История русской общественной мысли второй четверти XIX века

4. Дополнительное значение  имеют в качестве источников  для написания данной работы  художественно-публицистические произведения, рисующие принятые различными  авторами ценностные установки,  выражающие представления об  общественном идеале и историческом  процессе. Выявленное с помощью  художественного анализа идейное  содержание произведения (мораль, смысл,  призыв, разоблачение) является довольно  достоверным выражением точки  зрения автора.

Основными работами здесь  предстают «Мертвые души» Н.В. Гоголя, художественные повести А.И. Герцена, неоконченная повесть И.В. Киреевского  «Остров», исторические поэмы и драмы  М.П. Погодина и А.С. Хомякова, «Русские ночи» В.Ф. Одоевского, пьесы К.С. Аксакова («Князь Луповицкий» и др.) и В.Г. Белинского («Дмитрий Калинин», «Пятидесятилетний дядюшка»), и т.д. Практически все источники данной группы опубликованы, многие неоднократно переиздавались.

Итак, опубликованные материалы  по каждому отдельному мыслителю  представляют собой многотомный  идейный багаж и исчерпывающий  корпус программных сочинений (трудов, статей, рецензий, художественных произведений), личных писем, воспоминаний, черновиков, набросков - т.е. позволяют сделать  корректный и достоверный вывод  о сущности и эволюции взглядов и  представлений. Подобное обилие изданного на высоком научном уровне материала, а также широкий круг выбранных для исследования персонажей при том, что архивные материалы по каждому из которых разбросаны по различным собраниям, нескольким городам и даже странам), составляя специфику источниковой базы настоящего исследования, позволили автору сосредоточиться на анализе уже известного (введенного в научный оборот) материала, а не пытаться отыскать в архивах еще неизданные источники.

При достаточно большом объеме источникового материала важное значение приобретает методика его обработки. В данном случае каждому источнику в процессе работы с ним, с целью извлечения максимальной информации по выбранной теме, задавались следующие вопросы:

1. что и с какой степенью  выраженности является для автора  причиной, стимулом, отправной точкой  к рассуждениям об исторической  судьбе России: объективный, эмоционально  холодный научный (исторический, философский) интерес, прагматические соображения пользы (государственной, народной), либо чувства - гордости или, напротив, недовольства, разочарования, возмущения (современным состоянием своей страны или Западной Европы); в последнем случае: какие именно обстоятельства вызывают упование или протест;

2. как оценивает автор  исторические основы России и  Западной Европы, их взаимоотношения  на протяжение веков и в современности; в чем видит содержание исторического прогресса, цель и смысл истории; на каком этапе и в какой связи возникает признание «особого пути» России;

3. как разворачивает, каким  смыслом наделяет и какими «аргументами» «подтверждает» автор тезис об «особом пути» России в мировой истории;

4. выдвигается ли какой-либо  идеал общественной организации,  носит ли он всеобщий (всемирный)  или локальный (для определенной  страны) характер; какими чертами  он наделяется; как соотносится  Россия с этим идеалом и  позволяют ли характеристики  этого идеала признать его  утопическим;

5. с какими историко-философскими  и политическими конструкциями  автор ощущает свое родство;  кого из современников рассматривает  в качестве союзников и противников,  по каким вопросам и на каком  основании (идеи, личные или профессиональные  связи и конфликты и т.д.);

6. какие методы борьбы  с противниками автор считает  приемлемыми и использует сам; какие средства рассматривает как неприемлемые;

7. какие морально-нравственные, этические, эстетические, философские  и иные ценностные установки  положены в основание представлений  автора: а) о смысле и цели  истории и феномена «особого  пути» в ней, о самом общественном  идеале; б) о методах борьбы  с оппонентами.

29

Последнее выявляется не только на основании декларативных заявлений  самого автора, но и на основании  реконструкции его повседневного, бытового поведения (прослеживаемого  по письмам, воспоминаниям, автобиографиям и биографическим хроникам, звеньям  карьерного продвижения, и т.д.).

Таким образом, представляемая работа привлекает элементы интеллектуальной истории, истории повседневности, исторической антропологии, философии, социологии, истории литературы, историософии.

В этом междисциплинарном  подходе, в выборе нового взгляда  на изучение общественной мысли (через  призму идеи «особого пути»), в применении к изучению общественной мысли второй четверти XIX в. нетрадиционных методов  заключается и новизна работы, и ее актуальность. Кроме того, на сегодняшний день представляемая работа выделяется широтой рассматриваемого материала, количеством персон, охватываемых исследованием.

