Основные черты китайской культуры

В добавление к этим взвешенным словам замечу, что мои тайваньские  студенты на семинарах по деловой  этике проявляют неоднозначное отношение к традиционной опоре на «связи» в деловой деятельности: большинство считают их важными и даже необходимыми для успеха, но почти все отдают себе отчёт в возможных негативных последствиях связей для бизнеса.

Нельзя не замечать стремительных  перемен лица китайского бизнеса  в последние годы (при всём разнообразии его региональных форм). В странах  ЮВА, на Тайване и в Гонконге традиционные формы «связей» всё больше уступают место общению в рамках благотворительных  ассоциаций или спортивных клубов. Критерий экономической эффективности  одерживает решительную победу над  личными идиосинкразиями, внушаемыми культурной традицией. В самом Китае  уже появился целый класс управляющих, получивших западное образование и  впитавших западные ценности. Особенно впечатляющих успехов в этой области  добился Тайвань, чьи менеджеры, по оценкам американских экспертов, могут претендовать на звание лучших в мире. Пример Тайваня особенно интересен тем, что здесь, пожалуй, наиболее очевидны успехи китайского бизнеса в освоении новых для  него передовых технологий и форм менеджмента. Действенная поддержка  государством малого и среднего бизнеса  в сочетании с жаждой к знаниям  и вкусом к предпринимательству  создали очень благоприятные  условия для развития электроники  и смежных с ней наукоёмких отраслей.

На острове сложилась  целая культура предпринимательства, напоминающая бизнес-структуру Силиконовой  Долины. Теперь тон здесь задают молодые, энергичные, приверженные инновациям специалисты, стремящиеся иметь  собственное дело. Кстати сказать, китайцы  составляют значительную часть исследователей и менеджеров в той же Силиконовой  Долине. Появляются и новые, глобальные по масштабам ассоциации китайских  предпринимателей. Так, в Силиконовой  Долине действует ассоциация Яшмовая  гора (Яшмовая гора — самый высокий  пик на Тайване), которая призвана способствовать обмену информацией  между предпринимателями на Тайване  и китайцами, живущими в США. Ещё  одна форма глобального объединения  китайских бизнесменов представлена всемирными объединениями китайцев, носящих общую фамилию.

Тем не менее, пока ещё трудно решить, представляет ли даже на Тайване  новое поколение менеджеров смертельную  угрозу традиционному порядку. Хотя наиболее крупные транснациональные корпорации на Тайване и в Гонконге постепенно выходят из-под контроля семьи основателя и утрачивают свою традиционную замкнутость, пока нет серьёзных оснований полагать, что китайский корпоративный уклад и тем более китайские традиционные ценности быстро отомрут. Скорее всего, в ближайшие десятилетия мы станем свидетелями складывания в китайском деловом сообществе гибридных, китайско-западных форм организации и управления. И наоборот: китайские принципы ведения бизнеса в последнее время стали предметом пристального изучения на Западе и берутся на вооружение многими западными компаниями. Но едва ли традиционные китайские формы организации предпринимательства смогут прижиться за пределами китайских общин, пусть даже действующих в ограниченном пространстве чайнатауна. Ведь секрет эффективности китайских компаний традиционного типа кроется прежде всего в наличии совершенно определённой социальной среды или даже, точнее, определённого этоса и типа социальности, разветвлённой сети доверительных связей, которые существуют только в китайском обществе и для «своих людей». Благодаря этой среде китайские предприниматели имеют возможность быстро получить неформальные, но надёжные сведения по тому или иному вопросу ведения бизнеса и быстро принять правильное решение. Это преимущество китайского бизнеса, помимо прочего, позволяет китайским менеджерам экономить на транзакционных издержках и ограничиваться минимальной численностью работников. К примеру, средний размер гонконгских фирм с 1954 по 1984 год уменьшился на 59 %[34].

