История русской общественной мысли второй четверти XIX века

Г. Кон выделяет как особый тип (помимо «классического», западноевропейского, т.е. собственно англо-французского национализма) периферийный, или вторичный национализм, который, по его мнению, характеризуется: сильным акцентом на прошлом, которое  подвергается инструментальной интерпретации; образом «идеального» отечества как отдаленной цели; сконцентрированностью на идеализированных образах прошлого или будущего; нагруженностью эмоциями; несвязанностью напрямую с решением практических поли

72 Левкиевская Е. Русская идея в контексте исторических мифологических моделей и механизмы их сакрализации // Мифы и мифология в современной России / Под ред. К. Аймермахера, Ф. Бомсдорфа, Г. Бордюгова. М.: АИРО-ХХ, 2000. С. 67-68.

73 Wallerstein I. The Modern World-System. Vol. 1, 2. N. Y., 1974, 1980.

74 Этот подход в целом положен в основу такой известной работы, как: Пантин И. К., Плимак Е. Г., Хорос В. Г. Революционная традиция в России: 1783-1883 гг. М., 1986. См. также, напр.: Авцинова Г. И. Феномен запоздалости как социокультурная основа политического радикализма в России // Социально-политический журнал. 1995. №6.

75 Миллер А. Указ. соч. С. 125. тических и экономических задач; пониманием нации как сообщества, построенного на не-формализуемых, не оформленных в правовом отношении концепциях традиционной культуры, этнической общности; акцентом на различиях и самодостаточности наций76. С. В. Лурье, однако, настаивает на том, что описанные признаки свойственны раннему национализму вообще, в том числе и «классическому» английскому, применительно к XV-XYI вв.77

Как закономерный этап развития национального самосознания склонен  рассматривать поиски национального  лица и осознание собственной  национальной идентичности (осуществляемой путем разработки стандартов литературного  языка, публикации произведений фольклора  и исторических трудов и т.п.) А. Каппелер78. Именно в одновременном подъеме  национализма видит Р. Виттрам важное доказательство родства России и Европы79.

Однако осуществляемый какой-либо концепцией выход из законов мировой  истории посредством конструкции  «особого пути», вкупе с особым подходом к видению общественного идеала, а также с мессианскими и апокалиптическими  идеями, позволяет рассматол ривать ее на предмет типовои принадлежности к классу утопий .

И действительно, как мы видели, в исследованиях, посвященных русской  мысли второй четверти XIX в., довольно часто звучит ее характеристика как  утопии81. При этом подобные характеристики выносятся по сути «интуитивно», без соответствующего социологи

82 ческого анализа . Но поскольку понятие утопии является «социологическим», то и анализ - на определение принадлежности какой-либо теории к классу утопий - требуется проводить на соответствующем языке. При этом прояснение того обстоятельства, попадают ли хотя бы некоторые концепции «особого пути», выработанные общественной мыслью конкретной страны в определенное время, в разряд утопий, а также вопрос об исторических

76 Kohn Н. The Idea of Nationalism. New York, 1967.

77 Лурье С. В. Национализм,  этничность, культура. Категории науки  и историческая практика // Общественные  науки и современность. 1999. № 4. С. 105.

78 Каппелер А. Россия - многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. М., 2000. С. 178.

79 Wittram R. Russia and Europe. L.: Thames A. Hudson, 1973. P. 135-136.

80 Кроме того, как отмечает Е. Левкиевская, миф «смыкается с утопией» в своей функции социально-исторического прогнозирования. См.: Левкиевская Е. Указ. соч. С. 68.

81 Показательны сами названия  отдельных работ, например: Янковский  Ю. 3. Патриархально-дворянская утопия. М., 1981; Славянофильство и западничество:  консервативная и либеральная  утопия в работах Анджея Ва-лицкого. Вып. 1. Реферативный сборник. М., 1991.