Заключение диссертации 

по теме "Отечественная  история", Черепанова, Розалия Семеновна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подводя итоги, прежде всего отметим, что ощущения «особого пути» развития России, распространенные в русском образованном обществе второй четверти XIX в., не были только плодом влияния западноевропейской философии, но являлись закономерным продуктом работы по национальной самоидентификации. При этом акцентирование, абсолютизирование идеи «особого пути», особой миссии, означая вынос России из законов мировой истории, в принципе открывало дорогу к утопическому конструированию. Последнему содействовали как внешние обстоятельства, в которых оказалась Россия ко второй четверти XIX в., так и внутренние, как объективное отставание России от ведущих стран Запада, так и несоразмерно острые, усиленные особенностями политического режима, ощущения «застоя», разочарования, охватившие общество, и т.д. Например, поскольку общение с Западом и сравнение с ним1 (а самосознание всегда отталкивается от простого распознавания себя от соседа) было искусственно затруднено, это способствовало, помимо прочего, созданию и закреплению неких умозрительно-отвлеченных, мифических представлений о Западе, причем идеальность эта окрашивалась то в положительные, то в отрицательные тона.

Второй, особенностью теоретических  построений русской мысли в рамках работы по национальной самоидентификации, также способствующей их утопичности (утопия предполагает особое чувство  сплоченности коллектива, чего «следует ожидать .например, в кризисных ситуациях» ), следует отметить их отчетливо читающийся обостренно компенсаторный характер: в ответ на подозрения западноевропейской философии в историческом бесплодии славян, в ответ на неутешительное самосравнение с Европой, произведенное, разумеется, по западным параметрам, и т.п.

Е.В. Барабанов предпринял попытку психологически объяснить  эту ситуацию. «Уже сама эта невротическая  амбивалентность образа Запада, - утверждает он, - закрепленная болезненными самоупреками, обнаруживает его мифологическую природу. Это - миф, вышедший из лона коллективного бессознательного.» Но и «русское православие, и русская народность, и община как коллективная или символическая личность.были региональные мифы.о спасительном возвратном погружении в сакрально «органическое» родовое целое, избавляющем от страха вынужденной самостоятельности <.> Запад - только символ, образ, шифр Другого; по отношению к этому символическому Другому и обретают силу скры

1 Европа понималась как  «весь мир», поскольку Азию, нехристианскую  и в основном колониально зависимую,  европейская философия того времени  исключила из числа «исторических»  народов современности. Кроме  того, тенденция самоидентификации  именно с Европой закрепилась  в России с эпохой Петра  I. тые травмы: травма осквернения матери-Родины реформами Петра I, травма разрушенного Просвещением родового симбиоза между матерью (народом, церковью, православием) и ребенком (образованным обществом, интеллигенцией), травма сиротства. Отсюда - и классические неврозы: . мазохистский поиск отображения себя в другом, нарциссическая самодостаточность, нетерпимость и чувство превосходства»3.

Хотя указанными настроениями были проникнуты самые широкие слои русского мыслящего общества, и в  том числе правительственные  круги, развернутых концепций самоидентификации  в рассматриваемый нами период было создано не слишком много, что  позволило попытаться охватить их в  общем анализе.

Итак, при оценке широкого фона общественных настроений, а также  развернутых авторских концепций  самоидентификации, созданных в  России во второй четверти XIX в. П.Я. Чаадевым, Н.В. Гоголем, С.П. Шевыревым, М.П. Погодиным, К.С. Аксаковым, А.И. Герценом, А.С. Хомяковым, И.В. Киреевским, К.Д. Кавелиным, обращает внимание их близость и даже тождество по следующим параметрам.

Во-первых, все они строятся вокруг представления об «особом  пути» России в мировой истории, которое выступает, таким образом, в качестве общего стержня и ключевой формулы национальной самоидентификации.

Во-вторых, для всех концепций  «особого пути» характерно построение по схеме, предполагающей присутствие (в явной или скрытой форме, в разных соотношениях и даже разном порядке следования) двух противоречивых частей. 1. Осуществлявшееся сопоставление  с Европой на уровне «мы» и «чужие», заканчивалось осознанием собственного отставания, формулируемого в виде вывода: «мы хуже всех». 2. Поиск ответа на вопрос о национальном своеобразии  России приводил к расшифровке этого  своеобразия в православие, самодержавие, общинность. Сами по себе эти характеристики были нейтральны, но наполнялись новым  смыслом, когда, в противовес материально-рациональному  преуспеянию Европы и под давлением  психологического комплекса «опоздания»  возникала реваншистская идея о  духовном превосходстве России. В  итоге вторая часть схемы завершалась  формулой: «мы лучше всех».

В-третьих, важной особенностью конструкций «особого пути» является наличие в них . представлений об общественном и нравственном идеале, подробное его описание, а также критика действительности за ее нынешнее несоответствие этому идеалу. Таков идеал средневековой теократии для П.Я. Чаадаева, патриархальной гармонии -для Н.В. Гоголя и С.П.

2 Зибер Б. Русская идея обязывает? Поиск русской идентичности в общественных дискуссиях XX века // АИРО - XX. Научные доклады и дискуссии. Вып. 14. М., 2002. С. 20.

