстрактные формулы. Главный принцип китайской культуры — «соответствие моменту», что  предполагает «преемственность в изменениях» (тун бянь). Мы имеем дело с результатами творческой жизни духа, которая воплощается не в отвлечённых правилах (распространённое мнение о косности и рутинёрстве китайского мировоззрения глубоко ошибочно), а в точности отношения к наличной ситуации. Дух китайской культуры способен к бесконечному разнообразию своих проявлений в истории.

Помимо большого числа  локальных и региональных вариантов  китайского культурного типа в последние  десятилетия становятся всё более  заметны различия, вызванные модернизацией  китайского общества.

На наших глазах в Китае  углубляется пропасть между городской  и деревенской культурой, возникла и быстро растёт прослойка «модернизированных»  или даже «глобализированных» китайцев, которые почти полностью оторвались от традиционного быта и всё же…  остаются китайцами и в собственных  глазах, и в глазах окружающих. Более  того, социологические обследования на Тайване показывают, что, к примеру, тайваньцы, отличаясь наибольшей открытостью  влияниям современного Запада, в то же время более преданы традиционным ценностям и нормам жизни, чем  даже жители КНР.

Ядро китайской культуры, её жизненный нерв часто определяют как приверженность идее совместной и гармоничной жизни людей. Любой  китаец на вопрос о том, что для  китайцев есть высшая ценность, не задумываясь  ответит: согласие, или гармония (хэ) между людьми. Подобные суждения сами по себе звучат как тавтология: в конце концов культура и есть не что иное, как среда и средство человеческой коммуникации. Мы должны уточнить: речь идёт об общении, которое основывается на природной данности жизни, но артикулируется и регулируется посредством того, что в Китае называют «ритуалом» (ли), то есть определённым действием, одновременно нормативным и символическим. Смысл общения или осмысленная коммуникация по-китайски пребываютпомимо слов и сопутствующей им формалистики, хотя, разумеется, не могут обойтись без них. В этом нет ничего специфически китайского, и отсюда уже можно вывести все многообразие форм китайского миросознания. Но китайцы с уникальной последовательностью претворили принцип символического действия в свою жизнь, и это обстоятельство предопределило очевидную даже для постороннего наблюдателя самобытность китайского культурного гения.

Ближайшие следствия указанной  исходной точки китайского миропонимания  лежат на поверхности китайской  жизни во всём её многообразии.

Во-первых, китайцы приучены не ставить своё «я» на первое место  и открыто заявлять о своих  личных интересах и желаниях. Подобно  тому, как классический китайский  сад создавался с учётом того, каким  он видится взору со стороны, а  китайский пейзаж совмещает очень  разные перспективы созерцания, китаец всегда действует с учётом позиции  или точки зрения других людей, вовлечённых  в ситуацию. Западные социологи нередко  называют китайское видение «холистическим», то есть целостным. Мой знакомый профессор  из США Стивен Розенфилд. по профессии  экономист, повидавший много китайских  студентов, утверждает, что китайцу  свойственно воспринимать мир в  его сложной целостности, по принципу гештальта: отвечая на вопрос учителя, он думает не только о том, каким  должен быть правильный ответ, но и  том, как его ответ будет воспринят  учителем. Гармония превыше всего! В  итоге на лице китайца, которое вследствие всё той же заботы китайцев о гармонии слывёт бесстрастным, порою всё-таки отражается сложная гамма чувств.

Во-вторых, китайцы придают  большое, даже исключительное, значение символическим формам коммуникации — разного рода эмблемам, формулам вежливости, нормативным жестам и  проч. — и таким способам выражения, которые указывают на неназываемое и неизъяснимое в именовании и объяснении, подчёркивают значимость безмолвия в речи. В китайской литературе чрезвычайно развито искусство намёков и недоговорённостей, аллюзий и скрытых цитат, при том, что теория словесности в Китае не знала противопоставления буквального и переносного смыслов и имела очень смутное представление о «фигурах речи». Это и понятно: тропология вносит в речь слишком большую определённость. Аналогичным образом, китайской мысли чуждо противопоставление общего и особенного, основного и второстепенного. Её главный материал — символический тип, всегда конкретный, но заключающий в себе универсальное качество. Китайская «мудрость» не есть теория или учение, накладываемые на действительность. Она представляет собой, скорее, артикуляцию природного ритма жизни во всём его многообразии. Деятельное начало Ян таит в себе пассивное начало Инь, и одно не лучше и не хуже другого, а главное — не может без этого другого существовать. Или вот пример из области литературы: в отличие от европейских «романов воспитания» любовники в китайских романах не обмениваются письмами с подробными описаниями и оценками своих чувств. Каждый из них может лишь сказать другому, что «чувствует то же самое», что и его визави. В итоге китайский социум легко переходит в интериоризированное и символическое измерение, что, кстати сказать, очень облегчило восприятие современными китайцами виртуального мира электронных коммуникаций. Сегодняшние глобализированные формы китайской цивилизации — например, чайнатаун — являют собой в значительной степени символическую, виртуальную реальность, пространство производства и потребления знаков.

