Традиции поэтов русской классической школы 19 века в поэзии Анны Ахматовой. Проблемы методологии

В творчестве Ахматовой Пушкин открыто присутствует и на образно-тематическом, и на интертекстуальном уровнях. В отношении «Поэмы без героя», по свидетельствам современников - первых слушателей произведения, обнаружение любых аллюзий, восходящих к творчеству Пушкина, Ахматова всячески поощряла. Вот один из примеров такого «поощрения». Свидетельство Е.К. Гальпериной-Осмеркиной: «Когда Ахматова кончила читать, я подошла к ней и сказала: «Анна Андреевна, это Ваш «Домик в Коломне». Она посмотрела на меня очень внимательно и ответила: «Вы правы. Вы совершенно верно поняли мою поэму». Гальперина-Осмеркина свое наблюдение позднее прокомментировала следующий образом: «Я помнила о чьем-то толковании этого произведения как прощании поэта с молодостью перед женитьбой. И мне показалось, что прощание с прошлым в первой части «Поэмы без героя» и легкий иронический гон в «Решке» продолжают эту традицию. [11, с.242]

Замысел «Поэмы», как известно, определился в Ташкенте.

Поэма была начата Ахматовой в 50 лет. Меньше чем через два года завершена. Вскоре открылось, что завершение не окончательное. Поэма периодически дописывалась и переписывалась, опять и опять принимая вид доведенной до конца вещи. В общей сложности это продолжалось 25 лет, т. е почти целиком всю вторую половину творческой жизни поэта. Как единое целое поэма существовала уже в 1942 году, в ней было тогда триста семьдесят строк. За время вставок и исправлений, из которых последние появились незадолго до смерти, всего прибавилось еще столько же, не считая строк, которые Ахматова оставила за пределами текста.

В 1962 г., т.е. тогда, когда была завершена «окончательная» редакция произведения и Ахматова начала активную работу над «Прозой о поэме», в цикле «Вереница четверостиший» появляется одно, которое можно рассматривать в общем контексте автоописания творческой биографии:

 

«И было сердцу ничего не надо,

Когда пила я этот жгучий зной...

«Онегина» воздушная громада,

Как облако, стояла надо мной»

[5, с.211]

 

«Воздушная громада» «Онегина» - точно угаданное структурное решение пушкинского произведения, которое позволило ему стать, с стороны, «энциклопедией русской жизни», а с другой, - для избранного читателя - прозвучать как взволнованный лирический монолог. Способ реализации скрытой «между строк» пушкинской исповеди («человеческий голос поэта») Ахматова как раз и стремилась разгадать.

Первой особенностью пушкинского текста, на которую обратил внимание Ю.М. Лотман, является принцип сознательных противоречий, которому следовал автор «Евгения Онегина»: «Пересмотрел все это строго; / Противуречий очень много, / Но их исправить не хочу». Ахматова, используя в тексте поэмы прием автометаописания, в окончательной редакции произведения заострит внимание на наличие «противуречий», которые откажется исправлять: «До меня часто доходят слухи о превратных и нелепых толкованиях «Поэмы без героя» [...] Ни изменять ее, ни объяснять я не буду [5, с.274]

Примером такого знаменитого «противоречия» является образ «драгунского корнета». Пушкинский принцип сознательных противоречий, объясненный Лотманом стремлением художника к «построению текста, в основе которого лежало представление о принципиальной невместимости жизни в литературу», Ахматова реализовала как сознательную художественную установку. [25, с.14-15]

Ахматова дала первой части подзаголовок - «Петербургская повесть» - вслед за Пушкиным, назвавшим так «Медный всадник».

Пушкин написал «Медного всадника» осенью 1833 года в Болдине «Петербургская повесть» как назвал Пушкин эту поэму, описывает страшное наводнение 1824 года. Каждую осень многоводная Нева сталкивается в устье с сильным встречным западным ветром и начинает быстро подниматься в берегах. Низкие места, особенно Острова, да и весь город, построенный «под морем», оказываются под угрозой большего или меньшего затопления. Раз в несколько лет исполняющийся. В так называемом «Петербургском мифе», в мифе о городе, с самого своего основания попавшим под проклятье «быть пусту», этим наводнениям отводится существеннейшая роль» [31, с.129]

Непосредственно о «Петербургском мифе» говорится в статье Назирова Р.Г. «Петербургская легенда и литературная традиция»: «Исток легенды о Петербурге - предсказание его скорой и неминуемой гибели относится к 1722 году: слухи о зловещих знамениях в Петербургском Троицком соборе, возникшие среди духовенства и быстро охватившие весь город: «Петербургу быть пусту» [30, с.122]

У Ахматовой один из эпиграфов к «части III» или «эпилогу»:

 

«Быть пусту месту сему…

Евдокия Лопухина»

[5, с.296]

О том же в 3-й главе:

«И царицей Авдотьей заклятый,

Достоевский и бесноватый,

Город в свой уходил туман»

[5, c.287]

 

«Но главный смысл предсказания о гибели Петербурга не Божья кара за кощунство и не месть стихий. На современников страшное впечатление произвели методы великого плотника, безжалостное обращение Петра с «человеческим материалом. Петербург построен на костях мужиков… Первородный грех Петербурга состоял в том, что его красота и великолепие основаны на мученической смерти подневольных строителей города».