Как бы там ни было, впечатляющие достижения китайского делового сообщества породили множество разговоров о  существовании особого китайского, или конфуцианского, капитализма  и о его преимуществах перед  капитализмом западного типа, который  после появления классического  труда М. Вебера принято связывать  с «протестантской этикой». Поговорите с любым китайским торговцем, приехавшим в Россию, и вы быстро убедитесь, что для него конфуцианская  мораль и традиционная практика духовного  совершенствования — вещи нераздельные и, более того, являющиеся чуть ли не обязательным условием успеха в бизнесе. А каждый второй или третий из них  лично практикует ту или иную форму  медитации. Мне известны случаи, когда  китайские торговцы в России буквально  живут по такому распорядку: три  часа медитации, пять часов занятия  бизнесом.

На Западе, насколько мне  известно, первым о достоинствах «капитализма по Конфуцию» заговорил в 1979 году американский футуролог Г. Кан. В  своей последней книге он подробно обосновал мысль о том, что  главной причиной стремительного экономического взлёта стран Дальнего Востока (тогда  ещё за пределами континентального Китая) была именно конфуцианская традиция. Преимущество последней, по мнению Г. Кана, заключалось в «воспитании преданных, целеустремлённых, ответственных и  образованных индивидов и обострённом  чувстве организационной идентичности и лояльности к различным институтам»[35].

Оценка Г. Кана навеяна  в большей степени японской культурой, но это в данном случае не столь  важно. Интереснее сам факт настоящего переворота в умонастроениях как  в Китае, так и на Западе. Ещё  за полвека до Г. Кана китайские революционеры  называли конфуцианство «моралью людоедов»  и всячески издевались — не совсем безосновательно — над банальностью и непрактичностью конфуцианских  наставлений. Чуть раньше М. Вебер в  своей книге «Китайская религия» авторитетно заявил, что конфуцианство  было главным препятствием для развития капитализма в Китае, поскольку  оно не допускало разрыва между  желаемым и действительным и воспитывало  самый беззубый и плоский конформизм. А в не столь уже далёкие  времена «культурной революции» Конфуций был главной мишенью  совершенно безжалостной, доходящей  до хулиганства критики маоистов. Ещё в 1989 году, когда я посетил  в больнице незадолго до его смерти ректора Нанкинского университета, известного специалиста по Конфуцию Кун Ямина, он сказал мне: «Я много  думал и пришёл вот к какому выводу: Конфуций — это Маркс  древности, а Маркс — это Конфуций современности. Но об этом ещё рано говорить открыто».

Мог ли почтенный учёный предположить, что уже через несколько  лет Конфуций станет главным героем официальной пропаганды, а о Марксе будут вспоминать в лучшем случае на торжественных партийных заседаниях? В последующие годы, когда пришло время изумляться экономическим  достижениям собственно китайской  периферии, а потом и континентального Китая, многие западные наблюдатели  тоже стали подчёркивать роль конфуцианства  как необходимого условия экономического бума в Восточной Азии. Появился даже термин «конфуцианский динамизм». Речь идёт о типе поведения, который  характеризуется личным усердием, упорством  в достижении поставленной цели, уважением к статусу лица, бережливостью и скромностью.

С рубежа 90-х годов XX века входит в употребление понятие «конфуцианский капитализм». Оно означает, по мнению тайваньского учёного Вэй У, взгляд на семью как «базовую экономическую  единицу» и ориентацию на достижение «консенсуса в рамках всей семьи», а также принятие государством на себя заботы о благополучии среднего класса или, другими словами, создание государства «всеобщего благоденствия»[36]. Одновременно приобрело популярность выражение «конфуцианский купец» (жу шон). Оно может показаться странным и даже нелепым, принимая во внимание крайне негативное отношение столпов конфуцианской мудрости к торгашескому духу. Но что есть, то есть. Как всякое модное понятие, оно не имеет точного смысла и обозначает довольно расплывчатый набор традиционных китайских добродетелей, среди которых на первом месте стоит обходительность, радушие, благочестие, бережливость при отсутствии жадности. Современный китайский наблюдатель полагает, что речь идёт просто о «деловом человеке, обладающем культурой предпринимательства», и что так «можно назвать всех хороших предпринимателей в мире»[37]. На Тайване, по моим наблюдениям, упоминание о «конфуцианских купцах» уже чаще вызывает, скорее, снисходительную улыбку.

