Русская портретная живопись первой половины 19 века

Холодным и  бессодержательным остался портрет  Неффа  —  художника,  чрезмерно  чувствительного к  эффектам  обстановки  и  колорита.  Брюллову  чужда  была слащавость будуарной  живописи, насаждаемой его современником. Его  привлекал внутренний мир человека. За светской непринужденностью и приветливостью  кн. Багратион проступает образ женщины, объятой душевным волнением. В  изяществе и грациозности всего ее облика, в смуглом с  тонким  овалом  лице  южанки  и мечтательно устремленных вдаль больших карих глазах, в достоинстве, с  каким таит она свои  переживания,  есть  очарование  поэзии  и  романтики.  Чутким камертоном, дающим  основной  тон  художественному  замыслу,  служит  нежное сочетание  великолепно  написанного  белого  шелкового   плаща   и   розовой подкладки  капюшона,  эту  мягкую  колористическую  гамму  слегка   оживляет мерцание  синего  сапфирового  кольца  княгини.  Как  и  в  портрете  Л.  И. Алексеевой,  Брюллов  использовал  в  изображении  А. А.  Багратион   форму овального портрета, подчеркивающую изящество и грациозность облика женщины.

Во  время  путешествия  по  Испании  Брюллов  не  прекращал  заниматься портретом. Его список пополнился новыми образами  людей  искусства,  которых главным образом он писал на чужбине. К галерее  ранее  созданных  портретов: Пасты, Персиани, Рончи ди Бегас и других — в Барселоне прибавились  портреты певца Роверы и его жены.

Живя за границей, Брюллов часто прибегал к технике  акварели, которой на родине  уделял  сравнительно   мало   внимания.   В   акварелях   проявилось свойственное ему блистательное мастерство и виртуозность исполнения.

В последние  годы жизни Брюллов продолжал  интенсивно работать, говоря: «Когда я  не сочиняю и не рисую, я не живу». Его творческий кругозор был широк и разносторонен.  Русского  мастера  влекли  бытовые  народные  сцены, сложные аллегории и портреты современников.

В мрачные минуты  предчувствия  приближающейся  смерти  Брюлловым  были задуманы аллегорические композиции, повествующие о  бренности  человеческого бытия.   Таков   смысл   эскиза:   «Все   разрушающее   время».    В    реку забвения—Лету—низвергаются с  вершины, которую венчает бог  времени,  великие люди прошлых  эпох.  Исполняя  эскиз,  Брюллов  мечтал  о  картине  огромных размеров, для работы над  которой  он  хотел  привлечь  своего  итальянского ученика — Галли. «Я перелью в Галли брюлловскую душу»,—говорил  он.  Интерес к Микеланджело,  проявившийся  еще  в  работе  над  росписями  Исаакиевского собора, сказался на новом замысле. Его  композиция  была  навеяна  «Страшным судом» Сикстинской капеллы.

Брюллов умер 23 июня 1852 года в  местечке  Марчиано,  близ  Рима,  где пользовался местными целебными водами. Смерть настигла  художника внезапно, хотя организм его давно был подточен. «В день  смерти  ему было  хорошо,  — писал в некрологе, помещенном в журнале «Пантеон»,  его современник,— он целое утро провел на ногах, гулял,  обедал  с аппетитом;  но  вдруг вскоре после обеда, почувствовал сильнейший припадок удушья, и три часа спустя  его не стало на свете».

По свидетельству  того же автора, проживавшего в Риме, «Брюллов тосковал в последнее время по России и с наслаждением мечтал  о  том  времени,  когда снова увидит... холодный север».

Портреты Брюллова поздней поры его жизни  имеют  глубокий  моральный  и общественный смысл. Он создал прекрасную галерею  образов  современников,  в которых  ощущались  типические   черты   эпохи,   страны,   народа.   Полные благородного достоинства, сознания высокого  назначения  человека,  портреты Брюллова были проникнуты глубоким гуманизмом.  Эти  стороны  его  творчества позволили Стасову сказать,  что  Брюллов  «умел  превращать  в  исторические картины те портреты, которые ему случилось писать».

Русского  мастера  всегда  привлекали  в  образе  человека  страстность утверждения  своих идеалов, мятежность души. В  последних  работах  черты  эти  получили ярко выраженную  социальную  окраску.  Гордые  духом  люди,  как  и прежде, овеяны мечтой, но их романтическая приподнятость  и  взволнованность обрели содержание в живой действительности.

Изобразительный  язык  Брюллова  стал  гармонически   ясен   и   прост. Современная печать справедливо отметила  неуклонное  стремление  Брюллова  к правде и безыскусственности. Брюллов стал искать красоту в простоте.  Как  и у  всех  великих  мастеров,  это  была  сложная   простота,   преисполненная глубокого  жизненного  содержания.  Внешне  сдержанно-скромные  люди  в  его портретах таят огромную силу эмоционального воздействия.

