Проблема смертной казни в современном мире

МОСКОВСКИЙ  ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ 

Факультет юридический

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ДИПЛОМНАЯ  РАБОТА

Студентки 5-го курса  заочного отделения

 

 

ТЕМА: ПРОБЛЕМА СМЕРТНОЙ КАЗНИ В СОВРЕМЕННОМ  МИРЕ

 

 

 

 

Научный руководитель

_______________________

_______________________

 

 

 

 

 

Допустить к  защите:

 

Зам. директора _____________________

( подпись )

 

 

 

 

 

СУРГУТ  2000 г.

 

СОДЕРЖАНИЕ 

 

 СПИСОК НОРМАТИВНЫХ АКТОВ И ЛИТЕРАТУРЫ             63

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В В Е Д Е Н И Е

 

“Нет человека - нет проблем”

(Иосиф Сталин)

 

 

В процессе исследования проблемы смертной казни, я взяла  на себя смелость сделать следующий  вывод о том, что проблема отношения  к смертной казни всегда находилась в центре внимания не только специалистов, но и широкой общественности. 

В самых первых главах Ветхого Завета, Первой книге Моисеевой, говорится  о нарушении первыми людьми на Земле, Адамом и Евой, запрета есть плоды с деревьев в раю (глава 3), а затем, в главе 4 - об убийстве, совершенном их сыном Каином. Каин, как известно, убил своего брата Авеля. Насколько можно судить по тексту - убил умышленно, из зависти. А как же поступил Господь? Наказание в обоих случаях было неотвратимым, суровым и последовательным. Что Бог сказал, то и сделал. А сказал Господь Каину следующее: “И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле”. В ответ на слова Каина о том, что отныне каждый, кто встретится с ним, убъет его, Господь, как написано в Библии, ответил: “-за то всякому, кто убьёт Каина, отмстится всемеро”. Как мы видим, если судить по Библии, Господь не допустил убийства убийцы, т. е. смертной казни. Не допустил Господь и самосуда типа суда Линча, ибо никому не позволил поднять руку на Каина.

Что касается древнего мира, то наибольший интерес представляют в рассматриваемом  мною аспекте идеи Платона и Аристотеля. Платон интересовался причинами преступлений и анализировал их мотивы. Он писал о гневе, ревности, стремлении к наслаждениям, заблуждениях, неведении. Он отстаивал принцип индивидуализации наказания. Оно должно, по мнению Платона, соответствовать не только характеру содеянного, но и побуждениям виновного, учитывать, были ли проявлены коварство, жестокость либо имело место юношеское легковерие. Необходимость наказания обосновывалась задачами обеспечения общей и частной превенции. В ранних трудах Платон даже писал, что наказание - благо для преступника, которое способно восстанавливать гармонию в его душе. Большое внимание он уделял законотворческому процессу, отмечал необходимость учитывать человеческое несовершенство и стремление предупредить преступление, он призывал добиваться того, чтобы в результате наказания человек становился лучше. Платон допускал смертную казнь. (Криминология. Москва. 1997. А. И. Долгова. С. 7).

Аристотель отмечал и такие  причины преступлений, которые коренились во внешних для преступника условиях: беспорядки в государстве, возможность легко скрыть похищенное, искусственная нужда, возникающая от чрезмерного богатства и действительной, крайней нужды бедняков, нежелание или боязнь потерпевших обратиться с жалобой, слабость или отдаленность наказания, подкупность и низость судей и т.п.

Так в чем же коренятся  истинные истоки смертной казни? Как  я считаю, истоки эти коренятся, предположительно, в кровной мести, которая является первой юридической констатированной форме лишения жизни за преступление или проступок. В 11 веке “Русская правда” писала: ”Коли случится, что убъет муж мужа, мстят за то брат за брата, сын за отца”. Конечно, я не исключаю, как утверждают зоологи, что всесветное распространение кровной мести вызвано, в числе других причин, её генетической запрограммированностью, тесно привязанной к инстинкту самосохранения.  Однако, та кровная месть, которая фиксируется древними памятниками, по своему преимуществу уже является социальным институтом, потому что не только и не столько причинитель вреда становится жертвой кровомщения, а сколько старший в роде аксакал; и прекращение мести совершается по строгому ритуалу, так называемой у славян “покорой”.

С возникновением государственности  кровная месть - не без борьбы - либо отодвигается другими видами наказания, либо отменяется вообще хотя бы уже потому, что потребовалась особая и даже исключительная защита принадлежащих к администрации лиц, без чего функционирование вновь создаваемого аппарата управления становилось невозможным. Если мы вновь обратимся к “Русской правде”, но только в её позднейшем варианте -12 век- то найдем категоричное: “.... Отложиша убиение за голову, но кунами ся выкупати”.