В-третьих, китайцам свойственно  воспринимать действительность, точнее, пространство и время в единстве большого — в потенциале бесконечного — разнообразия составляющих её нюансов. Так, в китайском классическом пейзаже  или на сцене китайского театра мы можем наблюдать соприсутствие  событий, очень удалённых друг от друга в пространстве и времени. Китаец с пониманием воспринял бы слова русского поэта о том, что  жизнь есть только череда подробностей. Отсюда и необыкновенная чувствительность китайцев, перед которыми европейцы, уповающие на своё абстрактное, инструментальное знание и на свои «теоретические модели», так часто выглядят тупо-бесчувственными. Познание по-китайски есть вживание, «телесное  усвоение» (ти хуэй) самого качества наличной обстановки. Отсюда же и неспособность китайца к открытой дискуссии и к последовательному обоснованию или развитию принятой им точки зрения. Столкновение аргументов подменяется в Китае обменом всё теми же частными и притом эстетически значимыми формулами, цитатами, намёками. Собственно, необозримый репертуар таких эстетических фрагментов знания или, говоря шире, качественно определённых моментов существования и составлял кладезь китайской мудрости. Системы классификации в китайской культуре, по европейским понятиям, хаотичны и основываются на как будто случайных признаках. Соответственно, целью учения и обучения считалось просто запоминание как можно большей части этого репертуара: ученики аккуратно записывали и запоминали слова учителя, а потом передавали их собственным ученикам. Аналогичным образом, в традициях духовного совершенствования обучение сводилось к «телесному усвоению» нормативных поз и движений. Традиционная методика образования (принятая на всём Дальнем Востоке) теперь иронически именуется китайцами как «кормление уток» по аналогии с тем, как крестьянин насильно кормит и поит своих уток перед тем, как отвезти их на рынок.

В-четвёртых, китайцы воспринимают свою социальную среду как часть  собственной судьбы, и притом едва ли не важнейшую её часть, которая  служит самым беспристрастным судьёй людских достоинств и недостатков. Китайцы верят в моральное  воздаяние поступков, неотвратимо  проявляющееся в людском мнении и людской молве. Личная честность  и справедливость в отношениях с  другими воспринимается ими скорее в прагматическом ключе — как  действительный социальный капитал  личности. А вера в неотвратимость справедливого возмездия уже  в этом мире служит в китайском  обществе в известном смысле даже более эффективным регулятором  поведения, чем идея загробного суда в западных религиях. Она же во многом предопределила и свойственный китайцам оптимистический взгляд на жизнь: каждый в конце концов получает по заслугам. Приверженность китайцев идее конкурсных экзаменов как надёжного инструмента  отбора в государственную элиту  самых талантливых — самое  известное, но лишь одно из многих проявлений их веры в справедливость и осмысленность  жизни. Вообще китайцам свойственно  незыблемое доверие к естественному  течению жизни и базовым институтам общества. Этим, помимо прочего, объясняется  и необыкновенная живучесть традиционного  китайского уклада жизни, и успех  китайцев на поприще коммерции и  финансов. Везде, где есть хотя бы тонкая паутина деловых связей между  китайцами, последние имеют заведомое  преимущество перед местным населением, часто вовлечённым во всевозможные внутренние разбирательства. В то же время китайцам свойственны недоверие, подозрительность и соперничество  на уровне личных отношений между  друзьями и партнёрами. Здесь «кредит  доверия» необходимо постоянно подтверждать.

В-пятых, китаец не мыслит жизни  без той или иной формы нравственного  усилия, личного совершенствования, одновременно физического и духовного. Собственно, сама жизнь для него есть форма морального усилия, или, по завету Конфуция, «превозмогания себя» (кэ цзи), устанавливающая свой, для европейцев, возможно, парадоксально звучащий закон: чем больше человек постиг природу жизни, чем естественнее он живёт, тем выше он восходит в нравственном отношении. Вершина же нравственного совершенства — способность без остатка отдаться спонтанному течению жизни и, следовательно, жизненная свобода. Тот же Конфуций считал вершиной своего жизненного пути способность «следовать велениям сердца, не нарушая правил».