Как бы там ни было, нынешние китайские бизнесмены как в Китае, так и особенно за его пределами, любят украшать себя конфуцианскими добродетелями. Вот один пример: уже  упоминавшийся выше малайский китаец Роберт Куок. Авторитетный на Дальнем  Востоке экономический журнал назвал его «образцом конфуцианского благородного мужа». Он безупречно честен, скромен, предан друзьям, радушен и, главное, не жаден. В его воспитании большую  роль сыграла мать (чисто китайский  момент) — женщина строгих нравов и преданная традиционному благочестию[38]. Заметим в скобках, что влияние матери не помешало младшему брату Роберта Вилли стать одним из вождей коммунистических повстанцев в Малайе.

Ещё один пример того же рода: в Сингапуре огромный успех имел изданный в 1994 году сборник биографий  наиболее удачливых предпринимателей этого города-государства. Почти  все они вышли из бедных семей  и изображались их биографами олицетворением самопожертвования, верности и доброты. Эти люди, как писал один критик, «делают жизнь с другими, для других и благодаря другим». Власти Сингапура не устают повторять, что своим процветанием их маленький остров обязан «конфуцианской этике первых переселенцев», а сингапурское правительство осуществляет активную политику поддержки и укрепления семьи, начиная с введения уголовного наказания для детей, проявляющих непочтительность к родителям, и кончая программой массового строительства муниципального жилья для молодых семей.

Впрочем, немало авторов  отнеслись к гипотезе о конфуцианском  происхождении китайского бизнеса  гораздо сдержаннее — может быть потому, что самое отношение нового Китая к наследию Конфуция было в  прошлом очень даже неоднозначным. Их скепсис в этом вопросе не лишён  оснований. Хотя Конфуций считал целью  человеческой жизни реализацию своих  способностей и не возражал против обогащения, коль скоро человек таким  образом находит применение своим  талантам, но сколько-нибудь последовательное оправдание капитализма в его  учении отыскать едва ли возможно. Западные исследователи скорее склонны подчёркивать, что китайское купечество обращалось к конфуцианским ценностям как  к средству задним числом оправдать  своё возвышение в обществе, да и  само конфуцианство было во многом ответом общества на деспотический  характер традиционного государства[39]. Что же касается тенденций последних нескольких десятилетий, то не здравомысленнее ли было бы объяснить успехи китайского предпринимательства благоприятными историческими обстоятельствами, связанными с появлением глобальных форм капиталистического хозяйства? «Успех дальневосточной экономики создал конфуцианству хорошую репутацию», — отмечает американский экономист Джон Нэйсбитт. Американский синолог М. Леви высказывается ещё определённее: «Я думаю, конфуцианство никогда не могло бы самостоятельно привести к раннему появлению модернизации. Я думаю, оно не могло бы стать религиозно-этическим стимулом модернизации, если бы не возникновение сильного национального корпоративного государства»[40].

Некоторые авторы пытаются разрешить затруднения, связанные  с оценкой социальной природы  конфуцианства, противопоставляя —  надо сказать, весьма произвольно —  «истинное конфуцианство», которое, как они считают, благоприятствует развитию капитализма, «конфуцианству книжному» — враждебному духу капитализма[41]. Но, пожалуй, ещё интереснее то, что западные партнёры китайских бизнесменов почти не ощущают на себе благотворного воздействия их добродетелей, так широко рекламируемых в печати. Один мой знакомый французский бизнесмен, сам наполовину китаец, недавно прекратил свой бизнес в Гонконге. На вопрос, что послужило тому причиной, он ответил кратко: «Китайцы не хотят делиться».

