Проблемы имагологии в современной медеивистике на материалах русско-английских отношений

Как отмечает Т. Л. Лабутина, особого внимания англичан удостоились русские женщины и их положение в обществе232. Следует помнить, что для послов и членов дипломатических миссий официальные контакты с женщинами из уважаемых и состоятельных семейств в Москве были практически невозможны, ввиду того, что их как правило селили на отгороженных от внешнего мира подворьях и строго ограничивали всякие перемещения по столице. У торговых людей также были невелики шансы познакомиться с русскими женщинами из богатых семей, так как, согласно обычаю, те не допускались к мужскому застолью и не выходили представляться гостям, большую часть времени они проводили запертые в теремах, надежно укрытые от посторонних взглядов и соблазнов света.

А. Дженкинсон полагал, что все женщины в России зависимы от своих мужей: «… Им строго запрещено выходить из дома, кроме особых случаев»233. Как отмечает О. Дмитриева, англичанина обескуражило такое подневольное положение необразованных и безгласных московиток. В английском обществе  XVI века женщины привилегированных сословий были хорошо образованы, пользовались личной свободой и высоким социальным статусом234. Турбервилль также подчеркивал, что русские женщины являются затворницами: «Редко – только в церкви или на свадьбе мужчина сможет увидеть богато наряженную госпожу вне ее дома». Причину тому он усматривал в ревности мужей: «Русский мнит, что пожинает сам плоды ее достоинств, / Поэтому держит ее взаперти, уверенный, что она не с другим»235.

Поверхностное знакомство с семейными традициями русских не позволило британским подданным увидеть главного предназначения русской женщины, которую считали хозяйкой в доме, пользовавшейся всеобщим уважением. Хотя и проповедовалась мысль о духовном и физическом различии мужчин и женщин, но сведений, где женщину считали существом безнравственном, нет236. Подневольное положение было характерно только для женщин знатных семей. В крестьянском же быту женщина выполняла много тяжелых работ иногда наравне с мужчинами и уже в силу этого не могла находиться взаперти.

Презрительных оценок Турбервилля удостоились женщины низших сословий. Поэт утверждал, что за внешней скромностью и послушанием они испытывают тягу к плотским грехам: «Походка их степенна, а выраженье лиц мудро и печально, но все же они следуют плотским грехам, привычке к недостойной жизни»237.

О положении женщин в русском обществе продолжали писать авторы XVII в. С. Коллинз отмечал: «Русские обходятся с женами жестоко и держат их в строгом повиновении; но прежде они обращались с ними еще бесчеловечнее, нежели теперь»238. Однако Коллинз признал тот факт, что в России в это время изменились брачные отношения, они стали менее жестоким, а положение замужних женщин улучшилось. Этому способствовало отчасти заключение родителей невесты с ее женихом брачного договора – «условия». В соответствии с договором, супруг должен был одевать жену в «приличные платья», кормить «хорошей и здоровой пищей», не допускать рукоприкладства и вообще «обращаться ласково» 239. Подобные условия, на взгляд англичанина, были «несколько сходны» с теми, что существовали в Англии. В случае их нарушения родители невесты могли обратиться в суд.

Русских женщин англичане обвиняли в безрассудстве, а виной этому было чрезмерное употребление ими природной косметики, что для европейского человека считалось образцом невоспитанности. Негативное впечатление оказывалось решающим для вынесения строгого суждения и о нравственном облике московиток. Связано это было с тем, что для англичан использование косметики считалось отличительным признаком женщин легкого поведения. Стоит отметить, что британцы не были непривычны к макияжу, так как соотечественницы широко использовали косметику – белила, румяна, всевозможные притирания, душистые помады. Важное отличие состояло не только в количестве краски, но и в типе макияжа, казавшегося иностранцам слишком контрастным и броским: на набеленном лице резко выделялись подведенные черной краской широкие брови и яркий искусственный румянец. Англичан поражало и то, что в этой «женской тайне» принимали участие мужчины, которые приобретали для своих жен косметику240. Турбервилль считал, что «едва ли не самый беднейший во всей земле мужчина покупает ей румяна, / Позволяя жене это, с их помощью она мажет и красит свою смуглую кожу, / Наряжается и подводит свое закопченное  лицо, брови, губы, щеки, подбородок…»241. Английский поэт не сомневался, что пристрастие к косметике провоцировало легкомысленное поведение женщин.

Дж. Флетчер полагал, что русские женщины использовали такое большое количество косметики в силу недостатков кожи: «…жар внутри домов и стужа на дворе вместе с пищею придают болезненный цвет лица <…> Женщины, стараясь скрыть дурной цвет лица, белятся и румянятся»242. Он заявил, что от краски у них морщинится кожа, и они становятся еще безобразнее, когда ее смоют»243.