Таким образом, базовая категория  китайского мировосприятия — это  не индивид, а некая жизненная  общность, которая имеет иерархическую  природу. В ней индивидуальное «я»  подчинено некоему высшему, коллективному  единству и им оправдывается. По этой же причине нравственное усилие совершенствования, самопреодоления совпадает для  китайцев с чистым опытом жизни «как она есть». Быть собой по-китайски означает жить в полном согласии со своей общественной средой, и в  конфликте индивида с обществом  всегда неправ отдельный человек. Общество считается беспристрастным и  справедливым судьёй человеческих поступков. Китайцы по натуре конформисты, предпочитающие сохранение существующего порядка  вещей насильственным изменениям (маоистская революция была всё же временным  вывихом, вызванным особыми историческими  обстоятельствами). Линь Юйтан хорошо заметил, что китайцам свойственно  ставить выше постулатов абстрактного разума изменчивую и аморфную практическую разумность — то, что по-русски относится  к сообразительности, внутреннему  пониманию, «чувству» ситуации или, наконец, обыкновенному здравому смыслу. Для китайского писателя отнюдь не было экстравагантным утверждать, что  естественное человеческое чувство  способно сделать человека разумным, и ссылаться в доказательство своей правоты на поведение добродетельных вдов, чья любовь к умершему мужу порождала в них верность моральным  нормам — высшему проявлению разумности.

Проявления отмеченных черт китайского мировоззрения в жизненном  укладе и характере китайцев, в  самом их жизнечувствии разглядеть нетрудно. Они сказываются в непринуждённой, словно врождённой вежливости и необычайной  скромности вплоть до полного самоотречения, в культивировании как бы безошибочного  музыкального слуха жизни, в полном отсутствии вкуса к цинизму, хамству  или вандализму, в трудолюбии и  вере в справедливость всего, что  даётся жизнью, в колоссальном трудолюбии и неистощимом терпении. Сами китайцы  именно в этом трудолюбии и терпении, в доверии к какой-то высшей справедливости жизни, amor fati, позволяющем им сохранять спокойствие и оптимизм даже в самых неблагоприятных жизненных ситуациях, видят главное достоинство своего национального характера и залог жизненности китайской цивилизации.

Все эти черты китайского миропонимания со всей наглядностью проявляются в особенностях воспитания детей. По наблюдению гонконгского социолога  Сунь Лунцзи, «с самого начала китаец определяет себя через двухстороннее отношение  с другими людьми». На первых порах  это чувство своей соотнесённости с миром воспитывается в ребёнке  посредством тесных контактов с  родителями, имеющих скорее чисто  физический, телесный характер. Ребёнок  постоянно находится рядом с  родителями, особенно матерью: спит и  ест вместе с ними, висит за спиной или на груди матери, когда она  выходит из дома или даже работает в поле. К этому надо добавить, что в Китае было принято довольно долго — до трёх-четырех лет  — кормить ребёнка грудью. По заключению некоторых психологов, до пяти лет ребёнок в китайском  обществе вообще не считался отдельной  человеческой единицей. Позднее малолетние дети попадали под контроль старших  братьев и сестёр. Воспитательные меры носили в основном характер физического  воздействия или запрета, словесные  объяснения и наставления, вообще разговоры  родителей с детьми были относительно редки. По преданию, матери великих  мудрецов древности начинали воспитывать  своих гениальных детей «безмолвным  воздействием» ещё в период их внутриутробного существования  — идеальная воспитательная ситуация, согласно китайским представлениям! Даже по поводу домашних ритуалов детям, как правило, не давали никаких разъяснений: младшие просто наблюдали за действиями старших и повторяли их. Одним  словом, в детях воспитывали прежде всего способность к символической  коммуникации, безмолвному «единению  сердец», которая характерна как  раз для ритуального поведения.

Естественно, в детях всячески поощряли, с одной стороны, сдержанность и скромность, а с другой —  преданность общему благу своего коллектива, в первую очередь родителей  и всей семьи. Ограничение своих  личных желаний вплоть до полного  «опустошения себя» — первый и  совершенно непререкаемый закон  китайской жизни, который, как считалось, нисколько не противоречит человеческому  естеству. До сих пор, согласно китайскому законодательству, забота о родителях  и их поддержка — первая обязанность  человека, невыполнение которой может повлечь наказание. От детей требовали максимальной сдержанности движений, умения владеть собой и сохранять бесстрастный вид. Практические результаты такого подхода к воспитанию заметить нетрудно. Гарвардский психолог Дж. Кэйган, несколько лет изучавший поведение китайских и американских детей в разных ситуациях, пришёл к выводу, что «китайские дети меньше говорят, менее подвижны, меньше улыбаются во многих (но не всех) лабораторных эпизодах и более сообразительны в общении; они держатся ближе к матери, меньше играют в обществе незнакомых детей и взрослых и больше плачут, когда их разлучают с матерью».