Проблема якобинской диктатуры: опыт историографического анализа

Нельзя не заметить известной близости точки зрения Фюре и Рише с концепцией Д.Герена, выдвинутой им более четверти века назад⁶. Герен также рассматривал якобинцев как "наиболее смелую фракцию буржуазии", которая чрезвычайно гибко, "макиавеллистски" "использовала народный подъем, чтобы затем сдержать его". Герен и авторы нового исследования расходятся в оценке роли народных масс, но они совершенно единодушны в том, что якобинцы были той фракцией буржуазии, которая очень ловко "использовала в своих интересах движение масс". В этом стремлении к "деякобинизации", принижению значения якобинской диктатуры, отрицанию ее народного характера, подчеркиванию ее "чисто буржуазного" характера Герен и Фюре вполне сходятся.

Исследование Герена встретило в свое время очень  критическое отношение Ж.Лефевра: "Каждый, кто его перечитает, вынужден будет сделать вывод, что главная забота монтаньяров состояла в том, чтобы спасти интересы буржуазии; монтаньяры, которых народ привел к власти, после этого маневрировали, чтобы помешать напасть на господство буржуазии. Дантон и Робеспьер - спасители буржуазии, они искусно, ловко изменили народу". Против всех этих утверждений Лефевр, этот виднейший из всех прогрессивных историков середины XX в., возражал категорически, считая, что это значит "совершенно исказить историческую перспективу", поскольку главным в деятельности якобинцев была "борьба против буржуазии", вступившей в союз с феодальной Европой⁷. Эту точку зрения Лефевра разделяет подавляющее большинство современных прогрессивных историков революции.

Советская историческая наука, следуя Марксу, Энгельсу, Ленину, была на протяжении своего полувекового существования совершенно единодушна в признании огромного исторического  значения якобинской диктатуры. "Нельзя быть марксистом, - писал В.И.Ленин, - не питая глубочайшего уважения к великим буржуазным революционерам, которые имели всемирно-историческое право говорить от имени буржуазных "отечеств", поднимавших десятки миллионов новых наций к цивилизованной жизни в борьбе с феодализмом"⁸. Эту высокую оценку якобинцев Ленин отстаивал неизменно, с 90-х годов и до конца своей жизни. У советских историков были немаловажные разногласия по отдельным вопросам истории революции, но в этой общей оценке роли якобинизма они были единодушны.

Однако  за последние годы в Ленинграде тов.В.Г.Ревуненков опубликовал ряд работ, в которых  он выдвинул другую точку зрения⁹, которую необходимо подвергнуть критике. Совершенно необоснованным представляется прежде всего утверждение, что Маркс и Энгельс "пересмотрели и исправили" свои ранние "односторонние" суждения о якобинцах и вернулись к "первоначальной" оценке эбертизма как "особого и более передового" течения. Этот пересмотр взглядов т.Ревуненков датирует началом 50-х годов. Таким образом, и превосходную статью против Гейнцена в 1847 г., и все статьи "Новой Рейнской газеты" он рассматривает как незрелые и ошибочные, что явно неправильно. Но и в дальнейшем Маркс и Энгельс вовсе не изменили своего общего отношения к якобинской диктатуре. Достаточно напомнить конспекты книги Авенеля (70-х годов), высказывания Энгельса о Марате в 80-х годах, замечательные мысли Энгельса в письме к Каутскому в 1889 г., в его предисловии к работе "От утопии к науке" в 90-х годах о значении 1793 г. Ни на чем не основано и утверждение о такой высокой оценке эбертизма. Следует вспомнить замечания Маркса на полях книги Тридона, одного из основоположников "эбертистской легенды"¹⁰. Лефевр и Собуль единодушны в отрицательном отношении к Эберу, в отрицании самого термина "эбертизм", поскольку у Эбера не было сколько-нибудь ясной социальной программы. Характерен призыв Эбера в 1793 г. "к скупщикам и монополистам Парижа" примкнуть к парижским санкюлотам, "так как с ними вам нечего опасаться и ваша собственность будет гарантирована".