На мой взгляд, наиболее эффективным  способом вытеснения кровной мести становится талион, более всего известный по своей известной формуле “око за око, зуб за зуб”. Эту формулу мы находим и во второй книге Пятикнижия  “Исход”, и в пятой - “Второзаконие”. Здесь, во “Второзаконии” мы находим сразу две интересующие нас максимы: “Если выступит против кого свидетель несправедливый, обвиняя его в преступлении, то пусть предстанут оба сии..., у которых тяжба..... перед судьями, и если свидетель тот ложно донес на брата своего, то (1) сделайте ему то, что замышлял он сделать брату своему, и так истребите зло из себя. И (2) прочие услышат и убоятся и не станут впредь делать такое зло среди себя. Да не пощадит его глаз твой: “душу за душу, глаз за глаз, руку за руку, ногу за ногу”.¹

Здесь я хотела бы заметить, что  талион и по сей день признается христианскими церквами всех вероисповеданий как непреложный постулат, но с весьма примечательным толкованием. По этому поводу архиепископ Кентерберийский, доктор Фишер, при обсуждении вопроса об отмене смертной казни в палате лордов (1948 г.) говорил: “Церковь поддерживает принцип “око за око, зуб за зуб” в том единственном смысле, в котором только и должно понимать сей постулат: в смысле ограничения наказания определенными границами, определенной пропорциональностью”. Одобряя сокращение числа деяний, наказуемых смертной казнью, и объясняя этот процесс “воздействием закона любви к ближнему”, оратор тем не менее высказался за сохранение смертной казни “ввиду её предупредительного характера”.

Теперь я хотела бы вернуться  к библейской максиме об  « убоящихся» , которая в нашем отечественном законодательстве нашла свое адекватное определение в Судебнике 1649 года: потому наказываем, «чтобы иным на то смотря, не повадно было так делать”, или “чтобы иные, смотря на то, казнились и от того злого дела унялись”.

Возлагая надежды на жестокость наказания, и судьи, и законодатели прочно держались этого убеждения, несмотря на очевидные свидетельства  его неэффективности. Поскольку  такой подход сделался традицией  всякого идеологизированного законодательства, то выход виделся не в смене модели, а в её модернизации: к старым формам устрашения прибавлялись новые, ещё более ужасающие.

Было очевидно, что все средства превентивного воздействия были исчерпаны, но нигде так нагло  не крали из карманов и сумок, как на тех площадях, где казнили, и в самое время казни-зрелища. Карманники собственными глазами наблюдали за тем, как вырывали внутренности из живого тела их вчерашних дружков, и...... продолжал воровать. В этой связи возникает два вопроса:

1. Почему преступники не проникались ужасом и страхом за свою собственную судьбу, глядя на мучения своих же товарищей?

2. Почему судьи, прокуроры, законодатели  наконец, мыслившие тем же способом, что и мы сами, не видели  совершенной никчемности традиционно  воспринимаемой превенции?

Тем не менее развитие культуры, распространение  научного знания на область уголовного права, приходившиеся на эпоху Просвещения, а также борьба за установление “царства разума”, основанное на “естественном  равенстве”, за политическую свободу и гражданское равенство, не могли не вызвать доверия к Беккариа, отрицавшему смертную казнь. Самый главный довод был: смертная казнь была бы терпима, если бы она представляла собой единственное средство, способное удержать других от совершения преступления. Пожизненное заключение, если уж держаться объективного предупреждения, страшнее мимолетной смерти, хотя и оно не в состоянии преградить путь преступлениям.²

Принято думать, что Беккариа не оказал сколько-нибудь значительного влияния  на философию эпохи Просвещения: ведь и Монтескье, и Руссо, и энциклопедисты склонялись к незаменимости смертной казни. Между тем в 18 веке практическая юстиция Франции и Италии, в меньшей мере Англии и Германии обнаруживает тенденцию к сужению применения смертной казни, начиная с малозначительных деяний.

Английские присяжные не зарекались от оправдательных вердиктов, когда  дело шло об убийстве кролика на чужой земле или о краже  носового платка в публичном месте, и правительство Англии вынуждено  было прибегнуть к депортации осужденных в Австралию. Что же касается квалифицированной смертной казни, то к началу 19-го века она почти всюду отмирает.

Французская юридическая литература предреволюционного периода полна  размышлений о приемлемости и  неприемлемости смертной казни. И это нашло свое отражение в прениях о новом УК, подготовка которого была поручена комиссии под председательством Лепелетье де Сан-Фаржо в 1791 году. Лепелетье придерживался мнения, что наказание должно служить целям воспитания преступника, и надеясь на его раскаяние, он высказался против смертной казни, равно как и пожизненного заключения. Примечательно, что за отмену смертной казни выступал в то время и М. Робеспьер, провинциальный юрист, как и большинство его коллег, много читавший просветительную литературу, а впоследствии возглавивший движение якобинцев в Великой  французской революции в 1793 году. Однако Учредительное Собрание тем не менее сохраняет не только смертную казнь, но даже её публичность только с тем, чтобы останкам казненного были, по словам сентиментального депутата Дефо, “оказаны почести по погребению”.

