Семейные отношения внутри княжеского дома Рюриковичей в период IX-XII вв

Брак Ярослава и Ингигерд был заключен в 1019 году: эту дату называют исландские анналы. «Конунг Олав Святой женился на Астрид, дочери конунга Олава Шведского, а конунг Ярицлейв в Хольмгарде – на Ингигерд»; она же восстанавливается и по хронологии «Круга земного»²⁰⁰.

По поводу сватовства Ярослава к шведской принцессе Ингигерд в научной литературе высказывалось предположение, что одной из причин, побудивших его заключить союз с Олавом Шведским, был военный поход по Восточному пути, совершенный ярлом Свейном Хаконарсоном в 1015 году. Ярослав якобы шел на этот брак для предотвращения возможных в дальнейшем агрессивных действий, которые, как и раньше (нападение на Ладогу ярла Эйрика Хаконарсона в 997 году), предпринимались если не самим Олавом, то покровительствуемыми им его друзьями и гостями. Отмечая нестабильную обстановку в южном Приладожье на рубеже X-XI веков, отрицательно сказывавшуюся как на состоянии международной торговли, так и на безопасности Новгорода, исследователи также охарактеризовали брак между Ярославом Мудрым и Ингигерд как попытку устранения нестабильности. Ладожское ярлство в результате превратилось в своеобразную буферную зону между Скандинавией и Русью: став владением шведки Ингигерд, эта область оказалась защищенной от нападений шведов, а, будучи передана ярлу Рёгнвальду, другу Олава Норвежского, – и от нападений норвежцев.

Т.Н. Джаксон²⁰¹ предполагает, что причина здесь гораздо глубже. Период с 1018 по середину 1020-х годов в целом отмечен усилением русско-шведских, равно как и русско-датских, связей, вызванным желанием Ярослава создать антипольскую коалицию в процессе борьбы за киевский стол. Именно как следствие этой политики и стоит рассматривать сватовство Ярослава к дочери Олава Шведского и последующую женитьбу на ней.

Передача Ладоги знатному скандинаву в начале XI века не фиксируется никакими другими источниками, кроме «Саги об Олаве Святом» Снорри Стурлусона (во всех ее вариантах)²⁰² и «Пряди об Эймунде»²⁰³. Тем не менее большинство исследователей признает достоверность присутствия в Ладоге в означенное время скандинавского правителя. Вероятно, причина такого единодушия кроется в том, что сведения саг о Ладоге сходятся с нашей летописью в том, что в этом городе с примыкающей к нему территорией нет своего князя, в противоположность Новгороду, Полоцку и другим.

Главной причиной, побудившей самого Олава Шведского пойти на заключение этого союза, саги называют гнев на Олава Норвежского. Наверное, отчасти так оно и было, однако эта причина не могла быть главной. Выше уже было сказано, что он все-таки породнился со своим недругом, выдав за него сестру Ингигерд Астрид. Снорри Стурлусон подробно рассказывает о том, как Астрид тайком бежала от отца в Норвегию вместе с Регнвальдом Ульвссоном, что вызвало приступ ярости у Олава Шетконунга. Другие саги излагают дело иначе: сначала оба Олава заключили между собой договор, и только затем состоялась свадьба. Впрочем, скандинавское источники подчеркивают разницу между двумя дочерьми шведского конунга. «Ингигерд ведет свой род от рода упппсальских конунгов, самого знатного рода в Северных Странах, потому что ведет свое начало от самих богов». Астрид же «хоть она и дочь конунга, но мать ее рабыня и к тому же венедка»²⁰⁴. Сам  Олав Шведский будто бы говорил Ингигерд, что выдаст ее замуж лишь «за того правителя, который достоин его дружбы»²⁰⁵. Очевидно, Ярослав в его глазах превосходил знатностью и положением правителя Норвегии. Но, помимо всего прочего, союз с Ярославом судил шведскому правителю серьезные политические выгоды, в том числе и распространение своего влияния на собственно новгородские земли.