Неправилен  и анализ ленинских воззрений  на якобинизм. По мнению В.Г.Ревуненкова, "высокое представление" о якобинцах Ленин почерпнул все из тех же статей Маркса и Энгельса в "Новой Рейнской газете", переизданных Мерингом в начале XX в., в которых, по мнению В.Г.Ревуненкова, изложены взгляды "молодого" Маркса, впоследствии им пересмотренные; "из этого источника проистекает то уважение, которое Ленин всегда питал к Конвенту". Ленин действительно высоко и с полным на то основанием оценивал эти статьи, важнейшую часть литературного наследия Маркса и Энгельса, от которых они никогда не отрекались. Но его оценка якобинцев была выработана еще в 90-х годах, и он развивал ее в дальнейшем, в начале XX в., на основании самых разнообразных источников, далеко не исчерпывающихся статьями в "Новой Рейнской газете", и сравнительного анализа исторического опыта русской революции.

Общая оценка якобинской диктатуры и ее классовых корней у В.Г.Ревуненкова  расходится с ленинской. По его мнению, "в наше время является совершенно непреложной истиной, что господство в Конвенте принадлежало как раз  группировкам, выражающим интересы крупной и средней буржуазии". Но Ленин именно это оспаривал. Он характеризовал якобинскую диктатуру как "власть низших слоев тогдашней буржуазии"¹¹, как диктатуру "общественных низов пролетариата и мелкой буржуазии"¹², как "диктатуру революционной демократии и революционного пролетариата (от которого демократия не обособлялась и который был еще почти слит с нею)"¹³. Ленин как раз подчеркивал, что Конвент был учреждением, "в котором господствовала всецело и безраздельно не крупная или средняя буржуазия..."¹⁴

Ленин видел историческое величие якобинцев в том, что они были "якобинцами с народом". В.Г.Ревуненков стоит на противоположной позиции, считая, например, что "Робеспьер отстаивал необходимость террористической буржуазной диктатуры, исключающей всякую демократию, в том числе и демократию для народа"; "якобинская буржуазия подавляла и подлинно народную демократию, казнила и преследовала вожаков плебейства". Но в работе Я.В.Старосельского о якобинской диктатуре, которую В.Г.Ревуненков высоко оценивает, он мог бы найти совершенно правильные положения, что якобинская диктатура создала "массовое движение никогда не виданного размаха" и истинно народную организацию власти¹⁵.

Насколько пристрастен и научно не объективен В.Г.Ревуненков в своей оценке отношения якобинцев к народному движению, можно судить по его характеристике Марата: "Его взгляды на управление государством насквозь буржуазны; те, кто трудится, не могут, не должны управлять государством, - такова его основная мысль". "Маратизм являлся лишь одной из первых форм мелкобуржуазной революционности с ее бунтарством, с ее бурными вспышками... чуждой задачам организации масс, их политического просвещения, их привлечения к участию в общественно-политической жизни". Но это утверждение глубоко неверно. Кто же делал больше "Друга народа" для политического просвещения масс начиная с 1789 г.? Кто более яростно, чем Марат, возражал против ограничения избирательного права Учредительным собранием? Точно так же неверно обвинение, что Марат был "главным идейным вдохновителем" сентябрьских избиений. Достаточно ознакомиться хотя бы с биографией Марата, написанной Л.Готшальком, чтобы убедиться в том, что современная историография отвергает это обвинение.

Вопрос  о якобинском терроре является сложным. Ленин вскоре после Октябрьской революции подчеркнул, что большевики не собираются во всем следовать якобинскому образцу: "Нас упрекают, что мы применяем террор, но террор, какой применяли французские революционеры, которые гильотинировали безоружных людей, мы не применяем и, надеюсь, не будем применять. И, надеюсь, не будем применять, так как за нами сила"¹⁶. Но в 1918 г., после мятежа казачества на Дону и чехословаков на Волге, после убийства Володарского и Урицкого, террор, как подчеркивал Ленин, был навязан. "...Людей, которые способны были бы "принципиально" осуждать террор великой французской революции или вообще террор со стороны победившей революционной партии, осаждаемой буржуазией всего мира, таких людей еще Плеханов в 1900-1903 годах, когда Плеханов был марксистом и революционером, подвергал осмеянию..." - писал Ленин в 1920 г.¹⁷