Внешний вид русских женщин разочаровал и Коллинза. Он отмечал, что «красотой женщин считают они (русские) толстоту… они чернят свои зубы с тем же намерением, с каким наши женщины носят черные мушки на лице»244. Англичанин полагал, что в России почитают красотой «сущее безобразие»: «Худощавые женщины почитаются нездоровыми и поэтому те, которые от природы несклонны к толстоте, предаются всякого рода эпикурейству с намерением растолстеть, лежат целый день в постели, пьют русскую водку (очень способствующую толстоте), потом спят, а потом опять пьют»245.

Не только англичане интересовались жизнью русских. Русские послы также оставили замечания об укладе жизни англичан. Федор Писемский отметил, что во время обеда у английской королевы «… учали в той в столовой полате играти игрецы в сурны и в трубы и ыные во многие игры; а дворяне королевны з боярынями и з девицами учали танцевати»246. Для русского посла было в диковинку увидеть вместе за обедом мужчин и женщин, в то время как русским женщинам не позволялось этого делать.

Исторические события XVII века способствовали выработке в разных слоях русского общества недоверчивого, а иногда и открыто враждебного отношения к иностранцам. На территории России все больше стало появляться иноземных специалистов, многие работали в области медицины. В это время профессиональными врачами, как и в XVI веке, оставались иностранцы, получившие медицинское образование за границей. Нередки случаи были приезда в Россию английских медиков. Однако в народе их деятельность воспринималась с подозрением. Она ассоциировалась с колдовством, ядами и т.д.

Любопытнейший памятник народной сатиры XVII века – «Лечебник на иноземцев» – содержит шутовские рецепты «лекарств» из «светлаго тележного скрипу, густого медвежия рыку, мухина сала, блохиного скоку, рыбья следу» и т. п. Кроме того включает издевательские рекомендации «лечения» разных недугов иностранцев: «А буде которой иноземец заскорбит рукою, провертеть здоровую руку буравом, вынять мозг и помазать болная рука, и будет здрав без обеих рук»247. Основной задачей «Лечебника на иноземцев» было излечить иностранца, но не от болезней «телесных», а от пороков, слабостей, которым были они подвержены, по мнению русских людей.

Существование таких рецептов связано с тем, что в XVII веке круг лиц, имевших возможность воспользоваться услугами иноземных медиков, в особенности докторов, врачевавших «внутренние» болезни, был чрезвычайно узок. Однако доктора-иноземцы давали письменные «скаски» с описанием разных болезней, необходимых для борьбы с ними лекарств и методов лечения. Такие «скаски» ходили по рукам, наверняка попадая время от времени и в народную среду. Вероятнее всего рекомендации иностранных медиков были непривычны и непонятны для посадских и слободских людей, поэтому вызывали у них удивление и недоверие. Необычность таких рекомендаций могла породить убежденность в их абсурдности, непригодности, а то и вреде для русских людей.

Таким образом, взаимные характеристики русских и англичан, их нравов нередко носили враждебный тон. Неудачи, постигшие английских подданных в их предприятиях в России, приводили к возникновению негативных оценок и высказываний. Англичане и русские стремились показать превосходство и исключительность себя и своего народа. Многие явления повседневной и религиозной жизни Британии и России не поддавались объяснению иностранцев из-за недостаточного знания языка, истории, религии, уклада жизни и обычаев страны.

Итак, эгоцентризм с обеих сторон приводил к убеждению о «варварстве» русских и «порочности» англичан. Существовавшие в XVI –XVII вв. между ними языковые, психологические и территориальные барьеры препятствовали их взаимопониманию. Многие стороны жизни русских людей подвергались критики англичан с позиции человека новой эпохи, в то время как русские продолжали оценивать иностранцев с позиций традиционного средневекового мышления.

4.2. Представления  англичан и русских о религиозности

У иностранцев, посетивших Россию в XVI–XVII веках, самые разнообразные чувства вызывало соприкосновение с религиозностью русских. Многое для них было непонятным, необычным. Одно вызывало удивление и восхищение, другое – непонимание и неприятие. Европа к этому времени уже не представляла собой религиозного единства – позади была европейская Реформация. Во многих государствах шло противоборство католической и протестантской церквей. Кроме личного приятия или неприятия имелся ещё один немаловажный фактор: видение России, и православия в частности, преломлялось через конфессиональное мировоззрение. Дипломаты, купцы, военные, ученые, мастера, состоявшие на службе у русских царей, излагали, в принципе, одни и те же факты, однако освещали и оценивали их по-разному.

Одним из первых, кто попытался дать оценку религиозным представлениям русских, был Ричард Ченслер: «Русские соблюдают греческий закон с такими суеверными крайностями, о каких и не слыхано»248. Беглое знакомство, незнание языка позволили английскому дипломату затронуть лишь внешнюю сторону религиозного быта русских. При этом он не стремился разгадать внутреннее содержание религиозности249. Указывая на суеверность московитов, Ченслер пытался осмыслить свою религиозную принадлежность. Он стремился не только показать различия между англиканством и православием, но и старался доказать чистоту и обоснованность религиозных верований англичан. Причина такого негативного отношения к религиозности русский видится, главным образом, в разнице вероисповедания, воспитания и образования. Все отличное и иное в русской жизни англичанин оценил как чужое, которое он либо не смог, либо не захотел понять.