[30, с.123]

Анна Ахматова говорит об этом во второй главе в форме народной пословицы:

 

«А вокруг старый город Питер,

Что народу бока повытер»

[5, с.283]

 

А в третьей главе с пафосными, трагическими нотами:

 

«И весь траурный город плыл

По неведомому назначению

По Неве или против течения,-

Только прочь от своих могил»

[5, с.286-287]

 

«Ощущение нереальности города составляет «сердцевину петербургского мифа»… Пушкин создал новый образ Петербурга - города трагической красоты и безумия» [30, с.128, 131]

В ахматовской «Поэме без героя» присутствуют и нереальность, и «трагическая красота» и безумие - город «бесноватый» [5, с.287]

На непосредственную реминисценцию из «Медного всадника» указано в «Комментариях» к «Поэме без героя»:

«И невидимых звон копыт…» [5, с.288] - «подразумевается призрак Медного всадника» [5, с.448]

«16 ноября 1823 года Пушкин писал А.А. Дельвигу: «Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь донельзя», а летом 1825 года - Л.Л. Бестужеву: «Полно тебе писать быстрые повести с романтическими переходами - это хорошо для поэмы байронической. Роман требует болтовни»

В «Главе, которая могла бы остаться без названия», искушая «соблазном довериться откровенности автора» и в то же время прнзнаваясь в «чистейшем кокетстве», Ахматова своеобразно цитирует пушкинское суждение о том, что «роман требует болтовни»: «Конечно, каждое сколько-нибудь значительное произведение искусства можно (и должно) толковать по-разному (тем более это относится к шедеврам). Например, «Пиковая дама» и просто светская повесть 30-х гг. 19-го в., и некий мост между 18 и 19 веками (вплоть до обстановки комнаты графини), и библейское «Не убий» |...], но... я, простите, забалтываюсь - меня нельзя подпускать к Пушкину» (1, 352). Таким образом, и для Ахматовой «болтовня», т.е. ориентация на нелитературный рассказ, была необходима как «имитация свободной речи», которая оборачивалась созданием «надструктуры». Эта «надструктура» и есть тот самый «запрещенный прием», являющийся источником магии поэмы. Так же, как и для «Евгения Онегина», для «Поэмы без героя» характерно «не ослабление структурных связей» (при множестве семантических рядов, обеспеченных сложным механизмом авторского кодирования текста), а их увеличение». [42, с.15-16]

Кстати, пушкинская «Пиковая дама» тоже могла отразиться в «Поэме без героя»: В.Я. Виленкин рассказывает, что «В 58, кажется» Ахматова, придя к нему в гости «сразу стала рассматривать, что висит на стенах. Остановилась у письменного стола перед акварельным эскизом В.В. Дмитриева» к «Пиковой даме»… Я только было открыл рот, чтобы объяснить, что это такое, но Анна Андреевна меня опередила, все еще не отрываясь от картинки:

 

От меня, как от той графини,

Шел по лестнице винтовой,

Чтоб увидеть холодный, синий,

Строгий час над снежной Невой.

 

… А потом я совершенно неожиданно нашел это четверостишие в примечаниях автора к «Поэме без героя» в качестве одной из не вошедших в окончательный текст, но тем не менее и не зачеркнутых дописок».

[10, с.63-64]

Сама Ахматова в своем произведении говорит, что «никаких третьих, седьмых, двадцать девятых смыслов поэма не содержит» [5, с.274]

Впрочем, доказательств связи «Поэмы без героя» и пушкинской «Пиковой дамы» более чем достаточно, причем большинство опровергает сказанное автором об отсутствии в поэме «третьих, седьмых, двадцать девятых смыслов». Чрезвычайно высоко ценя пушкинскую повесть Ахматова считала важнейшим ее достоинством наличие тайны.

В заметке «Пушкинская тайнопись» статьи «Пушкин в 1828 году» говорится о неоконченном Дубровском «Это, в противуположность «Пиковой дамы» вещь без Тайны»… Да, там есть все - но нет тайнописи «Пиковой дамы» [6, с.173]

Но зато это достоинство Ахматова приписала «Поэме без героя» в одной из незавершенных строф:

 

«Не боюсь ни смерти, ни срама,

Это тайнопись, криптограмма…»

* * *

«Но сознаюсь, что применила

Симпатические чернила,

Я зеркальным письмом пишу…»

[5, с.294]

 

Еще одна непосредственная ссылка Ахматовой на Пушкина в «примечаниях редактора» - пункт 21 - «пропущенные строфы - подражание Пушкину. См. «Об Евгении Онегине»: «Смиренно сознаюсь также, что в «Дон Жуане» есть две пропущенные строфы» - писал Пушкин» [5, с.300]

