Социальный порядок в России

Кроме того, политики-практики, действующие  в правительстве и политических партиях, считают политику важнейшей сферой деятельности человека. Можно привести бесчисленное число определений, согласно которым политика есть условие социально-экономического и культурного развития общества, силы и влияния государств и наций, реализации возможностей научного и художественного творчества и т.п. По оценке связанных с политиками других социальных и профессиональных групп политика сама по себе представляет ценность. Этот тезис обычно "подтверждается" бесчисленными текстами апологетической историографии, в которых обычно "доказывается", что история каждого народа вначале оформляется политически, а лишь затем (или попутно) экономически и культурно.

Конечно, политику можно признать благом, если она направлена на достижении других человеческих благ. Однако это не подтверждается историей цивилизации. Тезис о том, что моральные, интеллектуальные и политические ценности противостоят политическим стал общим местом социальной и философской мысли, подтверждается историей и современным состоянием России и других государств. Политику и ее институты можно считать благом, если они способны выйти за рамки интересов власти, главным из которых является стремление к господству и подчинении других социальных групп и институтов. Но доказать такую способность власти в обозримом будущем тоже вряд ли удастся.

Кто же создает новый социальный порядок в России и других посткоммунистических странах - люди или институты? Для ответа на данный вопрос напомним, что знание о генезисе, структуре и функционировании социальных институтов включает несколько уровней: научные социологические теории дают знание о топосах социальной мысли; проекты создания новых социальных институтов включают образы будущих состояний и взаимосвязей; существует также профессиональное знание о различных сферах социальной действительности; большая часть людей обладает обыденным социологическим знанием об обществе и его институтах на основе повседневного опыта; в составе религиозной веры тоже существуют представления об обществе, социальных институтах и отношениях.

Пропорции научного и обыденного опыта, элементов знания и веры в социальном знании зависят от указанных уровней, а также от целей индивидуальных и групповых социальных действий. Причем, в состав различных видов опыта входят специфические представления о рациональности¹⁶⁹. Поэтому для ответа на поставленный вопрос необходимо сравнение рациональности индивидуальных и групповых действий с институциональными условиями их реализации. Имеем ли мы тут дело со взаимной адаптацией или конфликтом? В какой степени сложившиеся при социализме отношения могут считаться факторами изменения и консервации прежних институтов и структур?

Нетрудно заметить, что происходящие в России социальные изменения затрагивают  все сферы человеческих отношений. Для упорядочивания дальнейшего описания воспользуемся различием между институтами и организациями: "Институты - это комплексы повторяющихся правил и норм, а организации - это формализованные акторы, применяющие данные нормы на практике. Различие между институтами и организациями напоминает разницу между правилами игры и игроками"¹⁷⁰. На основе данного различия и описанных особенностей экономической трансформации при одновременном стремлении политики подчинить себе социальные процессы сформулируем исходное утверждение: становление нового социального порядка в России    затрагивает деятельность, отношения, поведение и сознание индивидов, организаций и институтов, однако темпы индивидуальных, организационных и институциональных изменений различны. Телеологическая модель социальной трансформации как просто перехода от социализма к рынку и демократии не соответствует действительности: Этот переход включает множество трансформаций и их различную динамику как при сравнении разных стран, так и внутри одной страны.

В России на протяжении последних  лет возникло множество новых  экономических и политических организаций, в которых действуют те же самые люди, которые занимали руководящие посты в коммунистической системе. Политическое руководство России не учло опыт денацификации и демилитаризации Германии и Японии после второй мировой войны, в которых был введен запрет занимать посты в экономических и  политических структурах нового государства лицам, принадлежащих ранее к нацистской партии и милитаристским организациям. В России и других государствах СНГ новые институциональные правила игры - "переход к рынку и демократии" - не нашли своего организационного воплощения. Поэтому их реализация предоставляется индивидуальной и групповой инициативе.

Акторы социальных изменений действуют  в рамках старой институциональной системы с неписаным правилом социализма "Инициатива наказуема". Символические (вместо красного флага - трехцветной, вместо серпа и молота - двуглавый орел) и словесные (вместо колхозов, государственных предприятий и учреждений - "свободные предприятия", "акционерные общества", "товарищества с ограниченной ответственностью", "корпорации" и т.п.) перемены ничего не означают, если иметь в виду содержание деятельности и отношений. Иерархическая система властно-управленческих институтов государства сохранилась практически в неизменном виде, а число государственных чиновников даже возросло.