Но  В.Г.Ревуненков склонен подчеркивать преимущественно антиплебейскую, антинародную направленность якобинского террора. Он ссылается при этом по преимуществу на работы американских буржуазных историков - К.Бринтона и его ученика Д.Грира. Но Бринтон рассматривал якобинцев как "религиозное явление" и считал в основном террор "религиозным движением", полагая, что у Робеспьера "было много качеств главы второстепенной религии". Точно так же Грир рассматривал террор как "кризис нетерпимости у людей, воодушевленных религиозным фанатизмом", а Робеспьера считал "главным идейным вдохновителем терроризма". Но Ж.Лефевр, полемизируя с Бринтоном и Гриром, доказывал, что никак нельзя искать объяснения террора "в личных намерениях Робеспьера". Террор был главным образом политическим - "он свирепствовал по преимуществу в районах гражданской войны и там, где была внешняя опасность"¹⁸. Между тем В.Г.Ревуненков некритически повторяет большинство положений Грира.

Основная  ошибка В.Г.Ревуненкова - непонимание  важнейшего принципиального положения  Энгельса, многократно повторявшегося Лениным и развитого им на опыте  русской революции, о том, что  буржуазная революция для обеспечения  своей победы неизбежно на известный период выходит за пределы своих непосредственных целей. Именно так, по мнению Энгельса и Ленина, обстояло дело в 1793-1794 гг. На этом покоится марксистско-ленинское объяснение причин 9 термидора. Такой контрреволюционный переворот был неизбежен в буржуазной революции, зашедшей дальше своих непосредственных задач. Ленин блестяще проанализировал этот вопрос весной 1921 г., когда доказывал, что в пролетарской революции термидор совсем не неизбежен. В.Г.Ревуненков же считает, что уже весной 1794 г., задолго до термидора, установилось полное "единовластие" буржуазии. Вопреки Энгельсу и Ленину, вопреки прежде всего фактам он считает, что "якобинцы не ставили и не решали" никаких задач, выходивших за рамки буржуазной революции. По мнению В.Г.Ревуненкова, это положение ошибочно выдвинул только Н.М.Лукин, которого он вообще обвиняет в тенденции "к канонизации якобинской диктатуры", к затушевыванию внутренних противоречий, преувеличению ее "народности". Это обвинение глубоко несправедливо. Достаточно обратиться к превосходным статьям Н.М.Лукина о якобинской политике в деревне, в которых на примере продовольственной политики весной 1794 г. и политики в отношении сельскохозяйственных рабочих чрезвычайно отчетливо были вскрыты все внутренние противоречия якобинской диктатуры, ее ограниченный классовый характер. Тезис о том, что во Франции революция вышла за пределы целей чисто буржуазной революции, выдвинул впервые вовсе не Н.М.Лукин, а Ф.Энгельс, а вслед за ним - В.И.Ленин. "Не могли бы Вы помочь мне найти ... ту статью (или место из брошюры? или письмо?) Энгельса, - писал Ленин в 1921 г. В.В.Адоратскому, - где он говорит, опираясь на опыт 1648 и 1789, что есть, по-видимому, закон, требующий от революции продвинуться дальше, чем она может осилить, для закрепления менее значительных преобразований"?¹⁹ Таким образом, возражения В.Г.Ревуненкова направлены вовсе не против Н.М.Лукина, а против Энгельса и Ленина.

Новейшие  исследования в области истории  революции вскрыли много нового по вопросу о взаимоотношениях якобинцев и санкюлотов, о роли крестьянских масс, о степени распространения коммунистических идей в революции и т.д. В этой связи, вполне возможно, будут возникать и разногласия в оценке и интерпретации новых фактов, обнаруженных наукой. Она будет развиваться, как и всякая отрасль научного знания. Но эти данные вовсе не опровергают, а, наоборот, только подчеркивают все значение и всю правильность основных мыслей Маркса, Энгельса и Ленина по вопросам истории Великой французской революции и значения якобинской диктатуры.

Прения

Член-корреспондент  АН СССР А.В.Ефимов. Прежде всего я должен поблагодарить организаторов за любезное предложение выступить на симпозиуме по Французской революции, на котором представлены наши наиболее выдающиеся специалисты по истории Франции.

Я остановлюсь  на двух вопросах, которые мне кажутся  важными для понимания сущности тех споров, которые идут и, может  быть, будут идти в дальнейшем.