Саги содержат и романтичные  легенды о том, что уже после  заключения брака между Ярославом  и Ингигерд, последняя сохраняет  некие чувства к своему прошлому жениху Олаву Норвежскому, они даже были тайными любовниками. «Они любили друг друга тайною любовью», - свидетельствует. Например, «Прядь об Эймунде». Говорили также, что они находились в оживленной переписке: «И посылали они друг другу, конунг Олав в Нореге и Ингигерд, многие свои драгоценности и верных людей» ²⁰⁶. Об этом же свидетельствует, например, такой эпизод «Гнилой кожи». Однажды Ярицлейв построил великолепные палаты и ждал от своей жены Ингигерд слов восхищения. Однако она произнесла следующее: «Господин, - говорит она, - эта палата хорошо устроена, и мало найдется примеров такого же убранства, или лучшего, и чтобы столько богатства было в одном доме, или столь много хороших вождей и храбрых людей. Но все-таки лучше устроена та палата, в которой сидит конунг Олав Харальдссон, хоть она стоит на одних столбах». Конунг рассердился на нее: «Унижение звучит в таких словах, - сказал он, - и вновь ты показываешь свою любовь к конунгу Олаву». И дал ей пощечину». Примирение между супругами было достигнуто лишь ценой того, что Ярослав согласился на просьбу Ингигерд взять на воспитание сына Олава Харальдссона²⁰⁷. Примечательны слова, произнесенные Олавом, когда он отправлял юного Магнуса на Русь: «…думается мне, что нигде моему сыну не будет лучше, чем у конунга Ярицлейва и княгини, которую я знаю, как самую выдающуюся из женщин и более чем дружелюбно расположенную ко мне»²⁰⁸.

Почему же этот мотив  стал так популярен в Скандинавии: из-за его исторической достоверности  или по каким-то иным причинам?

Конечно, одной из причин было распространение в Скандинавии  «куртуазной» литературы с ее темой  «тайно любви». Французские романы о Тристане и Изольде, Бланшефлер и другие не только пересказывались, но и стали объектом для подражания, и по их мотивам было создано несколько саг с героями-скандинавами. Вероятно, еще большее влияние казало формирование образа Ингигерд по типу «героических женщин» древнескандинавской литературы. Она наделена полным набором традиционных женских «героических качеств», в которых превосходит всех остальных женщин: Ингигерд красива, умна, находчива, решительно способна к неординарным действиям, наконец, щедра. Героини древнескандинавского эпоса и саг, рисуемые подобным образом, всегда оказываются в центре сложной и трагической любовной истории, завершающейся, как правило, их гибелью. Прототипы сагового образа Ингигерд толкали на создание трагической любовной истории, в который она играла бы центральную роль. Неудавшееся сватовство Олава подсказало героя этой истории.

Таким образом, на основе нескольких исторических фактов (сватовство Олава, брак Ингигерд с Ярицлейвом, пребывание на Руси малолетнего сына Олава) возникает литературный мотив, в рамках которого создаются самостоятельные рассказы, включаемые в саги.

В древнерусских источниках сведений о жене Ярослава Владимировича  совсем мало. Имя ее мы встречаем в «Слове о законе и благодати»²⁰⁹ митрополита Илариона (1040-е годы), где будущий митрополит обращается к покойному князю Владимиру со словами: «Виждь и благоверную сноху твою Ирину». Подтверждением того факта, что жена Ярослава Ингигерд получила на Руси имя Ирина, служит летописное сообщение 1037 года об основании Ярославом Мудрым монастырей св. Георгия и св. Ирины, ибо, как известно, Георгием назывался в крещении сам Ярослав, а Ириной могла стать в православном крещении скандинавская принцесса²¹⁰.

Единственное, что еще  известно об Ингигерд – это дата ее смерти. В Повести временных лет под 1050/1051 годом сообщается: «Преставися жена Ярославля княгыни»²¹¹.

В «Пряди об Эймунде» Ингигерд представлена в качестве мудрого спасителя и помощника русского князя²¹². Она дает ему советы и в критические моменты принимает личное участке в разрешении конфликтов. Решительности и твердости Ингигерд противостоят безволие и слабость Ярицлейва, ее уму и находчивости – его пассивность, ее щедрости – его скупость. Впрочем, образ Ярослава во многом определяется художественными задачами саги, это стереотипный негативный образ конунга, черты которого оттеняют достоинства главного героя саги  - Эймунда. И даже если Ярослав действительно обладал какими-то из приписанных ему сагой негативных качеств, то автор подчеркивает и гиперболизирует их. В самой же саге присутствуют и описания ситуаций, где Ярослав действует не в соответствии с заданными ему качествами, что корректирует его «литературную» характеристику и. возможно, отражает реальные черты его характера.

