Философия Гегеля

1. Введение

Цель настоящего очерка —  предложить истолкование событий XVII в., отличное от того, которому большинство  из нас обучалось в школе. Это  истолкование, если сформулировать его  вкратце, заключается в том, что  английская революция 1640—1660 гг. была великим  социальным движением, подобно французской  революции 1789 г. Старый, по существу феодальный, порядок был насильственно разрушен, и на его месте был создан новый, капиталистический общественный порядок. Гражданская война была войной классовой, в которой деспотизм Карла I защищали реакционные силы государственной  церкви и феодальных лендлордов. Парламент  же победил короля потому, что мог  использовать активную поддержку торговых и промышленных классов в городе и деревне, йоменов и прогрессивного дворянства, а также и более  широких масс населения, когда те в процессе свободного обсуждения осознали, из-за чего, в сущности, идет борьба.

Нижеследующая статья будет  попыткой доказать и проиллюстрировать  эти положения.

Общепринятое отношение  к революции XVII в. неверно, так как  оно не проникает в глубь вопроса, судит о деятелях революции лишь на основании внешних данных и  полагает, что лучший способ выяснить, за что люди боролись, это узнать, что говорили о целях борьбы руководители движения.

Так, все мы знаем, что  в течение XVII в. Англия пережила глубокую политическую революцию. Все слышали  об Оливере Кромвеле и его круглоголовых, о короле Карле и его кавалерах  и знают, что английскому королю отрубили голову. Но почему это случилось? В чем было дело? И имеет ли это какое-нибудь значение для нас  сегодня?

Учебники обычно не дают вполне удовлетворительных ответов  на эти вопросы. Они обходят молчанием  кровопролития и насилия, сопровождавшие революцию, или говорят о них, как о заслуживающих сожаления  инцидентах, когда англичане, в виде исключения, опустились до уровня безнравственной  континентальной практики и дрались  друг с другом из-за политики. Но это  произошло только потому, что делались ошибки и была упущена возможность  решения вопроса путем свойственного  англичанам компромисса. Как хорошо, намекают нам учебники, что теперь мы стали гораздо мудрее и благоразумнее! Так, эти учебники совсем не указывают  причин, которые казались бы нам  достаточными для объяснения стойкости  наших предков в борьбе и принесенных  ими жертв.

Наиболее обычное объяснение революции XVII в.—это объяснение, выдвинутое самими руководителями парламента 1640 г. в их пропагандистских заявлениях и обращениях к народу. С тех  пор вигские и либеральные  историки повторяют это объяснение, уснащая его добавочными подробностями  и украшениями. Оно заключается  в том, что парламентские армии  боролись за свободу человека и его  законные права против тиранического  правительства, которое бросало  его в тюрьму без суда присяжных, взимало с него налоги, не спрашивая  его согласия, ставило в его  доме солдат на постой, грабило его  имущество и пыталось уничтожить дорогие его сердцу парламентские  учреждения. Все это, конечно, в известной  степени правильно. Стюарты действительно  пытались прекратить всякие собрания и политические дискуссии, они отрезали уши у людей, критиковавших правительство, глубоко запускали руки в карманы  налогоплательщиков, пытались заставить  замолчать парламент и править  страной при помощи назначенных  чиновников. Все это верно. И хотя парламент в XVII в. еще меньше, чем  теперь, представлял подлинные интересы простого народа, все же победа его  имела значение, так как обеспечила некоторую долю самоуправления для  богатых классов общества.

Но дальнейшие вопросы  остаются без ответа. Почему король стал тираном? Почему землевладельческому  и торговому классам, представленным в парламенте, пришлось сражаться  за свою свободу?

В XVI в., при династии Тюдоров, деды парламентариев 1640 г. были самыми стойкими защитниками монархии. Что  изменило их взгляды? Парламент поддерживал  Генриха VII, Генриха VIII и Елизавету в их стараниях установить в стране порядок, подавив анархию и прекратив разбой своих слишком могущественных подданных, феодальных властителей с их частными армиями, и создать в Англии условия для торговли и предпринимательства. Парламент поддерживал также Генриха VIII и Елизавету в их победоносной борьбе с универсальной католической церковью, и из Англии в Рим перестали течь деньги, а британская политика больше не определялась интересами иностранной державы. Наконец, парламент поддержал королеву Елизавету в ее сопротивлении Испанской империи, и в результате Дрейк, Гаукинс и другие протестантские пираты получили свободу грабить Новый свет.

