Лингвокультурные концепты и метаконцепты

В процессе коммуникации апелляции к концепту могут носить концентрированный и дисперсивный характер. При концентрированной апелляции концепт реализуется эксплицитно – при помощи конкретной языковой единицы, имеющей с ним внеконтекстуальную номинативную связь. При дисперсивной апелляции он формируется в сознании адресата при помощи совокупности значений языковых единиц, которые не являются средствами его номинации.

В качестве примера рассмотрим названия советских армейских газет эпохи Великой Отечественной войны (полные данные о проанализированных гемеронимах и о частотности употребления лексики в их составе см. Приложение 1). Заголовок, будучи самой сильной позицией текста, содержит прямые или косвенные отсылки к наиболее значимым ценностям, декларируемым данным текстом. В случае если заголовок является общим для некоего сверхтекста (название газеты, научной конференции, сборника художественных произведений), он призван установить связи между всеми входящими в этот сверхтекст текстами, мотивировать их информационное и аксиологическое единство.

Наиболее выраженную концентрированную  реализацию в составе данного сверхтекста получает концепт «Родина»: в 110 рассмотренных гемеронимах лексема Родина употреблена 32 раза, лексема Отечество – 5 раз, лексема Отчизна – 1 раз. Широко представлены также концепты «победа» (лексема победа – 6 употреблений, лексема разгром – 5 употреблений), «нападение» (лексема штурм – 6 употреблений, лексема удар – 5 употреблений), «враг» (лексема враг – 11 употреблений), «Сталин» (лексема сталинский – 8 употреблений).

Дисперсивной реализации подвергся  концепт «война». Хотя лексема война не использована ни разу, все названия имеют ассоциативную связь с представлением о войне как виде деятельности. На синтаксическом уровне деятельностная направленность данного сверхтекста проявляется в обилии побудительных конструкций. Если для советской прессы мирного времени были характерны названия, построенные по именному образцу (существительное в именительном падеже в сопровождении эпитета или без него: Известия, Комсомольская правда, Литературная газета), то в названиях военной прессы около 50% составляют различные императивные конструкции, которые с точки зрения теории речевых жанров можно описать как призывы (За Родину, Уничтожим врага, Вперед, К победе).

На уровне лексики названия мирной прессы характеризуют главным образом  информативную направленность газеты (Правда, Городские вести, Известия, Аргументы и факты, СПИД-Инфо). Военная же пресса использует гемеронимы для декларации воинской общности адресатов и адресантов газетного текста. С точки зрения отношения к боевым действиям как центральному концепту военного дискурса проанализированные названия могут быть классифицированы следующим образом:

1) описывающие мотивацию деятельности (За Родину, За счастье Родины, За честь Родины, Во славу Родины, Родина зовет, За счастье народа и т.д.);

2) формулирующие цель деятельности (На разгром врага, Бей врага, Врага на штык, Вперед к победе и т.д.);

3) содержащие призыв к действию  без формулировки мотивации или  цели (Вперед, На штурм, В решающий бой);

4) идентифицирующие деятеля, т.е.  адресата текста (Сталинский воин, Советский патриот, Защитник Отечества, Сын Родины, Красный боец и т.д.);

5) называющие черты характера,  необходимые для успешной реализации деятельности (Отвага, Мужество);

6) характеризующие интенсивность  или протяженность деятельности (Героический штурм, Сталинский удар, Боевая тревога, Боевой поход, Боевой путь);

7) квалифицирующие саму  газету как участника деятельности (Боевая красноармейская, Боевой призыв, Слово бойца, Боевой товарищ и т.д.);

8) содержащие номинации  опредмеченных символов военной  деятельности (подобных символов всего два – знамя и звезда: Красное знамя, Боевое знамя, Сталинское знамя, Звезда Советов, Боевая звезда и т.д.).

Таким образом, несмотря на отсутствие однословной апелляции, концепт «война» получил обширную реализацию в данном гипертексте как на синтаксическом, так и на лексическом уровнях.

В различных коммуникативных  контекстах одна и та же единица  языка может стать входом в  различные концепты. Чем многообразнее  потенциал знакового выражения  концепта, тем более актуальным является этот концепт, тем выше его ценностная значимость в рамках данного языкового коллектива (подробнее об этом см. параграф, посвященный номинативной плотности концепта).