В русских летописях  Ярослав получил гораздо более хвалебную характеристику: «И любил Ярослав церковные уставы, попов любил немало, особенно же монахов, и книги любил, читая их часто и ночью и днем. И собрал писцов многих и переводили они с греческого ан славянский язык. И написали они книг множество, ими же поучаются верующие люди и наслаждаются учением Божественным. Его отец, Владимир, землю вспахал и размягчил, то есть крещением просветил. Этот же засеял книжным словесами сердца верующих людей, а мы пожинаем, учение принимая книжное. Ярослав же положил книги в церкви Святой Софии, которою создал сам. И другие церкви ставил по городам и по местам, прославляя попов и давая от богатств своих жалования, веля им учить людей. И радовался Ярослав, видя множество церквей и людей христиан»²¹³.

До наших дней дошли  материальные свидетельства грандиозной  деятельности Ярослава Мудрого. Это  – Софийский собор, Золотые ворота с церковью Благовещенья, два монастыря  в честь Георгия и Ирины  в Киеве, Георгиевский монастырь  близ Новгорода, город Ярославль. Первый свод законов – «Русская Правда» - также был детищем этого князя. Некоторые историки предполагают, что причина подобных увлечений Ярослава была в хромоте. Исследователь останков князя М.М. Герасимов обнаружил, что в детстве тот перенес гнойное заболевание сустава. Позднее ситуацию усугубила травма правой ноги. Однако все это позволяло Ярославу с успехом водить полки вы бой верхом. Вполне вероятно, что во многом причина любви Ярослава Мудрого к книжному чтению и церковному строительству была в сильном влиянии на него окружающих лиц, в первую очередь пресвященной и образованной супруги.

Княгиня стала матерью  большой и замечательной семьи: у нее было семеро сыновей и  пятеро дочерей. Все они получили отличное образование (включая знание нескольких языков) и являли пример нравственности и православного благочестия. Об этом можно судить по упомянутом выше «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона, где, между прочим, сказано: «...посмотри на внуков и правнуков твоих, как содержат они благоверие, тобой переданное, как часто посещают святые храмы, как славят Христа, как поклоняются Его имени!»²¹⁴.

Благодаря браку с  Ингигерд, Ярослав стал в какой-то степени «своим» для нормандских  конунгов не только Швеции, но и Норвегии. Дании, Англии. Пройдет время –  и роль Ярослава в системе политических взаимоотношений этих стран изменится. Если поначалу ему пришлось втягивать скандинавов в решение своих внутренних споров, идя на серьезные (в том числе и территориальные) уступки, то в дальнейшем, напротив, именно Ярослав будет вмешиваться в жизнь соседних скандинавских держав, поддерживая того или иного претендента на власть.

При этом шведский брак стал своего рода пробным камнем всей последующей  внешней политики Ярослава, который  с помощью таких же матримониальных  союзов сумеет породниться со многими могущественными дворами Европы – польским, венгерским, французским, византийским. Так постепенно русское государство и русский княжеский дом занимали вполне почетное место в европейском мире.

Старший сын Ярослава и Ингигерд Владимира прожил довольно короткую жизнь (1020-1052 г.), но в Новгороде, где он правил, навсегда осталась память о нем – каменный пятиглавы Софийский собор. Совершал он и самостоятельные походы на Константинополь, считаясь наследником Ярослава Мудрого. Но, поскольку он умер при жизни отца, о его супруге летописи ничего не сообщают, а его сыновья и внуки были наделены уделами на западной окраине государства в Галиции.

Вторым сыном Ингигерд был Изяслав, названный в крещении Дмитрием.  В 1043 г²¹⁵. было заключено сразу два династических брака – Ярослав отдал свою сестру Марию за польского короля Казимира, о чем уже говорилось выше, а сестра Казимира Гертруда стала супругой Изяслава Ярославича²¹⁶. Сын его, Святополк, в борьбе за великокняжеский престол был соперником князя Владимира Мономаха. Но его потомки были вытеснены Мономаховичами в Туров и Пинск, где их род пресекся.

