Проблема якобинской диктатуры: опыт историографического анализа

Возьмите  термин "маратизм". "Маратизм" - это не термин Ревуненкова, это - термин Г.С.Фридлянда, который был 35 лет назад известен в литературе и отклонен большинством историков. Вряд ли нужно его сегодня вновь возрождать. Понятие прямой демократии, которое занимает теперь такое большое место в статьях В.Г.Ревуненкова, также не впервые им введено; в 20-х годах этому была посвящена книга Старосельского, на эту тему им было написано большое исследование, которое не увидело свет.

Таким образом, то, что представляется новым, по существу новым не является. Берется  какой-то забытый термин и вновь  вводится в обращение. Движет ли это науку вперед? Ведь это построено не на исследовании, и тем самым ценность дискуссии снижается.

Первоначально у меня было впечатление, что пафос  выступления В.Г.Ревуненкова направлен  против террора, но, читая его книгу, я сталкивался с вещами, вызывавшими недоумения. Например, когда Ревуненков противопоставляет Н.М.Лукину -Н.П.Фрейберг. Это совсем несообразно, потому что все, кто помнит Лукина и Фрейберг, знают, что Фрейберг была ближайшей ученицей Лукина и противопоставление их просто не соответствует действительности.

Но  по существу чем дальше входишь в  рассмотрение вопросов, которые выдвинул В.Г.Ревуненков, тем становится досаднее. Например, я считаю, что это крайне неловкая ситуация, когда мы на 53-м году Советской власти должны защищать Марата. Может быть, Марата надо изучать, надо исследовать какие-то стороны его наследия, но, чтобы это было плодотворным, нужны новые материалы. А когда проф.Ревуненков пользуется нашим трехтомником Марата и комментариями В.М.Далина, т.е. источником, всем давно известным, то этого явно недостаточно для того, чтобы выдвинуть новую точку зрения на Марата. О Марате можно говорить много, но, видимо, чтобы судить о Марата, надо обращаться к первоисточникам. Пренебрежение этим отнюдь не способствует повышению уровня дискуссии, это скорее издержки дискуссии.

Если  коснуться вопроса по существу, то надо сказать, что в изложении  А.Адо мысли В.Г.Ревуненкова стали  понятнее. А.В.Адо полагает, что главная идея проф. Ревуненкова - однородность буржуазной диктатуры. Возможно, это и так. В таком случае это дополняет его критику, направленную против террора.

В статье проф. Ревуненкова "Марат и мелкобуржуазная  революционность" автор высказывает  мысль, что эбертисты и "бешеные" унаследовали бунтарство Марата и его терроризм. Но и те и другие пытались применить маратовские методы для осуществления более передовой социальной, экономической и политической программы, чем программа Марата. Беда Марата в том, что он не дошел до прямой демократии. Такова точка зрения автора, который критикует Марата с левых позиций.

На  этом вопросе позвольте задержать  ваше внимание. Почти во всех статьях  проф.Ревуненкова подвергается критике  идея представительной демократии, и  ей противопоставляется как более высокая форма - прямая демократия. Верно это или неверно? Я считаю, что исследователь должен додумывать свою мысль до конца. Он должен исходить из простых логических рассуждений, из анализа исторических условий и из определенного опыта. То, что пишет сам проф. Ревуненков о прямой демократии, мне не представляется соответствующим источникам того времени, о которых он говорит. У Эбера, на страницах "Пер Дюшена", можно найти наибольшее приближение к этой "непосредственной демократии". В чем же она заключалась? Это по существу требование народной расправы без судопроизводства. Вот во что фактически у Эбера превращается "прямая демократия". В ряде статей "Пер Дюшена" есть этот тезис: народ лучше решит, кого казнить, кого миловать. Это - призыв к разнузданному террору, ничем не ограниченному террору и самосуду. Но странно такие вещи противопоставлять как нечто более высокое и прогрессивное представительной демократии. Марат в этом смысле оставался на точке зрения правильного понимания исторической действительности, когда он требовал обуздания экстремизма.

Если  отбросить словесную шелуху, что  останется по существу за призывом Эбера к прямой демократии? Это  призыв к крайнему экстремизму, ничем  не ограниченному экстремизму, разгулу  террора. Исторический опыт показал, что не "прямая демократия", а представительная демократия оказалась единственно жизненной формой народовластия.

Я хочу возразить Л.С.Гордону, который говорил, что Руссо создал учение о диктатуре, а якобинцы отступили от того, что им рекомендовал учитель. Мне представляется, что у Руссо не было учения о диктатуре, у него были общие идеи о диктатуре, и одна из особенностей якобинской диктатуры заключается как раз в том, что они пришли к новой форме власти ощупью, подталкиваемые к этому требованием жизни.

