Проблемы имагологии в современной медеивистике на материалах русско-английских отношений

По свидетельству Дж. Горсея, вернувшегося из Москвы в 1586 г. и привезшего драгоценные подарки от Федора Ивановича и Бориса Годунова: «Королева смотрела из окна на двух белых кречетов, свору собак, ловчих соколов и на двух ястребов; она приказала лорду Кемберленду и сэру Генри Ли заботиться и хорошо ухаживать за ними. Ее величество указала в окно и сказала, что это действительно редкий и настоящий царский подарок»166

Русские посланники, отправляясь с дипломатическими миссиями, также брали с собой дары для английской королевы не только от царствующей особы, но и от себя лично. Ф. Писемский отмечал: «… Федор и Неудача явили королевне от себя поминков: Федор сорок соболей, да пару соболей, а Неудача сорок соболе, да толмач Роман Бекман пару соболей»167. Поминки русских государей в Европу отсылались мехами, а чаще всего соболями. Иногда отсылали кречетов и соколов, еще реже – детали конского убранства, преимущественно восточной работы168. Подношение английской королеве встречаем и в статейном списке Г. Микулина: «И после того Григорий явил королевне сорок соболей да две пар»169.

Первым, кто позволил себе нарушить этот обычай, стал Дж. Боус. 12 августа 1583 г., едва вступив на палубу английского корабля, дипломат избавился от царских грамоты и подарков («поминки» предназначались королеве и состояли из соболиных мехов): «Когда он прибыл в бухту св. Николая и погрузился на корабль, он [дал волю] несдержанности, грубости в адрес того дворянина, который его провожал, изрезал всех соболей и порвал письма в клочья, наговорил много высокомерных слов в адрес царя и его совета»170.

В XVII веке в царствование Алексея Михайловича произошел подобный схожий случай. Посол Карлейль, раздосадованный исходом переговоров с русским царем, покинул Москву ни с чем. Его гнев был настолько велик, что он, по свидетельству Гордона, даже отказался от подарка – соболей, заявив, что «ему не пристало извлекать никакой выгоды для себя, ибо в деле своего повелителя, ради коего явился, он не получил удовлетворения»171.

Охота еще один элемент посольского обычая, который использовался в различных дипломатических целях, либо с целью продемонстрировать послу благорасположение принимающей стороны, либо, наоборот, для создания предлога для уклонения от общения с нежелательным послом, везшим неприятные вести или предложения. К XVII в. охота все прочнее входит в обиход церемониального общения московского правительства с приезжими дипломатами. Позднее охота с участием послов стала организовываться не царем, а его приближенными боярами и даже провинциальными воеводами172.

Первое упоминание об охоте содержится в записях Дж. Горсея. Английского посланника на охоту вблизи Москвы пригласил Борис Годунов. При выезде за Кремлевскую стену их окружала небольшая группа сокольников и слуг, а вблизи ехало «еще около пятисот всадников из молодой знати и придворных, якобы для оказания ему почестей» и с тем, чтобы полюбоваться на любимую царскую забаву – охоту кречетов на журавлей, цапель и диких лебедей»173

В статейных списках русских послов всего несколько раз упоминается о приглашении от зарубежных монархов принять участие в королевской охоте. Английская королева Елизавета I обычно приглашала русских послов на охоту «в свои заповедные островы оленей бити и зацев травити». Ф. Писемский первый, кого пригласили принять участие в этой забаве: «Королева вас жалует любячи брата своего а вашего государя, и хотя с ним добрые дела; а то де и мы ведаем, что у васнечил говейно: вы мяса не едите, него де мы мясо едим; а не поехати де вами с нами, и королевне бу за вас досадно»174.

Подобного же приглашения удостоился дворянин Григорий Микулин. Встречавший их королевский ловчий, сославшись на приказ Елизаветы, говорил: «Государыня велела вас тешить в своих заповедных островеях. Где сама тешитца; а в те деи островы нихто не въезжает, ни князи, ни бояре, и иных государств послы и посланники; а то де королевна делает, любя брата своего, великого государя вашего, а вас жалуючи»175.

Подводя итоги, можно с уверенностью сказать, что русской дипломатической практике XVI – XVII вв. была свойственна строгость в отстаивании посольских норм. Всякое правило этикета отражало заботу о престиже государства и служило охранению «государевой» чести. Русские дипломаты упорно отстаивали право придерживаться собственного посольского «чина», заставляя иностранцев выполнять все положенные церемонии. Англичанам, относившимся к посольскому церемониалу значительно проще, было трудно привыкнуть к строгим русским правилам, которые казались им унизительными и ненужными. Но при этом английские дипломаты сами часто вступали в споры по поводу этикета, в упорстве не уступая русским. Кроме того правители использовали во внешнеполитических целях охоту и природные дары, которые служили знаками царского внимания.