В анналах, принадлежащих  перу северосаксонского хрониста середины XIII в. Альберта Штаденского, среди многочисленных характерных для этого труда генеалогических экскурсов находим один, имеющий непосредственное отношение к Руси. Под 1112 г. Альберт подробно повествует об имущественном споре между графами Штаденскими и Ольденбургскими по поводу наследства некоей владетельной дамы, Иды из Эльсдорфа, потомками которой были представители обеих тяжущихся сторон:

«Эта Ида, знатная дама родом из Швабии, жила в имении Эльсдорф и обладала наследственным владением, которое до сих пор именуется  владением Иды. Она была дочерью  брата императора Генриха III, а также дочерью сестры папы Льва IX, другое имя которого Брунон. Она вышла замуж за Липпольда, сына госпожи Глисмод, и родила Оду, [поначалу] монахиню в Ринтельне, которую она впоследствии выкупила из монастыря <...> и отдала за короля Руси, которому [та] родила сына Вартеслава. По смерти короля Ода повелела закопать в подходящих местах бесчисленные сокровища, сама же с сыном и частью богатств вернулась в Саксонию, а копавших приказала убить, чтобы они не проговорились. Выйдя [здесь] за кого-то замуж, она родила дочь Алиарину, мать графа Бурхарда из Локкума <...> Вартеслав же, снова призванный на Русь, правил там вместо отца и еще при жизни своей отыскал сокровища, запрятанные матерью». Затем идет речь о двух последних мужах Иды и потомстве от них, среди которого был и «Бурхард, главный настоятель в Трире, который впоследствии был избран архиепископом; он построил каменное здание в Эльсдорфе»²¹⁷.

Несмотря на определенный легендарный налет (русские сокровища  Оды), некоторые фактические сбои (Алиарина — Акарина называется дочерью то Иды, то Оды) и неточности (Бурхард никогда не был ни трирским архиепископом, ни настоятелем тамошнего кафедрального собора, а являлся, очевидно, настоятелем соборного храма в трирском монастыре св. Симеона), рассказ Альберта Штаденского в целом вполне заслуживает доверия, поскольку основан, надо полагать, на материалах судебного разбирательства по делу о наследстве Иды из Эльсдорфа.

Для отождествления «короля  Руси» нам помогает сообщение  немецкого анналиста 70-х гг. XI в. Ламперта Херсфельдского о прибытии изгнанного братьями киевского князя Изяслава Ярославича ко двору германского короля Генриха IV. В статье 1075 г., сразу после известия о Рождестве 1074 г., которое король провел в Майнце, Ламперт пишет: «Немного дней спустя по приезде в Майнц к нему (Генриху IV. —А. Н.) прибыл король Руси по имени Димитрий, привезя ему бесчисленные сокровища в виде золотых и серебряных сосудов и чрезвычайно драгоценных одежд, с просьбой оказать ему помощь против его брата, который силой изгнал его из королевства и, подобно свирепому тирану, сам завладел королевской властью. Для переговоров с ним об обидах, которые он причинил своему брату, король, не медля, отправил Бурхарда, настоятеля Трирской церкви, который должен был предупредить его, чтобы он оставил не по праву захваченный трон, иначе ему придется испытать силу оружия Германского королевства. Этот [Бурхард] оказался подходящим для такого посольства по той причине, что тот, к кому он отправлялся, был женат на его сестре, и Бурхард активно ходатайствовал перед королем, чтобы против того пока не предпринималось никаких более серьезных мер. Король же Руси по возвращении посольства был поручен королем [Генрихом] заботам маркграфа саксонского Деди, в сопровождении которого он ранее и прибыл»²¹⁸. 
          Не подлежит сомнению, во-первых, что немецкое посольство на Русь, отправленное в начале 1075 г., это те «слы из немец к Святославу»²¹⁹, о которых упоминает Повесть временных лет под тем же 1075 г., а, во-вторых, что под именем «короля Руси Димитрия» следует разуметь киевского князя Изяслава Ярославича, в крещении Димитрия, который после своего изгнания из Киева братьями Святославом к Всеволодом в марте 1073 г. «много блудил <...> по чужим землям»²²⁰. Это значит, что мятежным братом «короля Димитрия» и зятем Бурхарда приходится признать Святослава Ярославича, занимавшего киевский стол в 1073—1076 гг. Так как «настоятель Трирской церкви» Бурхард уже известен нам по Штаденским анналам как сын Иды из Эльсдорфа и брат Оды, совершенно неизбежен вывод: именно Святослав и был «королем Руси» — мужем Оды.