82 Даже А. Валицкий, хотя и пользуется термином утопии (взятом в понимании К. Мангейма), однако полноценного социологического анализа не проводит, просто накладывая определение утопии на свои сугубо исторические размышления, так что получается, по сути, крайне жесткая формула: оппозиционен режиму - значит, утопист. С такой категоричностью принципиально не может согласиться ряд исследователей. Например, Т.И. Благова прямо недоумевает, почему А, Валицкий «отрицал консерватизм Чаадаева на том основании, что его идеи не укрепляли российский статус-кво, критиковали существующую действительность и играли по отношению к ней деструктивную роль. Но ведь то же самое можно сказать и о славянофилах». Тогда как, продолжает Т.И. Благова, в монографиях Е.А. Дудзинской и Н.И. Цимбаева «на солидном историко-архивном материале обоснован вывод о славянофильстве как своеобразном течение русского либерализма». См.: Благова Т.И. Родоначальники славянофильства: Алексей Хомяков и Иван Киреевский». М., 1995. С. 176. предпосылках и генезисе утопического сознания, кажутся важными и для исторического знания тоже.

Несмотря на то, что, как  констатируют исследователи, «в современной  социологии и философии отсутствует  общепризнанная концепция утопии»83, а само «понятие утопии в историко-философской  литературе запутано и противоречиво»84, авторитетной, хотя и критикуемой  со многих позиций, остается концепция К. Мангейма, утверждающая, что «утопическим является то сознание, которое не находится в соответствии с окружающим его «бы

85 тием» . Выделенная Мангеймом «трансцендентность» утопии по отношению к бытию считается в научной литературе одной из базовых утопических характеристик86. Но даже при допущении, что связи с реальностью невозможно полностью обрубить, возникают сложности следующего рода - можно ли назвать утопиями а) идеализацию и апологетику существующего порядка; б) различные варианты практического осуществления утопий, по поводу которых А. Свентоховский замечает, что «сам по себе факт реализации какого-нибудь общественного идеала не уничтожает в нем утопических черт»87; в) социальные проекты, предусматривающие различные возможности переходных периодов, постепенных реформ, и т.п. В итоге параметр «неприятия» действительности «не работает» на решение этих проблем, стирает качественное своеобразие утопий и оказывается для их типологизации по крайней мере вторичным.

Зато многое для понимания  утопии дает следующий из формулы  Мангейма вывод о связи существа утопии с наличием конкретного и  всеохватывающего идеала нового общественного  устройства88. Взгляд на утопию вообще как на «идеал общественных отношений» (А. Свентоховский)89 - это, по-видимому, «единственное, что объединяет исследователей утопии» (Э. Баталов)90. С таким толкованием утопии согласен Е. Шацкий91, внося, однако, на наш взгляд важное уточнение о том, что «утопией будет лишь такой идеал, который возникает в сфере чистой интеллектуальной спекуляции; идеалы другого рода утопическими уже не будут»92. Таким образом, существенной, типологической чертой утопии оказывается не просто ее трансцендентность, не только наличие в ней конкретного общественного идеала,

83 Баталов Э.Я. Социальная  утопия и утопическое сознание  в США. М., 1982. С. 12.

84 Сизов С.С. Утопия и общественное сознание. Л., 1985. С. 8.

85 Мангейм К. Идеология  и утопия / Утопия и утопическое  мышление. Антология зарубежной  литературы. М., 1991. С. 113.

86 «Утопист полностью отвергает  существующий мир вместе с  его альтернативами, между которыми  выбирает политик» / Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990. С. 132.

87 Свентоховский А. История Утопии. М., 1910. С. 90.

88 «По нашему мнению, - пишет  С. Сизов, -. утопия означает не всякий, а лишь достаточно развернутый идеал, образующий определенный целостный образ общественных отношений, которые его создатель считает наиболее совершенными» / Сизов С. С. Указ. соч. С. 19.