Полиапеллируемость лингвокультурного  концепта может стать причиной возникновения в общении ситуации концептуального диссонанса. Концептуальный диссонанс – полный или частичный срыв коммуникации, вызванный различием ассоциативных связей между концептом и языковой единицей в сознании коммуникантов. Концептуальный диссонанс может носить семантический или прагматический характер.

При семантическом концептуальном диссонансе ошибочная интерпретация той или иной языковой единицы делает адресата неспособным адекватно извлечь информацию из высказывания адресанта. Простейший случай подобного диссонанса возникает из-за употребления одним из участников коммуникации языковых единиц, незнакомых коммуникативному партнеру. Стремясь декодировать полученное сообщение, адресат пытается этимологизировать лакунарную языковую единицу, понять ее внутреннюю форму, а в результате в его сознании актуализируется концепт, не соответствующий замыслу адресанта:

 

(2)

– В одно слово, – говорил красивый мужик с  серьгой, – летось к нам худощавый человек приходил […]. Собрал сход и говорит: «Помещик вами пользуется, жиреет, а вы без земли». Хорошо так рассказывал, только все прибавлял: «благодаря тому» да «благодаря тому», так и не поняли, за что благодарит… (А.Н. Толстой «Сватовство»).

(3)

Как-то мужики, и Родион в их числе, ходили в свой лес делать покос, и […] им встретился инженер. […] – Здравствуйте, братцы! – сказал он. […] – Я давно уже хочу поговорить с вами, братцы […]. С самой ранней весны каждый день у меня в саду и в лесу бывает ваше стадо. Все вытоптано, свиньи изрыли луг, портят в огороде, а в лесу пропал весь молодняк. Сладу нет с вашими пастухами; их просишь, а они грубят. […] Хорошо ли это? Разве это по-соседски? […] Я и жена изо всех сил стараемся жить с вами в мире и согласии, мы помогаем крестьянам, как можем. […] Вы же за добро платите нам злом. Вы несправедливы, братцы. Подумайте об этом. […] Мы относимся к вам по-человечески, платите и вы нам тою же монетой. Придя домой, Родион помолился, разулся и сел  на лавку рядом с женой. […] – По дороге около  Никитовой гречи того… инженер  с собачкой… […] Платить, говорит, надо…  Монетой, говорит… Монетой не монетой, а уж по гривеннику со двора надо бы. Уж очень обижаем барина. Жалко мне… (А.П. Чехов «Новая дача».

 

В примере (2) возникновение  семантического концептуального диссонанса обусловлено тем, что оратор использовал  незнакомое слушателям служебное слово благодаря, которое было воспринято как вход в концепт «благодарность». В примере (3) инженер при помощи фразеологизма платить той же монетой пытается апеллировать к концептам «порядочность» и «справедливость». Буквальное понимание данного выражения вызывает актуализацию в сознании крестьян концепта «деньги».

Причиной семантического концептуального диссонанса в общении  может стать также попытка  коммуниканта прибегнуть к нетрадиционному  способу апелляции к концепту. В отрывке (4) секретарша провоцирует  непонимание, стремясь избегнуть неприличного, по ее мнению, наименования человека по национальному признаку:

 

(4)

Секретарша  назвала его «знойным мужчиной», но, как потом стало ясно, вовсе  не вкладывала в это определение  общепринятый смысл. Иными словами, она не хотела таким образом подчеркнуть любвеобильность Сурена или его горячий нрав, просто ей показалось, что это удачный эвфемизм для выражения «лицо кавказской национальности». – Как будто  я без ее намеков не догадывался, какой он национальности! – брюзжал  Прошка. – Я потратил на эту глупую курицу битый час и не узнал ровным счетом ничего! (В. Клюева «Не прячьте ваши денежки»).

 

При прагматическом концептуальном диссонансе адресат адекватно понимает смысл, вложенный адресантом в языковую единицу. Однако сам выбор данной единицы для передачи этого смысла вызывает у него неприятие, поскольку противоречит его индивидуальной системе ценностей или коммуникативному кодексу культурной группы, членом которой он является. Прагматический концептуальный диссонанс ведет к классификации коммуникативного партнера как «чужого»:

 

(5)

– Ребята заканчивают  последнюю тренировку, – […] сообщил  атташонок. – Завтра начинается «показуха»... – Не последнюю, а заключительную! – жестко поправил я. – Простите? – В авиации  случайных слов нет. Слишком близко к Богу... (Ю. Поляков «Небо падших»).