3.2. Представления  англичан и русских о власти, правителе и государственных  институтах

Отношения власти на протяжении столетий представляли собой фундамент всякого политического сообщества. В образах власти (будь то церемонии или книжные миниатюры) в обобщенном и синтезированном виде складывались самые разные мнения современников как о собственном мире, так о чужом, а традиционные установки культуры сочетались в них с сиюминутной политической актуальностью. Образ власти представляет собой результат и продукт коммуникации, феномен, о существовании которого можно узнать только в процессе взаимодействия между создателем и воспринимаемым им объектом образа. Это явление существует постольку, поскольку оно может быть воспринято из совокупности знаков или символов, отражающих определённую смысловую нагрузку. Поэтому это явление должно рассматриваться не только как продукт социальной коммуникации, но и как передача определённой идеи.

Уже с первых шагов на почве Московского государства наблюдательный иностранец начинал чувствовать вокруг себя, на людях, которых он встречал, могущество действовавшей власти. Иностранец, приезжавший в Москву, и без особенной наблюдательности, только присматриваясь и прислушиваясь к тому, что происходило и говорилось вокруг него, мог понять значение и размеры власти московского государя. По описанию английских посланников, русский царь стоял неизмеримо высоко над своими подданными и властью своею над ними превосходил всех монархов на свете. Власть одинаково простиралась как на духовных, так и на светских лиц.

Англичане, попавшие в Россию в XVI, да и в XVII вв., были крайне удивлены «беспрекословной подчиненностью», с которой подданные относились к московскому государю. Ричарду Ченслеру показалось очень необычным фактом то, что «…русские люди находятся в великом страхе и повиновении…»176. Его поражала такая благоговейная покорность русского народа своему государю. Эта черта русских людей в некотором роде заставила его посетовать на своих соотечественников: «О, если бы наши смелые бунтовщики были бы в таком же подчинении и знали бы свой долг к своим государям»177. Кроме того Ченслера изумило рвение русских служить своему государю: «…Они просят, чтоб им позволили служить великому князю…»178, в то время как на англичане имели возможность предоставить на службу вместо себя другого.

Помимо этого англичан интересовал сам механизм отношений между господином и поданным. Вот одна из ситуаций описанная Ченслером: «…У него немедленно отбирали имение. Кроме маленькой части на прожиток ему и его жене. Он даже не может пожаловаться на это, он ответит, что у него нет ничего своего, но все его имение принадлежит Богу и государевой милости; он не может сказать, как простые люди в Англии, если у него что-нибудь есть, что оно – ″Бога и его собственное″»179. Это типичная ситуация для России  того времени. Пример, приведенный Ченслером, касался поместной системы XVI в. Поместья давались за военную службу, причем их нельзя было продавать, обменивать и наследовать. Эта история сильно удивила англичанина, поскольку по законам его страны такого не могло произойти.

Другой английский посол Джильс Флетчер полагал, что русские люди не осознавали своей мощи и поэтому находились в рабском состоянии по отношению не только к царю, но и к боярам «…Это можно видеть из собственного сознания их в просьбах и других бумагах, подаваемых кому-либо … здесь они сами себя называют и подписываются холопами, т.е. их крепостными людьми или рабами, так точно, как в свою очередь дворяне признают себя холопами царя. Поистине, можно сказать, что нет слуги или раба, который бы более боялся своего господина или который бы находился в большем рабстве, как здешний простой народ, и это вообще, не только в отношении к царю, но его дворянству, главным чиновникам и всем военным»180. Нарекая себя в прошениях, челобитных холопами дворяне или бояре на самом деле выражали смирение, послушание, а также стремились реализовать известную формулу – «уничижение паче гордости». Это речевое поведение, когда субъект выражал исключительную скромность, в отношении к человеку, который занимал более высокое положение. Кроме того английский посол отметил следующее: «…Если бедный мужик встретится с кем-либо из них на большой дороге, то должен отвернуться, как бы не смея смотреть ему в лицо, и пасть ниц, ударяя головою оземь, так точно, как он преклоняется пред изображениями своих святых»181. Надо отметить, что Флетчер достаточно мало общался с русским народом, чтобы увидеть наглядное подтверждение своих слов. Возможно, данный вывод был сделан на основании верно подмеченного факта другими иностранцами.

Не желая признавать, что русский царь был могущественнее английской королевы, поскольку владел огромной территорией, Флетчер сделал такой вывод: «Если бы все владения русского царя были бы обитаемы и заселены так, как заселены некоторые места, то едва ли бы мог он удержать их под своей властью или же пересилил бы всех соседних государей»182. Английский дипломат всячески пытался убедить английских читателей в том, что в Русском государстве процветала тираническая форма правления. Кроме того Флетчер сравнивал ее с той, что была в Турции: «Правление у них чисто тираническое: все его действия клонятся к пользе и выгодам одного царя и, сверх того, самым явным и варварским образом»183. Все люди в стране, по его мнению, были угнетены несправедливыми податями и налогами. Любые ценности сразу же переходили в царские сундуки. Боярская дума и Церковь находились в упадке, все решения зависели от воли царя и царицы, ни одной наследственной должности или звания не было.