Короче говоря, Тюдоры пользовались поддержкой политически преуспевавших  классов, потому что для последних  правление Тюдоров оказалось  очень выгодным.

Почему же Стюарты - Яков I и Карл I - лишились этой поддержки? Не потому, что Яков, сменивший в 1603 г. Елизавету, был очень глупый человек, шотландец, не понимавший по-английски, как это серьезно доказывали многие историки. Нужно только прочесть, что  писали и говорили Яков, Карл и их защитники, или рассмотреть, что  они делали, чтобы увидеть, что  они были отнюдь не глупцами, а либо способными людьми, пытавшимися проводить  порочную политику, либо людьми, чьи  идеи безнадежно устарели и стали  поэтому реакционными. Причины гражданской  войны следует искать не в личностях, а в обществе.

Другая школа историков, которую в противоположность  вигской можно назвать «торийской», считает, что королевская политика отнюдь не была тиранической, что Карл I, как он сам заявил перед судом, приговорившим его к смерти, выступал «не за одно лишь собственное право, так как я ваш король, но за истинную свободу всех моих подданных». Эту теорию развил в нескольких томах  красноречивой прозы, составляющих его «Историю великого мятежа», Кларендон, который в 1642 г. дезертировал из парламента, а позднее стал первым министром  Карла II. Теперь ее пропагандирует ряд  историков, которым политические предрассудки, роялистские или католические симпатии и неприязнь к либерализму  заменяют недостаток способности к  пониманию исторического процесса. Их идея заключается в том, что  Карл I и его советники в действительности старались защитить простых людей  от экономической эксплуатации со стороны  небольшого, но развивающегося класса капиталистов и что оппозиция, противостоявшая  Карлу I, организовывалась и подстрекалась  теми дельцами, которые отождествляли  свои политические интересы с палатой  общин, а религиозные — с пуританизмом.

Верно, конечно, что английская революция 1640 г., подобно французской  революции 1789 г., была борьбой среднего класса, буржуазии, богатевшей и усиливавшейся  по мере развития капитализма, за достижение политической и экономической власти и религиозной свободы. Но неверно, что королевское правительство  выступало против этого класса, защищая  интересы простого народа. Напротив, партии, представлявшие народ, оказались самыми воинственными противниками короля, гораздо более энергичными, беспощадными и радикальными, чем сама буржуазия. Монархическое правительство Карла  отстаивало совсем не интересы простого народа. Оно представляло обанкротившуюся  землевладельческую знать, а политика его диктовалась придворной кликой аристократических спекулянтов  и их приспешников, высасывавших кровь  из всего народа посредством методов  экономической эксплуатации, которые  мы рассмотрим ниже.

Борьба среднего класса за избавление от власти этой группы не была ни просто эгоистичной, ни реакционной, а напротив — прогрессивной. Землевладельцы поумнее присасывались как паразиты к новым росткам капитализма, так как их собственный экономический  способ ведения хозяйства не мог  обеспечить их существование. Для дальнейшего  развития капитализма необходимо было покончить с этим смертоносным паразитизмом, уничтожив феодальное государство. Но свободное капиталистическое  развитие было гораздо выгоднее массам населения, чем сохранение устаревшего  непроизводительного и паразитического феодализма. Новые экономические явления XVI и XVII вв. привели феодальную экономическую и социальную систему в негодность, и те из ее защитников, которые с сожалением оглядывались на устойчивость и относительную обеспеченность крестьянства в средние века, смотрели на вещи совершенно не реалистично и по существу реакционно. Их роль была такова же, как роль многих нынешних либералов, мечтающих о том, как было бы хорошо, если бы капитализм мог еще действовать «по-либеральному», как в XIX в., не имея нужды так часто прибегать к фашизму и войне. Но красивыми словами исторических процессов не изменить. История пошла своим путем и отвергла сторонников воображаемой системы так же, как она отвергла Карла I.

Таким образом, обе эти  теории односторонни. Виги подчеркивают прогрессивную природу революции  и смазывают тот факт, что классом, ставшим во главе революции и  получившим от ее завоеваний наибольшие выгоды, была буржуазия. Это толкование увековечивает легенду, будто интересы буржуазии — это интересы всего  народа, легенду, явно удобную для  нашего времени и для современной  войны, хотя гораздо менее правдивую  теперь, чем в XVII в. С другой стороны, тори подчеркивают классовую природу  революции, пытаясь отрицать ее прогрессивность  и ценность для своего времени, чтобы  обелить феодализм и доказать, что революции всегда идут на пользу лишь узкой клике.