(6)

– А  ты за что сидел? – не удержался  Вольф, хотя понимал, что такие опросы задавать не принято... И точно –  лицо питекантропа придвинулось вплотную, веки прищурились, недобрый взгляд тусклым буравчиком всверлился в самую душу. […] – Запомни  – садятся бабы на хер! – обветренные  губы по-блатному искривились, открывая стальную фиксу. – А я топтал зону, чалился, мотал срок, работал на хозяина! Отбывал меру наказания, короче! (Д.Корецкий «Татуированная кожа»).

 

В примере (5) лексема последний для одного из участников коммуникации не обладает концептуальной ассоциированностью. Для другого же (носителя авиационной субкультуры) она является входом в концепт «смерть» и потому подлежит табуизации. В примере (6) частичный срыв коммуникации и рост напряжения между коммуникативными партнерами вызывает употребление глагола сидеть для апелляции к концепту «тюремное заключение». Для носителя стандартного варианта русской культуры это средство номинации не является ценностно маркированным, носитель же уголовной субкультуры воспринимает его как оскорбительное, несущее сексуальные ассоциации (садятся бабы…). Его коммуникативный кодекс позволяет использовать для входа в данный концепт лишь жаргонизмы (топтать зону, чалиться, мотать срок, работать на хозяина) или официально-юридическую терминологию (отбывать срок наказания).

Прагматический концептуальный диссонанс всегда влечет за собой  отрицательную идентификацию коммуникативного партнера, основанную на употреблении им той или иной единицы языка. Если в отрывке (6) конфликт был спровоцирован незнанием говорящим определенных единиц, то в (7) причиной опознания «чужого» послужило знание им конкретной устойчивой фразы:

 

(7)

– Вальтер, скажи, пожалуйста, своему профессору, что  я когда-то начинал учить русский язык, но запомнил, к сожалению, всего-навсего одну забавную фразу. Даже не знаю толком, что она означает. И он произнес, улыбаясь и нещадно коверкая слова: – Бабы – право! Мушики – лево! Меня словно ударило в грудь ниже сердца. […] «Бабы – вправо! Мужики – влево!..» Перед глазами сразу встала бесконечная вереница людей, ограда из колючей проволоки и вот такие упитанные молодчики в черных мундирах. Меня захлестнула волна давно уже позабытой холодной ярости […]. – Инга, переведи, пожалуйста, этому господину, – сказал я по-русски […]. – В то время, как он изучал ту самую забавную фразу, я со своими разведчиками без лишних слов колошматил фашистов на фронте… […] И еще скажи, что у меня в концентрационном лагере в Саласпилсе погибли отец и мать. По всей вероятности им тоже командовали: «Бабы – вправо! Мужики – влево!» Она кивнула  и стала переводить. […] С лица Киннигаднера сползал румянец, оно стало мертвенно-бледным, почти зеленым. – Но… Но позвольте… – залепетал, заикаясь. – Скажите  господину профессору… это была шутка… Это была просто неудачная шутка… (Л.И. Квин «Ржавый капкан на зеленом поле»).

 

В данном случае коммуникантом (Киннигаднером) был предпринят стандартным фатический ход: при знакомстве с иностранцем высказаться о сложности языка его страны и продемонстрировать некоторое знакомство с этим языком, произнеся на нем какую-либо ничего не значащую фразу. Ожидаемый эффект – установление непринужденной тональности общения. Однако выбор фразы (Бабы – вправо! Мужики – влево!) оказывается ошибочным, поскольку для адресата она является входом в концепт «концлагерь». Знание этой фразы носителем иного языка позволяет опознать в нем бывшего лагерного охранника и вызывает полный срыв коммуникации.

Способы апелляции к  одному и тому же концепту в различных культурах, как правило, различны, что и составляет основную трудность межкультурной коммуникации. Однако различие это может быть лишь вопросом масштаба. Так, в ряде культур возможна апелляция к концепту несправедливость при помощи пословицы о производителе материальных благ, который сам этими благами пользоваться не может:

русское –  Сапожник ходит без сапог;

даргинское  – У оружейника в ножнах клинка не бывает;

вьетнамское – У кузнеца никогда нет  ножа для бетеля;