Со времени опубликования работ  М.Вебера известно, что идеальный  тип полной институционализации  общества предполагает такую ситуацию, в которой индивиды и группы действуют в формах организаций для достижения своих целей. Идеальный тип любого социального феномена означает совпадение индивидуального действия, организационных форм, институциональных норм. Однако в социально-исторической действительности такие ситуации почти не встречаются. Любые социальные изменения совершаются для преобразования существующего социального порядка, закрепленного в деятельности институтов. А формальные организации обычно являются противником, а не сторонником любых изменений.

Все это имеет место в современной  России. Распад коммунистической системы произошел по инициативе тех ее руководителей, для которых своекорыстные и властные мотивы поведения были ведущими и не шли ни в какое сравнение с идейными побуждениями. Одновременно эта инициатива и распад не вызвали решительного противодействия со стороны властно-управленческого аппарата и населения страны. Следовательно, первый этап трансформации осуществился прежними коммунистическими элитами при поддержке со стороны различных социальных групп. Нынешнее российское общество и его социальные институты и организационные структуры не являются главными действующими лицами становления нового социального порядка. Главная тяжесть преобразований легла на плечи отдельных индивидов и микросистем социальной жизни.

Таким образом, в трансформирующейся России произошла декомпозиция людей, организаций и институтов, обладающих различной логикой и целями действия. Изменения на каждом из данных уровней различны. Главными действующими фигурами становления нового социального порядка стали некоторые индивиды и группы из различных сфер вертикальной и горизонтальной стратификации общества, а не организации и институты. Этим объясняется специфика складывающегося социального порядка и эволюция реформаторских социальных сил.

Ранее говорилось, что полное совпадение логик и целей индивидов, организаций и институтов - чрезвычайно редкое явление социально-исторической жизни. Более того, нельзя утверждать, что такое совпадение является "нормальным" или желательным состоянием общества, поскольку для его развития всегда необходима определенная напряженность и конфликтность указанных социальных феноменов. Дать однозначную дефиницию оптимальной меры напряженности и конфликтности невозможно. Можно лишь утверждать, что в современной России неясность и неопределенность социального бытия увеличиваются и порождают системный кризис. С формальной точки зрения в социалистическом обществе существовали организационные формы, присущие капитализму: система отдельных предприятий во всех сферах общественной жизни; парламент в виде Верховного Совета; многопартийная система в странах советского блока. Однако все эти элементы действовали в рамках совершенно иных институциональных правил.

Безусловно, введение политической конкуренции  в целях создания демократического порядка изменило политическую сцену России. Однако в экономической сфере конкуренции до сих пор не существует. Гражданская приватизация (все жители страны в равной мере обладают возможностью владения всей собственностью всех расположенных на ее территории предприятий и учреждений) была заменена институционализацией теневой экономики и корпоративно-олигархической приватизацией, особенно после издания президенсткого указа об организации финансово-промышленных групп. Это произошло в тот момент, когда организационные структуры государственных предприятий и учреждений практически остались неизменными, а их руководящий персонал моментально использовал этот указ для легализации корпоративно-олигархической собственности и введения на производстве самой настоящей деспотии для подавлении слабых ростков производственной демократии.

Следовательно, организационно-институциональные  аспекты социальной трансформации, по сути дела, пренебрегаются политическим руководством страны. Причем, сложившиеся при социализме организационные структуры и институциональные правила относятся ко всей сфере экономики, управления и политики. Если даже считать вершину политической иерархии главной силой падения социалистической системы, ее нельзя полагать главным действующим лицом создания нового социального порядка. Она смогла сохранить за собой сложившееся при социализме привилегированное положение и способствовала его трансляции в отношении всего властно-управленческого аппарата. Происходит также дифференциация общества с точки зрения экономических и социальных интересов, причем она идет на фоне присущей для советской системы персонификации социальных и политических процессов. Из-за этого одобрение или осуждение направляется по адресу лиц, а не организаций и институтов. Ослабление властно-управленческих структур государства идет параллельно с громадным ростом коррупции в этой сфере. Следовательно, существующие законы и принципы налогообложения не стимулируют, а тормозят экономические процессы. Значит, властно-управленческие структуры государства также не являются движущей силой создания нового социального порядка. Они только воспроизводят сложившиеся при социализме крайне запутанные связи между экономикой, социальной структурой, управлением и политикой, все более отчуждаясь от общества.