Оба эти направления историков  подчеркивают и третью, более привычную  теорию— что конфликт должен был  решить, будет ли господствовать в  Англии пуританизм или англиканская церковь. И опять-таки, цель этого  объяснения заключается в том, чтобы  заставить нас неправильно судить о людях XVII в. и радоваться, что  мы теперь уже гораздо благоразумнее. Ведь в самом деле, говорим мы себе, какую бы личную неприязнь  ни питали друг к другу, современные  сторонники англиканской церкви и нонконформисты, они уже больше не вступают друг с другом в драку на деревенских  улицах. Но и эта теория бьет мимо цели. Конечно, религиозные пререкания заполняют не одну страницу памфлетной литературы XVII в.: обе стороны обосновывали свою линию поведения, в конечном счете, религиозными соображениями, они  верили, что сражаются за бога. Но «религия» тогда было гораздо  более широким понятием, чем сегодня. На протяжении всего средневековья  и вплоть до XVII в. церковь весьма отличалась от того, что мы называем церковью теперь. Она руководила всеми  поступками людей от крещения до похорон  и служила воротами в будущую  жизнь, в которую тогда пламенно верили все. Церковь обучала детей. В деревенских приходах, где масса  населения была неграмотна, проповедь  священника была главным источником информации о текущих событиях и  животрепещущих вопросах. Сам приход был важной единицей местного управления, где собирались и раздавались  беднякам скудные пособия. Церковь  контролировала чувства людей, указывала  людям, во что верить, обеспечивала их развлечениями и зрелищами. Она  распространяла по стране последние  новости и вела пропаганду, т. е. делала то, что теперь осуществляет множество  более эффективных органов, —  печать, Британская радиовещательная корпорация, кино, клубы и т. д. Вот  почему люди записывали проповеди. Вот  почему правительство указывало  проповедникам, нередко самым точным образом, что им проповедовать.

Королева Елизавета, например, «настраивала кафедры» («как правящие лица стараются теперь «настраивать»  утренние газеты», говорил Карлейль). Желая обеспечить, чтобы проповедники говорили то, что нужно, она разослала  им всем по экземпляру официального сборника проповедей. Этот сборник должен был  «надлежащим образам читаться во всех приходских церквях» и заканчивался проповедью в шести частях, осуждающей «неповиновение и своевольный мятеж». Епископы и священники в гораздо  большей степени, чем теперь, походили на чиновников и были частью административной правительственной машины. Первыми  признали этот факт сами духовные лица. Бэнкрофт, прелат поздне-елизаветинской поры, насмехался над утверждениями  пуритан, будто они занимаются лишь церковными делами. «Как далеко простирается область этих церковных дел! - восклицал он. - Смотрите, в какое безбрежное море дел готовы броситься их почтенные старейшины» [1] «Не осмеливайтесь, - предостерегал сторонник англиканской церкви Хукер, - вы, являющиеся овцами, делаться руководителями тех, кто должен руководить вами... Ибо господь — не бог бунта и смуты, а бог порядка и мира». [2]

Следовательно, церковь защищала существующий порядок, и правительству  было важно сохранить контроль над  этим органом гласности и пропаганды. По той же причине тот, кто хотел  свергнуть феодальное государство, должен был атаковать церковь  и захватить власть над ней. Вот  почему политические теории облекались в религиозную форму. Это не значило, что наши предки в ХVII в. были гораздо  более совестливыми и богобоязненными  людьми, чем мы. Как бы ни обстояло дело с Ирландией или Испанией, мы, англичане, можем сегодня рассматривать  свои проблемы со светской точки зрения именно потому, что наши предки положили конец использованию церкви как  исключительного, репрессивного орудия политической власти. Мы можем быть настроены скептически и терпимо  в делах веры не потому, что мы умнее и лучше их, а потому, что Кромвель, ставя в соборы лошадей  самой дисциплинированной и самой  демократической конницы, какую  только видел мир, одержал победу, навсегда покончив с порядком, при  котором людей били кнутом и клеймили за неортодоксальные взгляды на таинство причастия. Пока государственная власть была слаба и не централизована, церковь со священником в каждом приходе и священник, имевший  свободный доступ в каждый дом, могли  указывать людям, во что верить и  как вести себя, а за церковными угрозами и осуждениями скрывались все ужасы адского Огня. При  этих обстоятельствах социальные конфликты  неизбежно становились конфликтами  религиозными.