Несмотря на то, что русские, как и англичане, почитали Евангелие, эта общая черта не могла поставить их на одну ступень. Ченслер высказал резкие критические замечания о религиозности русских и считал их в бóльшей степени язычниками, нежели такими же христианами как он сам: «Они почитают Ветхий и Новый Завет <…>, но суеверие от этого не уменьшается»250. Английский дипломат также останавливал свое внимание на русских храмах, их внутреннем убранстве, в частности проявлял интерес к иконной живописи: «В их церквях нет высеченных изображений, но только писанные, дабы не нарушать заповеди ″Не сотвори себе кумира″; но к своим писанным иконам они относятся с таким идолопоклонством, о каком в Англии и не слыхали»251.

Соотечественник Ченслера А. Дженкинсон также отмечал тот факт, что в Русском государстве существовали писанные иконы, которые являлись образами многочисленных святых: «Они почитают много образов, написанных на досках, и особенно образ Святого Николая»252. Он был удивлен и даже поражен такому разнообразию святых в православной церкви, в то время как в англиканской существовали более простые и упрощенные порядки. Англиканство не стремилось создать многочисленный пантеон святых, наоборот, высказывалось по этому поводу крайне негативно.

Отмечая необыкновенно широкое употребление иконной живописи в религиозном быту русского народа, иностранные дипломаты не замечали ее внутреннего смысла. Однако, русский человек верил, что чем больше он окружал себя этими предметами, тем ближе он мог стать к Богу. Кроме того, по мнению Дженкинсона, при недостатке общего и религиозного просвещения, икона заменяла русскому человеку догматы, знание церковной истории и даже богослужение253.

Особого внимания к себе требует сочинение «Неизвестного англичанина», который считал, что «во всей стране нет ни одного учителя для наставления народа, так что многие, большая часть бедняков, на вопрос ″сколько богов″ – ответила бы ″очень много″, так как они считают всякий имеющийся у них образ за бога»254. Этот отрывок свидетельствует, что англичанин считал святых, которым поклонялись русские, – богами. Он полагал, что русские люди думали также, следовательно, они становились в его глазах язычниками. «Неизвестный англичанин» отмечал, что в стране «образам» преклоняются все: «В этой стране все, и Царь, крестятся перед образами и кланяются им головой до земли, серьезно прося помочь им в делах, в которых нуждаются»255.

Другой английский дипломат Дж. Флетчер как и Р. Ченслер отмечал, что русская церковь являлась преемницей греческой: «… Здешняя церковь составляет часть церкви Греческой и никогда не признавала над собой владычества Латинской церкви…»256. Пытаясь продемонстрировать чистоту и незыблемость англиканской церкви, английский дипломат утверждал, что русские приняли свою веру от греков, уже подвергшуюся искажениям, и поэтому нравственность и добропорядочность не могли существовать в народе, не знающего «истинного» бога и его предписаний: «…Евангельское учение, уже в то время искаженное разными суевериями, от Греческой церкви»257.

Желая существенно укоротить историю православной церкви, Флетчер умышленно исказил данные об обстоятельствах принятия христианства на Руси. Желая убедить читателей в достоверности этих данных, он заявил, что «у русских нет ни письменной истории, ни памятников старины, которые давали бы представление о том, как они приняли христианскую веру»258.

Напротив, в международном масштабе учреждение московской патриархии имело большое значение. В результате него русская церковь не только обрела полную независимость от константинопольского патриарха, но и стала во главе всех православных христиан, поскольку остальные патриархи находились на территории, захваченной мусульманами.

Дж. Горсей еще больше укоротил историю православной церкви и заявил, что именно Иван IV «… установил и обнародовал единое для всех вероисповедание, учение и богослужение в церкви <…> наиболее близкое к апостольскому уставу, используемому в первоначальной церкви»259. Англичанин полагал, что именно с именем этого царя установилось единое вероисповедание, а до этого на территории Московского государства существовало язычество. Однако ко времени правления царя Ивана Грозного православие уже утвердилось в качестве единственной религии Русского государства. Православная церковь стала связующим звеном в объединении земель вокруг Москвы. Речь, скорее всего, шла об Освященном соборе 1551 года, который был связан с церковными реформами, проводимыми       Иваном IV. Решением этого собора были принятие единого общерусского пантеона святых, передача церковных земель под контроль царя, введение церковного суда, контроля церковных властей над деятельностью книжных писцов и иконописцев, проведена регламентация норм внутрицерковной жизни с целью повышения образовательного и нравственного уровня духовенства и правильного исполнения ими своих обязанностей.