Проводимая в Китае  с начала 1990-х годов политика «открытых  дверей» дала могучий импульс  врастанию страны в мировую экономическую  систему: в Китай широким потоком  полились иностранные инвестиции, быстро укрепляются связи между китайцами  на континенте и китайскими эмигрантами, на базе региональных инфраструктур  быстрыми темпами складывается глобальная паутина китайских корпораций. Традиционная приверженность китайцев к «сетевой социальности», основанной на личных связях, удачно накладывается на складывающуюся сетевую структуру институтов глобального  капитализма. На таком фоне происходит глубокая переоценка ценностей внутри самих китайских сообществ: уходят в прошлое политические разногласия  времён Гражданской войны, отмирают великие идеологии раннего этапа  модернизации — национализм и  коммунизм, — и китайцы разных стран, неожиданно обнаружившие себя партнёрами в бизнесе, заново открывают для себя «непреходящие» идеалы и ценности своей цивилизации. С начала 1990-х и в Азии, и в Америке, но в последнее время всё чаще в самом Китае, одна за другой проводятся международные конференции для китайцев и китайских эмигрантов, на которых обсуждается тема общекитайских «корней» и муссируется мысль о том, что именно наследие Конфуция служит залогом величия и мощи Срединного государства. Мы имеем дело, очевидно, с конструированием нового китайского «мифа» как средства этнокультурной самоидентификации, на сей раз глобальной. Такого рода постреволюционный миф соответствует эпохе Постмодерна, когда материей политики становится сама культура. Этому политико-культурному мифу и суждено стать средой и средством объединения нового поколения «глобализованных» китайцев. Хотя ему свойственны универсалистские претензии, он рассчитан, повторю ещё раз, на сугубо внутрикитайское употребление. Неслучайно на конференции, посвящённые «конфуцианскому капитализму», иностранных учёных почти не приглашают.

Приведу несколько типичных в своём роде высказываний участников одной из таких конференций, проведённой  в 1997 году университетом провинции  Чжэцзян в Ханчжоу.

Бизнесмен из Гонконга Лю Хуанфа провозглашает вечный и всеобщий характер китайского уклада жизни:

«Общество строится на универсальном  порядке, воплощённом в правилах «этикета». Если система закончена  и методически осуществляется, персонал будет действовать в соответствии с предписанным порядком, управление им будет строгим и беспристрастным, начальники и подчинённые будут  иметь гармонические отношения, и каждый будет поступать в  соответствии с принципом «человечности». В доме тоже будет гармоничная  жизнь»[42].

Тайваньский бизнесмен Чэн  Тинвон:

«Конфуцианская идеология  рассматривает совершенствование  характера как основу в служении государству и народу. Она ставит акцент на сдержанности и терпимости к другим. Она также придаёт  большое значение иерархическому порядку  в обществе и утверждает ценность человечности и ритуалов»[43].

А вот столь же типичная критика в адрес западной цивилизации, звучащая из уст гонконгского предпринимателя  Чжа Цзимина:

«Усердие и упорство —  это главные ценности китайцев. К  сожалению, некоторые представители  молодого поколения забыли их. Возможно, они подверглись влиянию западной культуры с её идеалом мгновенного  удовлетворения и её безудержным, даже упадническим материализмом, который  приводит к бесполезной трате  человеческих сил и ценных ресурсов»[44].

Надо сказать, что сама по себе идея врождённого преимущества китайских ценностей возникла сначала  в среде китайских эмигрантов. К числу её самых ранних и активных проповедников относится премьер-министр  Сингапура Ли Гуан-ю, который ещё  с конца 60-х годов XX века любил  противопоставлять здоровые идеалы китайцев «упаднической» цивилизации  Запада. В последние двадцать лет  идея превосходства «азиатских ценностей» попала на чрезвычайно благодатную  почву. Это даёт возможность китайцам всех положений и убеждений отыграться за долгие десятилетия униженного положения  их страны или исторической родины. Наиболее рьяные её поклонники доходят до того, что фактически ставят знак равенства между обогащением и вообще жизненным успехом и китайской «мудростью». Исподволь складывается мнение, что того, кто ничего не добился в жизни, вроде бы и нельзя считать настоящим китайцем.

Китайское общество переходного  времени с его медленной, но верной порчей общественных нравов и соблазном  «лёгких денег» действительно нуждается  в простых и понятных всем нравственных понятиях, в культе доверия и ответственности, без которых не может быть эффективной  экономики. И что бы ни говорили о  значении конфуцианской традиции для  предпринимательства китайские  учёные, политики и бизнесмены, выработанные китайской традицией принципы и  методы управления объективно будут  представлять большой интерес для  теории и практики менеджмента. Но раскрываются они не как набор однозначных  и застывших понятий, а как  противоречивое, сотканное из творческих конфликтов единство.