89 Свентоховский А. Указ. соч. С. 5.

90 Баталов Э.Я. В мире  утопии. М., 1989. С. 10.

91 См.: Шацкий Е. Указ. соч. С. 31. но именно сугубая «спекулятивность» ее построений, рационалистический максимализм как основополагающая характеристика.

На основе анализа «классических», признанных утопий (Платона, Т. Мора, Т. Кампа-неллы и др.) а также исследовательской литературы, можно создать некую матрицу для «диагностики» какой-либо общественно-политической теории на предмет ее принадлежности к

93 типу утопии .

Во-первых, утопию определяет рациональность конструкции, из которой  следует, прежде всего, четкий план будущего общества; оно идеально, из него устранены  противоречия, и это общество равновесно, статично, что поддерживается постоянно  его внешней замкнутостью. Утопическому миру присуща строгая регламентация  и иерархия. Устраняются или подвергаются давлению все факторы, могущие нарушить эту рациональную гармонию. Поскольку  вечный источник иррациональности заключается  в самом человеке, человек также  становится объектом давления и манипуляций. По причине принадлежности к иррациональной сфере не жалуют утописты и искусства, особенно те из них, которые нельзя прямо поставить на службу общественному  благу. Никакой индивидуальности и  бесконтрольности, никакой недосказанности, нечеткости, которая давала бы пищу для фантазий, утопия не допускает. Все должно быть таким, чтобы это  можно было легко проверить и  так же легко исправить. Утопия вообще верит, что общество - это механизм, устройство которого можно познать  и, следовательно, улучшить. Конфликты  из общества устраняются через его  однородность, а она проще всего  достигается через равенство (имущественное, правовое.). Между членами утопического сообщества действуют связи гораздо  более тесные, и социум в целом  представляет единую семью. Общество в  утопиях не отделено и не защищено от государства. Государство воплощает  в себе также нравственный абсолют (в частности, религиозный), выступает как хранитель, сосуд истины. Но поскольку общество и государство в утопиях взаиморастворены, то нередко сакральным смыслом наделяется социум. Очень часто нравственный абсолют в утопиях выводится из разумности, целесообразности, полезности и прочих рационалистических категорий. Кроме того, утопиям совершенно чужды чутье времени и чувство историзма. Но так как человек по своей психологической природе не может жить без авторитета, без моральной поддержки в виде твердого основания собственному существованию, будь этим основанием глобальная истина или исторический прецедент, то чаще всего «вопреки обычному представлению о времени как о чем-то безусловно непре

94 г* рывном, утописты кроят его поперек, вычленяя из него хорошее и плохое время» . Из глу

92 Там же.

93 См. об этом подробнее: Черепанова Р.С. Утопия и антиутопия: типология и взаимоотношения // Вестник Челябинского университета. Сер. 1. История. Челябинск, 1999. № 1.

94 Шацкий Е. Указ. соч. С. 81. бочайшей уверенности утопистов в обладании абсолютной истиной проистекает их уверенность в праве переустраивать мир. И даже если эта истина имеет религиозную основу, само намерение переделать мир по сути своей рационально, а, определив свою истину, утопия как бы отгораживается от дальнейшего познания и развития. Пытаясь человеческое бытие «выровнять» под мировые законы (разума, целесообразности или стихийной свободы), утопия, таким образом, в принципе теократична, наделена эсхатологическими мотивами и телеологическим восприятием истории, оперируют категорическими понятиями Добра и Зла; а идеал и действительность воспринимает либо с позиций абсолютного тождества, либо с позиций радикального противостояния.

Указанные методологические подходы представляются адекватными  и конструктивными для оценки сложного идейного фона в России второй четверти XIX в., и в частности, для  многогранного анализа преобладающей  в это время, запечатленной в  разных оттенках, конструкции «особого пути». В то же время, насколько известно автору, подобных комплексных исследований применительно к широкому спектру  общественных настроений второй четверти XIX в. на описанной методологической основе еще не предпринималось.