Л.К. Долгополов один из главных символов «Поэмы без героя» - полосатой версты выводит из двух пушкинских стихотворений: «Возможный источник символа - стихотворение Пушкина «Зимняя дорога» и «Бесы» в первом - «Только версты полосаты попадаются одне» - строка, которая вырастает у Ахматовой до широкого обобщения пути - как пути человечества. Во втором - «верстою небывалой» перед испуганным взором путника возникает бес, и этот второй случай нам особенно важен: тема бесовщины - не последняя тема «Поэмы без героя», где она то разрастается до масштабов эпохи, то сужается до фокуса отдельной судьбы, поэтической судьбы в частности (ибо поэт в понимании Ахматовой не только соблазн для темных сил, но и сам соблазнитель для тех, кто поверит ему)» [15, с.23]

Но вернемся к связям «Евгения Онегина» с «Поэмой без героя»: «Истинная характеристика героя в «Евгении Онегине» дается лишь негативно:

 

Но наш герой, кто б ни был он,

Уж верно был не Грандисон». [38, с.]

 

Очевидно, это «шарадное» качество пушкинского героя (характеристика, данная от противного) подсказало Ахматовой «запрещенный прием» в ее поэме - минус-прием: «Поэма без героя».

«В пушкинском романе происходит колебание общей ориентировки текста, в результате чего каждый из отрывков в определенном смысле может считаться или авторской, или «чужой» речью в равной мере. Одним из способов такого рода повествования является прием графического выделения в тексте:

 

Онегин с первого движенья,

К послу такого порученья

Оборотясь, без лишних слов

Сказал, что он всегда готов.

 

Словосочетание «всегда готов» - отсылка к прямой речи Онегина. Эти слова представляют ритуализированную форму согласия на поединок. Если обратить внимание на формулы, выделенные курсивом в «Поэме без героя», то среди них лексически совпадаемыми с вышеприведенным примером будут две: «Я к смерти готов» и «Гороскоп твой давно готов». Первая формула в общем контексте авторского повествования отсылает к «прямой речи» Князева-Ленского». [42, с.17]

Причины самоубийства драгуна были романтическими, причины смерти Ленского также всецело обусловлены практикой «романтического» поведения. «Ритуальная» форма согласия Онегина на роковой поединок определила его судьбу.

Принцип «незавершенности» пушкинского произведения, вызвавший известное ироническое недоумение Белинского («И что за роман без конца? «), Ахматова «зеркально» отразила, лишив спою «Поэму» «начала». Отмечено это отсутствие «пропущенными строфами», тем самым своеобразно реализована мысль о подлинном «начале» и подлинном «конце» «петербургской истории». Сопоставление этих «начал» и «концов», двух переломных эпох, не только указывает на гибельный смысл жизнетворчества, но и раскрывает его строительный, нравственный потенциал.

«… «Божественная комедия» среди прочих титулов получила титул «Энциклопедии средневекового миросозерцания». Тот же метод оценки применил Белинский к «Евгению Онегину», назвав его «энциклопедией русской жизни». Есть соблазн включить в традицию такого подхода к поэзии и «Поэмы без героя». Поэма - летопись событий XX столетия. Реализация эстетических принципов серебряного века. Организм мировой культуры. Поэма еще и свод всех тем, сюжетов и приемов собственно ахматовской поэзии: в ней, как в каталоге, заложены, соответствующим образом перекодированные отдельные книги ее стихов, «Реквием», все крупные циклы, некоторые из вещей, держащиеся обособленно, пушкиниана» [31, с.152].

Сама Анна Ахматова писала о Пушкине: «Творчество Пушкина - горн переплавляющее весь материал, которым Пушкин пользуется. Например, когда он пользуется материалом иностранных авторов. После «переплавки» получается нечто совершенно новое - чисто пушкинское. Попадаются, правда, иногда не переплавленные зерна, но это еще больше украшает, придает прелести» [29, с.10].

Эти же строки можно полностью отнести и к творчеству Анны Андреевны Ахматовой. Несмотря на непосредственную и обширную связь с творчеством Александра Сергеевича Пушкина Анна Ахматова «переплавляет» его истоки, образы и получается «нечто совершенно новое» - ахматовское.

 

 

1.2 Ахматова и другие поэты 19 века (Лермонтов, Некрасов, Тютчев)

1.2.1 Ахматова  и Лермонтов

 

 

Дорогой сердцу Ахматовой была и поэзия Лермонтова. Если стихи Пушкина Ахматова назовет «божественными», а его голос «человеческим», то о Лермонтове она скажет, что он «владеет тем, что у актера называют «сотой интонацией» [6, с.180]

В статье «Все было подвластно ему» Ахматова напишет о творчестве Лермонтова: «он подражал в стихах Пушкину и Байрону, и вдруг начал писать нечто такое, где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему…Слово слушается его, как змея заклинателя: от почти площадной эпиграммы до молитвы. Слова, сказанные им о влюбленности, не имеют себе равных ни в какой из поэзий мира.