Шевырева, философско-нравственный идеал для А.С. Хомякова и И.В. Киреевского, гармоничное и цельное нравственное общество для К.С. Аксакова и А.И. Герцена, идеал панславянской империи для М.П. Погодина, совершенной государственной машины для К.Д. Кавелина.

Помимо описания собственно идеала в каждой концепции «особого пути» присутствует теоретическая преамбула-общие мировоззренческие установки. Они содержат букет принципов, лежащих в основании любой идеологии: это представления о цели, направлении, движущих механизмах и содержании истории, о значении для развития и характера народа его веры, традиций, географического и других факторов, о сущности государства и оптимальном политическом режиме, и т.д. Примечательно, что эти принципы далеко не всегда соответствуют предлагаемому автором идеалу, что позволяет судить о «желаемых» и реальных убеждениях создателя концепции «особого пути». Так, представители «славянофильской» ориентации, провозглашая замешанную на национальных традициях органичность, относительность, и многомерность исторического прогресса, легко отказывались от этих представлений в пользу описываемого ими, единого для всего человечества, провиденциально определенного общественного и нравственного идеала, путь к которому, естественно, должна указать Россия. Соответственно, представители «западнической» группировки, провозглашая высшимй ценностями свободу личности, научное познание, единство прогресса и т.д., в своих концепциях «особого пути» выносили Россию из мировой истории, видели в неограниченной обществом свободе личности корень «нравственной порчи», вражды и смут, отвергали, как «несовершенную», европейскую идею «правового государства» (порой в пользу самодержавия), цель истории усматривали в воплощении нравственного (а порой -откровенно христианского) общественного идеала, и, наконец, в духе иррационального «и последние станут первыми», утверждали великую роль России в научении человечества этому идеалу.

Таким образом, теоретические  основания концепций «особого пути»  достаточно существенно различались - как в соответствии со «славянофильской»  или «западнической» ориентацией, так и у разных авторов внутри самого «славянофильского» или «западнического» направления. Однако основные представления об идеале у различных авторов концепций «особого пути» поразительным образом совпадали: этот идеал отрицал буржуазно-«мещанское» настоящее состояние Запада (главные добродетели «западного пути» виделись принадлежащими античности или средневековью), предполагал гармонию и равновесие человека и общества, приоритет единственно правильной, совершенной морали над экономи

3 Барабанов Е. В. Русская  философия и кризис идентичности // Вопросы философии. 1991. № 8. С. 109,112-113,115. кой и искусством, идею о том, что гибнущий Запад будет спасен идущими из России нравственно высокими социальными основами, имеющими универсальную, всемирную значимость и согласующими с трансцендентными истинами (христианскими); соответственно, после всего этого настоящая отсталость России трактовалась как провиденциально «особый путь». Таким образом, важный для самоидентификации вопрос о национальной миссии разрешался, в рамках конструкции «особого пути», через идею о духовном спасении гибнущей от крайностей материализма и рационализма Европы, которая осознавалась ее создателями как «русская» идея (наряду с римской, германской и т.д.); в свою очередь, Россия (как образ-миф) наделялась чертами смиренности, пассивности, терпения - «агнца Божия» в истории (а в перспективе - «Спасителя»).

Очевидное для всех концепций  «особого пути» неприятие буржуазной морали может быть объяснено не только слабостью русского капитализма, и  не только реакцией на его появление, но и нарастающим кризисом европейского капитализма в его первоначальном, «чистом» виде. Этот кризис и потребность в «новых началах» морали и социальности отчетливо осознавались и артикулировалась европейской философией и культурой, так что появление «русской идеи» во многом было ожидаемым ответом на «запрос» самого Запада (вспомним интерес Гегеля и Шеллинга к талантливым «ученикам» из России, протестантских проповедников - к церковному учению А.С. Хомякова, европейских радикалов - к идеям А.И. Герцена, веру Р. Оуэна в возможность помощи от Николая I, и т.д.). Подобный поворот выводит нас к размышлениям о том, чем для Запада являлась «русская идея», которая далеко не случайно затем находила там приют в XIX и XX столетиях. Вплоть до того, что, возможно, само «заклание» России и царской семьи в ходе первой мировой войны (помимо аналогичных, но менее ярких ситуаций) в определенной степени может быть представлено в сознании Запада проигрыванием сценария гибели «жертвенного агнца» истории ради спасения и обновления мира. Естественно, что «жертвенным агнцем» может быть только народ, имеющий «особый путь». Получается, что «особыми» по отношению к себе русских считает сам Запад; отсюда - устойчивость его восприятия «русского» как амбивалентного мифа, несущего то угрозу и гибель, то спасение; здесь же коренятся настойчиво воспроизводимые представления о загадочной, не-западной, «русской душе», о неприемлемости для русских западных ценностей, и т.д.