Если  идея демократии была теоретически разработана  Руссо в XVIII в., то о диктатуре говорилось очень мало и общо. И якобинцы пришли к понятию революционно-демократической  диктатуры, идя дальше Руссо. Поэтому  сказать, что якобинцы отступили от учения Руссо о диктатуре, мне представляется ошибочным, не соответствующим действительности. Наоборот, заслуга якобинцев заключается в том, что они сумели превратить мечтательную и созерцательную теорию Руссо, который был индивидуалистом, отшельником, боялся людей, - в действие, они взяли из его взглядов то, что у него было революционным, и сумели это сочетать с жизненной практикой, сплотив на некоторое время людей.

Я не могу согласиться с Л.С.Гордоном, когда  он рассматривает якобинскую диктатуру, как направленную против неимущих. Политика якобинцев была противоречивой, она затрагивала в какой-то части и интересы неимущих, но в целом она защищала интересы народа.

Далее при обсуждении этих вопросов в центре внимания оказались городские санкюлоты. А ведь Франция была крестьянской страной. Судьбу Франции решали не городские санкюлоты, а крестьяне, и при оценке общего развития революции это нельзя упускать из виду. Иначе получается своеобразный перекос. К этому надо добавить еще одно соображение.

Нередко понятие "коммунистический" отождествляется с левым. Получается неудобно, когда у некоторых авторов Фоше, который оказался позже жирондистом, фигурирует как чуть ли не самый левый политический деятель. Как известно, в то время коммунизм не стоял в повестке дня. Эгалитарист Руссо подвергался яростным нападкам справа со стороны коммунистаМабли. Реальные условия жизни не совпадают со схемой, которую мы произвольно начертили. В XVIII в. быть коммунистом, - если возможна такая эмоциональная оценка, - это не значило быть самым левым. Не все, что левее, было передовым. Клод Фоше в своих сочинениях делал какой-то шаг к коммунистическим идеям. Но это не мешало ему в политической борьбе участвовать в рядах правых. Поэтому такие упрощенные схемы не приносят пользы.

Здесь шла речь о близости взглядов В.Г.Ревуненкова  со взглядами Даниэля Герена, разумеется, отнюдь не в смысле политической аттестации. Но каждому вольно выбирать союзников. Простое сопоставление текстов В.Г.Ревуненкова и текстов, которые мы встречаем у Герена, показывает, что здесь есть схожие мысли, схожий ход аргументации. И мысли проф.Ревуненкова плохи не потому, что они совпадают с мыслями Герена, а потому, что они неверны по своей сути, как неверна и точка зрения Герена.

Мы  все сошлись на том, и я готов  охотно присоединиться к сказанному здесь А.В.Адо, что якобинизм представляет собой блок. Мы давно отстаиваем эти взгляды, и их нет надобности менять. Но, приняв представление о якобинизме как о блоке, мы тем самым принимаем и идею о заложенных в нем противоречиях. Надо ли напоминать, что нельзя рассматривать эти процессы статически? Их можно понять, лишь рассматривая в динамике, в развитии. Действуют две силы - и центробежная, и центростремительная.

Заслуга якобинцев в том, что они сумели на каком-то определенном этапе сплотить основные классовые силы: во-первых, крестьянство, во-вторых, демократическую буржуазию и, в-третьих, городское плебейство. Но противоречия, заложенные внутри якобинского блока, усиливались, возрастали. Вот как, мне представляется, надо понимать якобинский блок. Если я даю для этого термина в качестве синонима понятие "народ", это не значит, что отменяется классовое членение этого блока. Но оно может быть заменено термином "народ", потому что, во-первых, эти классы представляли большинство нации и, во-вторых, для того чтобы определить политику государственной власти, не нужно определять ее состав только по социальному происхождению ее деятелей, по анкетным исследованиям - у кого кто были родители. Надо исследовать, какие классы власть представляют.

Мне представляется, что для анализа якобинской диктатуры  надо исходить из соотношения классов. Совершенно очевидно, что якобинская власть сумела победить иностранную  контрреволюционную интервенцию и  внутреннюю контрреволюцию, потому что  ее политика отвечала интересам основных передовых классов того времени - крестьян, городских плебеев, санкюлотов, демократической буржуазии. По мере того как эти интересы находили удовлетворение, выступали все сильнее противоречия, заложенные в самом блоке, и разрушалось единство.

Мне представляется, что было бы правильным обратить внимание на исследование вопроса о том, кто  выиграл из этих классов, а мы этим не занимаемся. У нас остается не исследованным вопрос о положении  буржуазии, того класса, который реально  выиграл. Трагедия Робеспьера, руководителя якобинцев, и его друзей в том и заключалась, что они боролись за человеческое счастье, а на самом деле работали в пользу буржуазии.