Кодекс Лепелетье удерживался  во Франции до 1810 года, когда вступил  в силу новый УК. созданный комиссией  под председательством многоопытного  Тарже.

Тарже хорошо знал сочинения эпохи Просвещения и, естественно, точку зрения Беккариа. В своем стремлении сохранить смертную казнь и бессрочные каторжные работы он искал научную опору, отвечающую духу времени и тому просвещенному правлению, которое связывалось с именем Наполеона Бонапарта. По этому поводу он писал: ”Истинная мудрость уважает гуманность, но она не будет приносить .... в жертву общественную безопасность... Необходимость наказания, вот что делает его законным... Цель наказания не в страдании виновного, но в предупреждении преступлений.... Нет сомнения в том, что страх перед наказанием тем действеннее, чем само наказание неизбежно и незамедлительно... И все же: повсюду встречаются люди ленивые, жадные, завистливые, развращенные, составляющие все вместе ублюдочную расу, являющуюся очагом преступлений; возрождения этой публики трудно ожидать даже и при самом мудром управлении, продолжающемся в течение многих поколений”.*

По мысли Тарже, пожизненное  заключение, которое предлагалось в  качестве альтернативы смертной казни, не трогает души их “грубых натур”. Только страх перед смертью, страх потерять жизнь способен удержать их низменные инстинкты. Из тюрьмы убегают, а из могилы  -  нет!

Таким образом, я заметила, что в системе рассуждений  Тарже проявляется ясная и  целостная установка: правосудие и уголовный закон должны оградить общество от негодяев, расы прирожденных преступников. И именно из этой установки Тарже вытекают практические следствия, которые воплотились в УК 1810 года : широкое применение смертной казни (по 35 составам) и других абсолютно определенных наказаний, какими являются бессрочная каторга и депортация.

А как же обстояли дела с отказом  от смертной казни в Англии? Парламентская  комиссии Англии 1819 года установила, что  смертная казнь назначается за 220 видов преступных деяний. Тем не менее либерализация уголовного права, немало связанная с именем Р. Пиля, захватила и Британию. В 1817 году отменяется сечение женщин, а в 1819 -четвертование; в 1826 году дошло и до смертной казни. Что же касается мужчин, то ещё в 1900 году не менее 7% осужденных были наказаны сечением. А в течение последующих 25 лет, т.е. к 1861 году, число составов, караемых смертью, сократилось до 4:

- бунт при отягчающих  обстоятельствах (тризн);

- тяжкое умышленное  убийство;

- морской разбой;

- поджог портовых  сооружений.

Однако, как я заметила, проблема смертной казни в философской  и юридической литературе 19-го века претерпевала примечательную эволюцию. И Кант, и Гегель не сомневались  в необходимости смертной казни  как меры наказания. Постулат нравственного воздаяния, примыкающий к талиону, получает у Канта признак некоторой убедительности только в отношении к наказанию за убийство, да и то лишь преднамеренное. Однако, я считаю что неодолимые трудности возникают и для кантовского “нравственного воздаяния” при наказании за государственные преступления или преступления против нравственности, и потому даже Цехария, который пытался спасти кантовскую “теорию материального возмездия” предложил в качестве критерия принцип количественно-качественного определения вины, справедливо критикуемый Н. Таганцевым. В самом деле, как определить “материальный вред” по меркам Цехария в таком случае, как неоконченное покушение? Во всяком случае, как мы видим, из сказанного не вытекает совершенный отказ от соизмерения вины и ответственности за неё, в том числе и так называемой “материальной ответственности”, но не как универсальный философский принцип права.

Гегель сомневался в  отношении так называемого абстрактного равенства между преступлением  и наказанием, потому что доведенное до логического конца, такого рода уравнение действительно приводит к абсурду: за воровство следует наказывать воровством, за грабеж - грабежом. А в том случае, если глаз за глаз, то как быть, если виновный и без того кривой?  Признавая справедливым требование Беккариа, чтобы смертная казнь совершалась не иначе как с согласия преступника, Гегель, тем не менее, справедливо замечает, что “преступник дал это согласие уже своим поступком”. Несмотря на это, прибавляет Гегель, требования Беккариа насчет отмены смертной казни имели благоприятные результаты. “Смертная казнь стала применяться реже, как и подобает этой высшей мере наказания”.³