Итак, целью настоящей  работы является сравнительный анализ и оценка различных, но обязательно  теоретически развернутых, концепций  «особого пути», рожденных общественной мыслью второй четверти XIX в. в России, в контексте процесса складывания  национального самосознания.

Под развернутой авторской  концепцией «особого пути» мы будем  подразумевать не просто отдельные  критические или апологетические  изречения, декларирующие принципиальную непохожесть России на другие современные  страны. Такие изречения могут  использоваться в работе для характеристики общего идейного фона эпохи. Но для  специального исследования нас будут  интересовать лишь развернутые, систематизированные  теоретические обоснования для  вывода об «особом пути» России, предполагающие объяснение причин и  факторов исторической «особости», привлечение  в ее поддержку тех или иных фактов, анализ ее положительных и  отрицательных сторон, а также  перспектив. Как правило, подобные построения изложены - или намечены - в специальных  программных историко-философских  или политических сочинениях, на одной  теоретической основе выстраивающих  объяснения не только прошлого, но также  настоящего и будущего России, причем главным предметом заботы выступает  вопрос о будущем.

Хронологические рамки работы, охватывающие внутренне очень цельный  и своеобразный период правления  Николая Павловича (вторую четверть XIX в., или, точнее, 18251855 гг.), а также  условие теоретической развернутости  и авторской самостоятельности  концепции «особого пути» России в истории (а не просто концепции  истории России) исключили из поля исследования идейное наследие таких  фигур, как Н.М. Карамзин, Н.М. Муравьев, П.И. Пестель, А.И. Пушкин, В.Г. Белинский, В.П. Боткин, М.Н. Катков, И. Панаев, Н.П. Огарев, Т.Н. Грановский, И.С. Аксаков, А.И. Кошелев, Ю.Ф. Самарин, и др., оставив концепции П.Я. Чаадаева, М.П. Погодина, С.П. Шевырева, А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, А.И. Герцена, Н.В. Гоголя, К.С. Аксакова, К.Д. Кавелина. Помимо того, что эти концепции удовлетворяют двум главным условиям - они индивидуально своеобразны, теоретичны, развернуты, касаются прошлого, настоящего и будущего, созданы в период 1825-1855 гг. - эти же концепции, как и их авторы, были наиболее известны современникам и (прямо или через пропаганду сочувствующих) оказывали влияние на умы. Если вне поля исследования представляемой диссертационной работы осталась концепция «особого пути», созданная неким провинциальным философом, либо каким-то столичным преподавателем или журналистом, писавшими свои произведения «в стол», думается, обнаружение такой концепции не должно внести значимых корректив в основные выводы, которые мы надеемся получить. Данная работа, не претендуя на исчерпывающий перечень всех созданных в указанный период авторских концепций «особого пути», исходит из предположения, что охватываемых в работе вариантов достаточно для выявления общего и для анализа причин частных различий. Задачи работы выглядят следующим образом:

1. раскрыть факторы и  масштаб актуализации в русской  мысли второй четверти XIX в. идеи  «особого пути» своего народа  в истории;

2. определить общую структуру,  логику построения, «доказательную  часть» концепций «oco6oi о пути»,  обозначив при этом и разнообразие  их оттенков; а также исследовать  ряд развернутых концепций «особого  пути» на предмет их типологической  принадлежности;

3. определить, какое место  занимали в общественной полемике  споры об историческом («общем»  или «особом») пути России;

4. обозначить причины,  определившие разнообразие вариантов  конструкции «особого пути».

Объектом исследования, таким  образом, выступает общественная мысль, а, более конкретно, существовавшие в общественной мысли представления  об основах, пути и перспективах развития России, проявлявшиеся, во-первых, в  теоретических построениях, во-вторых, в общественной полемике, в России второй четверти XIX в.