Я не согласен с тем, что здесь говорилось, будто  санкюлоты Робеспьера не поддержали. Во время 9 термидора, несмотря на то, что все официальные власти были против (Конвент), народ стихийно поднялся на защиту якобинцев; во всяком случае какая-то часть народа.

Этот  процесс остается недостаточно исследованным  исторически. Мы изучали, как подготовлялся Термидор. Остается изучить вопрос о перевороте, перешедшем в контрреволюционный террор, и особенно о роли буржуазии накануне и во время Термидора.

Мне представляется важным исследование этих вопросов. Вот  те некоторые замечания, которые  я позволил себе сделать. 

А.В.Гордон. Я также задумывался над вопросом, почему в центре внимания не только нашей, но и мировой науки оказалась проблема якобинской диктатуры? Мне кажется, это связано с характером современной эпохи. Сейчас, когда особенно возрастает значение активности народных масс, внимание историков привлекают те события прошлого, в которых наиболее ярко запечатлелись выступления народа; конечно, особый интерес в этом отношении представляют периоды революций. А если взять Великую французскую революцию, то мы все придем к выводу, что наибольшее значение в истории народного движения имела якобинская диктатура. Наш интерес к проблемам якобинской диктатуры поэтому вполне закономерен. Но, с другой стороны, я должен сказать, что С.Л.Сытин прав, и наши споры связаны немало с тем, что недостаточно исследован предыдущий период Французской революции и даже предреволюционной эпохи.

Недостатки  в изучении предреволюционной эпохи  сказываются на наших представлениях о социальной структуре революционной  Франции, о буржуазии, о крестьянстве, о санкюлотах. Мы должны яснее отдавать себе отчет в разнородности буржуазии, в разнородности общественных низов. Я всецело поддерживаю выступление С.Л.Сытина против представлений об однородности санкюлотерии, представлений, выразившихся в бытовавшей ранее во французской историографии, а теперь перекочевавшей к нам контроверзе "санкюлоты - якобинцы".

Продолжая мысль С.Л.Сытина, я скажу, что  точно так же не учитывается в  должной мере разнородность секционных организаций, когда В.Г.Ревуненков противопоставляет секционную организацию Якобинскому клубу и его филиалам как некую самостоятельную социально-политическую единицу. Это неправомерно. Занимаясь восстанием 31 мая, я увидел, что в Центральном революционном комитете, который возглавил восстание, действовали представители различных политических направлений. Первую скрипку в самом начале играл Дюфурни (которого Матьез отнес даже к дантонистам), после него выступилВарле; контраст разителен. Затем на первый план выходит Добсен - лидер секции Ситэ, за ним выступают Асенфратц - видный деятель Якобинского клуба, и Маршан - тоже член Якобинского клуба, но примыкавший скорее к левому крылу. Это показывает, что секционная организация даже на ее высшем уровне имела достаточно разнородный характер. А если обратиться к руководству непосредственно секций даже в Париже, то получается еще большая пестрота. Руководство такими секциями, как Май или Бут-дю-мулен, долго возглавляли прожирондистские элементы. Если перейти к провинции, то увидим еще более разительную картину. Контрреволюционные перевороты в Лионе и Марселе происходят под флагом выступления секций против якобинских клубов, против якобинских муниципалитетов. Руководители федералистских мятежей утверждали, что "якобинский режим - это господство клубов, а федералистский - господство секций".

Тут требуется  конкретный анализ, но приведенный  пример уже показывает, что противопоставлять  секции как единое политическое начало якобинцам нельзя. За господство в  секциях боролись представители  различных политических направлений, и секционную организацию использовали не только революционные, но и контрреволюционные элементы, а среди революционных элементов была большая гамма оттенков с явным преобладанием якобинского спектра.

А.В.Адо  уже говорил об односторонности  построений В.Г.Ревуненкова. Мне кажется, односторонность его оценки якобинской диктатуры связана с его односторонностью в подходе к самой проблеме революционной диктатуры. Для него якобинская диктатура - это диктатура якобинцев, и поэтому вопрос о социальном характере якобинской диктатуры он пытается решить установлением социального происхождения якобинцев. В статье в сборнике "Ленин и историческая наука" (Л., 1970) В.Г.Ревуненков выясняет социальное происхождение членов Конвента - монтаньяров и сравнивает с происхождением членов Конвента - жирондистов. Получается тождество. Очевидно, такой подход заводит нас в тупик. Нам придется констатировать, что свержение жирондистов и переход власти к якобинцам не ознаменовались классовым сдвигом, а следовательно, не было и развития революции, ибо, по В.И.Ленину, прогресс революции связан с изменением соотношения классовых сил.