Без каких-либо примеров и доказательств Флетчер сделал вывод о том, что в Русском государстве «угнетение и рабство так явны и так резки, что надобно удивляться, как дворянство и народ могли им подчиняться»184. По его мнению, дьяки находились в полном подчинении у царя, князья были без власти, силы и доверия со стороны народа. И те, и другие были назначены лишь для того, чтобы угнетать простых людей и «стричь с них шерсть не один раз в год»185. В России на самом деле существовала четко разработанная система налогообложения. Согласно ей, налоги платились раз в год. Размер их зависел от собственности налогоплательщика.

Заблуждался насчет пределов власти русского царя и Турбервилль. В своих стихах он писал о произволе власти у русских: «…Законы не властны, но все зависит от воли короля – убить или помиловать, и это – без всякой причины; на все то воля божья»186; «Его Величество выслушивает сам все жалобы и сам же устно произносит приговоры по всем делам, и без замедления, только в духовные дела не вмешивается, но представляет их целиком Митрополиту»187.

Подобного мнения придерживались Антоний Дженкинсон и Джером Горсей, которые также отмечали могущество и силу русского царя. А. Дженкинсон указал на зависимость русских от своего царя даже в самых незначительных делах: «Свой народ он держит в большом подчинении; все дела, как бы они не значительны были, восходят к нему»188.

Джером Горсей оправдывал единовластие московского государя: «…Столь обширны и велики стали его владения, что они едва ли могли управляться одним общим правительством <…> однако под его единодержавной рукой монарха они остались едиными, что привело к его могуществу…»189. Следовательно, лишь единовластный правитель мог создать сильно и мощное государство, каким явилась для Горсея Россия. Данное заключение основано на объективных знаниях и представлениях о власти московского царя и государственном устройстве. Англичанин длительное время жил на территории Московского государства и поэтому знал об его устройстве не понаслышке. Вместе с тем Горсей отмечал, что усилились не только власть царя, его могущество, но и его жестокость, которая «…породила столь сильную всеобщую ненависть, подавленность, страх и недовольство, что возникало множество попыток и замыслов сокрушить этого тирана…»190. Тирания, которая установилась в период правления Ивана Грозного, породила внутри страны и у ее подданных всеобщее подозрение.

Русские послы XVI в., побывавшие при дворе английской королевы, сравнивали ее могущество с властью московского государя. Особенно почтительно относились они к царской особе в то время, когда между государства установились дружественные отношения. Федор Писемский представления о том, что власть земная является продолжением власти небесной, перенес на королеву Англии Елизавету I191. Политическое равноправие между правителями русский посол стремился доказать каждый раз при общении с королевой: «Волен бог да королевна, как ей угодно, и она так и чинит, а мы ему, своему господину, ради»192.

Федор Писемский один из первых упомянул в статейном списке о членах Тайного Совета, который начал формироваться вокруг английской королевы: «И как Федор и Неудача вошли х королевне в полату, и встреча им была у дверец – королевнины ближние советники князи уделиые, князь Робор Лестерский, да князь Унтюнтенской <…>. А середь полаты была встреча: королевнинны же ближние советники – князь лорд Георд, да Христофор Хатен»193. Тайный Совет, что существовал при королеве, занимал скромное место. И хотя принцип формирования чиновничества Совета следовал новым веяниям, работа Совета по-прежнему согласовывалась с традиционными стереотипами, престиж принадлежности к королевской курии или двору продолжал преобладать194.

Другой русский посол Григорий Микулин власть английской королевы сравнивал с властью русского царя, что выражалось в его поведении во время обеда во дворце Елизаветы: «Великий государь наш, царское величество, Елисавет – королевну зовет собе любительною сестрю, и мне, холопу его, при ней рук умывати не пригодитца»195. Свое почтение к королевской особе посол доказывал не только словесно, но и поведением: «…На королевнино жалованье челом бил, и блиско королевны не сел»196.

Царские особы Англии и России сами часто в своих посланиях отмечали равноправие, силу и могущество правителя, к которому обращались, дабы высказать не только свое уважение и «братско-сестринскую любовь», но не умалить достоинств участника диалога. «Могущественнейший государь, весьма приятно для нас вспоминать дружество вашего величества к нам и к нашим подданным» – так начинала свое обращение английская королева к русскому царю, прежде чем приступить к вопросам, интересовавшим ее197. Иван IV также не оставался у нее в долгу и обращался к ней со всей любезностью, называя королеву своей сестрой: «И мы ту твою грамоту сестры своей вычли и вразумели…»198.

Однако учтивое отношение было не постоянным. Все менялось при малейших недовольствах, когда желания царственных особ не совпадали. Грамота королевы Елизаветы I от 18 мая 1570 г. привела русского царя в неописуемый гнев199, так как она не стремилась удовлетворить его просьб. В своей ответной грамоте от 24 октября 1570 г. Иван IV не только выражал возмущения и упреки королеве, но и раскритиковал английские парламентские порядки, усматривая в них причину подобного поведения: «Мы думали, что ты в своем государстве государыня и сама владеешь и заботишься о своей государевой чести и выгодах государства, поэтому мы и затеяли эти переговоры. Но, видно, у тебя, помимо тебя, другие люди владеют, а мужики торговые, и не заботятся о наших государских головах и о чести, и о выгодах для страны, а ищут своей прибыли. Ты же пребываешь в своей девическом звании, как всякая простая девица»200.