Эмпирическое наблюдение экономических и социальных процессов в новой России позволяет сделать вывод о социальном одиночестве лиц и групп, стремящихся изменить существующий социальный порядок. Одновременно организации и институты трансформирующейся России значительно отличаются от их официального и идеологического образа, создаваемого политическим руководством, властно-управленческим аппаратом и средствами массовой информации. Формула "перехода к рынку и демократии" не в состоянии отразить реальную сложность происходящих социальных процессов. Тем самым обыденное, публицистическое и властно-управленческое понимание складывающегося положения вещей через призму различия между "новым" и "старым" теряет смысл. Однако отечественная социальная наука все еще пользуется указанным различием для описания социальной действительности, что лишний раз свидетельствует  о том, что линейная схема восприятия и отражения социальных процессов далеко не изжита. Хотя отношения собственности в институциональных структурах современной российской экономики пока не могут быть определены однозначно (наметились лишь определенные тенденции), эти структуры по-прежнему диктуют правила поведения большинству экономических и социальных субъектов. Данные структуры нельзя считать ни социалистическими, ни капиталистическими, поскольку они оперируют неясными и изменчивыми правилами. Институциональные структуры посткоммунистической экономики предпочитают не раскрывать свое действительное политическое содержание: "Специфическая черта этой мощной институциональной системы состоит в том, что она оперирует вне политики. Поэтому главные центры посткоммунистической власти существуют вне политики. Они располагаются в структурах международного корпоративизма, действующих за фасадом рынка и парламентарной демократии"¹⁷¹.

Мы видим, что в современной России властно-управленческие институты в значительной мере оказываются внеполитическими. Одновременно вне политики остается значительная часть общества. Это не означает, что оно пассивно. Просто большинство населения предпочитает не пользоваться политическими инструментами для выражения своих интересов: "Низы еще не готовы перехватить стабилизирующие функции у верхов. Поэтому в ситуации войны всех против всех частное, индивидуальное, приватное пространство человеческой личности начинает рассматриваться в качестве главного средства снятия хаоса, который идет сверху. Социализм в какой-то степени был ответом на признание, что хаос идет от правящих классов и что надо перенести стабилизаторы вниз"¹⁷². В результате формируется социальная система, в которой основные властно-управленческие механизмы, социальные институты и значительная часть общества остаются вне политики. Это позволяет отказаться еще от одного стереотипа перестроечной и постперестроечной публицистики и поверхностных социальных оценок - о некой "политизации" российского общества и перейти к более тщательному анализу наметившихся тенденций в его институциональной сфере.

В частности, реальности трансформирующейся России позволяют сформулировать вопрос: возможен ли при складывающихся обстоятельствах "консенсус", общественное согласие между все еще сильными общественными институтами, отдельными группами и приватным пространством человеческой личности? По логике экономической трансформации такой "консенсус" должен складываться вне институтов теневой экономики, парламентарной демократии (поскольку она отражает интересы теневой экономики) и корпоративизма: "Корпоративизм, каким бы он ни был (капиталистическим или социалистическим), несет в себе значительную опасность для осуществления модернизационных изменений. Он останавливается на полпути к полной демократии по причине своих классических свойств - монополия репрезентации и принцип отсутствия конкуренции в репрезентации интересов"¹⁷³. По своей сути корпоративизм ориентирован на достижение равновесия между частными групповыми интересами, а не на стимулирование социальных изменений.

В трансформирующейся России и других государствах бывшего советского блока корпоративизм становится механизмом консервирования статус-кво, а не формирования нового социального порядка. Корпоративизм всегда выражает интересы наиболее сильных социальных групп. В посткоммунистической России к ним относятся группы, сложившиеся при социализме и сохраняющие за собой монополию на формирование социальной реальности. Они не стремятся к кардинальному изменению существующего положения вещей.