Когда в конце XVIII в. во Франции шла борьба народных масс, возглавляемых буржуазией, во имя уничтожения феодальной собственности, то уже тогда из среды народа выходили люди, которые мечтали о том, чтобы не только уничтожить феодальную собственность, но и чтобы покончить со всякой собственностью и со всякой эксплуатацией. В этом отношении работы В.М.Далина и А.Р.Иоанни сяна об эгалитаристских и коммунистических идеях в период французской буржуазной революции имеют большое принципиальное значение. Капитальное исследование В.М.Далина о Бабефе дало много нового о формировании Бабефа как утопического коммуниста еще в ходе революции 1789-1794 гг. В 1966 г. было опубликовано большое исследование А.Р.Иоаннисяна "Коммунистические идеи в годы Великой французской революции". В этой монографии автор показал, что в период Великой французской революции появилось несколько десятков публицистов, политических деятелей, в частности, членов Якобинского клуба, которые выдвигали эгалитарные, а некоторые из них - коммунистические идеи. В этой монографии дан интересный и во многом новый материал о таких деятелях, как Буассель, Ретиф де ла Бретон, Кольмар, Пти-Жан, Борье, Юпей, Колиньон, Греню, Сабаро, и еще о ряде других. Это исследование показало, что в народных массах были сильны идеи примитивного коммунизма. Не только члены "Социального кружка", бешеные и эбертисты, а затем Франсуа Ноэль Бабеф и члены "заговора во имя равенства" выступали с требованием уничтожения эксплуатации. Это надо учесть при объяснении причин падения якобинской диктатуры. На этом я и хочу остановиться.

Проф. А.3.Манфред в своей весьма интересной статье "О природе якобинской власти", напечатанной в № 5 журнала "Вопросы истории" за 1969 г., и  в ряде других исследований плодотворно  развивает положение о том, что якобинская диктатура была блоком, союзом известных слоев буржуазии, крестьянства и плебейских масс. Народные массы, руководимые буржуазией, боролись с целью уничтожения феодальной собственности, феодальных порядков, феодальной государственной власти. Этот блок вел борьбу против внутренней контрреволюции, против феодальных государств, которые послали войска к границам Франции и вторглись в ее пределы, против войск и флота английской буржуазии, которые хотели разгромить буржуазную Францию, подавить ее промышленность, вернуть ее к феодальному строю, к феодальным порядкам.

Для понимания  классовой природы якобинской диктатуры  важно не то, была ли якобинская буржуазия  крупной, средней или мелкой. Ведь в дореволюционной Франции имелся и ростовщический (денежный, финансовый) капитал, связанный с первоначальным накоплением, с феодальным способом производства, королевской властью и другими институтами абсолютной монархии.

Буржуазия представляла промышленный капитализм, структурно имела отношение к производству стоимости и прибавочной стоимости, была связана с мануфактурами, с предпринимательством в сельском хозяйстве, с лицами свободных профессий и т.д. Да и в общем широком плане французская революция имела две стороны - одну, обращенную в прошлое, - уничтожение феодальных порядков, другую - в будущее - революция объективно утверждала буржуазный строй с его противоречиями, хотя ее участники далеко не всегда сознавали это.

При этом вовсе не обязательно, чтобы политические руководители и идеологи якобинцев сами были мануфактуристами или купцами, связанными с производством, или же рабочими, и чтобы они осознавали, что объективно борются за утверждение капитализма. Известно, например, что Робеспьер и особенно Сен-Жюст были, хотя и недостаточно последовательными, эгалитаристами; мы ведь знаем, что такие столпы эгалитаризма, как Жан-Жак Руссо, а на известном этапе и Томас Джефферсон, объективно являлись буржуазными идеологами.

К тому же многое остается непонятным при характеристике Французской революции, если упустить из виду, что перспективы будущего Франции рисовались некоторыми ее идеологами наподобие конституционных порядков в Англии или результатов американской национально-освободительной буржуазной революции. Так, Монтескье в 1721 г. в своих "Персидских письмах", а также в других трудах и Вольтер в "Письмах", написанных из Лондона в 1733 г., весьма положительно отзывались (в либеральном плане) об одном из детищ английской буржуазной революции XVII в., буржуазно-конституционном строе.