Творчество  Брюллова, оплодотворенное новыми достижениями, поднялось  на более  высокую  ступень  художественного  познания.  В   последних   работах Брюллова уже ощущались черты идеалов художников  1860—1880-х годов.  Прямой путь лежал от  образов Ланчи,  Екатерины и Анжело  Титтони к портретам Крамского, Репина.

Блестящее  мастерство  способствовало  осуществлению  новых  творческих дерзаний Брюллова. Полная порывов и исканий  жизнь  художника  оборвалась  в зените его славы и творческих замыслов. «...Многое  еще  вижу  я  впереди,— горестно заметил Брюллов незадолго до  кончины,—  я  не  сделал  и  половины того, что мог и должен сделать».

2.2. Александр Павлович Брюллов (1798-1877)

Многим очень странно, а может и смешно покажется (особливо архитекторам-фанатикам, которые все, что ни есть линейка, циркуль и  перпендикуляр, не хотят почитать), что архитектор занимается живописью; но вместо оправданий и исчисления долж­ного и недолжного занятия архитектора, я скажу только: сколько было людей, которые вмещали в себе множество различных способностей, сколько было художников, занимавшихся различными художествами с большим успехом. Хотя я слишком далек, чтобы дерзнуть причислить себя к числу людей, имеющих дар всеобъемлющий, однако никогда не устрашусь предпринять какой-нибудь труд, не имеющий отношения к архитектуре, если надеюсь быть в состоянии его выполнить ( Из письма А.П.Брюллова — П.А.Кикину, 21 апреля 1825. Неаполь).

Профессор архитектуры  Александр Павлович Брюллов (1798–1877) известен, прежде всего, как автор  многих замечательных проектов зданий в Санкт-Петербурге и пригородах, один из главных архитекторов по «возобновлению Зимнего дворца» после декабрьского пожара 1837 года. По его проекту была построена знаменитая Пулковская обсерватория, уникальное сооружение, принесшее архитектору мировую славу. Более тридцати лет А.П.Брюллов отдал преподаванию в Императорской Академии художеств. Однако художественное наследие Брюллова открывает и другие грани его таланта — первоклассного рисовальщика, акварелиста, литографа, одного из лучших портретистов первой половины XIX века. «Ни в какую эпоху русского искусства не стоял, зато на такой высоте портрет акварельный. Творчество П.Ф.Соколова и братьев Брюлловых — его неоспоримая вершина», — писал классик советского искусствоведения А.А.Сидоров в своем фундаментальном труде «Рисунок старых русских мастеров».

Многие десятилетия  столь высокая оценка мастерства Александра Брюллова парадоксальным образом соседствовала с забвением художника, «незаслуженным и несправедливым». Еще в 1924 году об этом напоминал А.Греч, автор первой монографической статьи о художнике, позднее в 1950-е годы — А.А.Сидоров. Основную причину такого забвения авторы видели, и с этим нельзя не согласиться, в огромной популярности Карла Брюллова, «лучами своей славы как бы отодвинувшего его <А.П.Брюллова> в тень». Однако как «мастер портретной акварели» Александр Брюллов «мало чем уступает знаменитому Карлу», имея «свою, ясно выраженную, очень оригинальную и своеобразную манеру».

За последние  годы ни одно из значительных исследований, посвященных истории развития искусства  акварели и камерного портрета в  России, не обходилось без работ  Александра Брюллова. Определенный вклад в изучение наследия портретиста внесли такие исследователи, как Н.И.Александрова, Э.Герловина, Е.В.Павлова, Е.Н.Петрова, Г.А.Принцева, И.М.Сахарова.

В настоящее  время известно около 150 портретов, исполненных мастером в технике акварели, рисунка, литографии.

Первые опыты  Александра Брюллова-портретиста относятся  к началу 1820-х годов, периоду пребывания в Италии. Однако, еще учась в  Академии художеств, он показал себя как талантливый рисовальщик, не уступающий в мастерстве своему младшему брату Карлу. «Между моими первыми товарищами с малолетства необыкновенный талант в рисунке и в композиции проявляли два брата — Карл и Александр Брюлло»4, — писал соученик братьев по Академии, гравер Ф.И.Иордан. Огромную роль в развитии и становлении их таланта в детские и отроческие годы сыграл отец — Павел Иванович (Павел Георг) Брюлло (1760–1833), скульптор-орнаменталист, академик, педагог, происходивший из семьи потомственных художников Брюлло (Bruello, Brulleau).

В семье П.И.Брюлло и его второй жены Марии Карловны, урожденной Шредер, в детях воспитывали внутреннюю дисциплину, уважение к труду, упорство в достижении намеченной цели, и сами родители всегда являлись для них нравственным примером. Юноша Александр Брюллов писал в своем дневнике: «Порядок есть гигантская сила для исполнения обширнейших и труднейших предприятий. Никакое предприятие не считать трудным и воображать всегда, что сделал еще очень мало, есть лучшее средство, идя, успевать за бегущим <временем>».

В 1810 году Александр  был принят в Академию художеств на казенный счет пенсионером; на год раньше в Академию поступил его младший брат Карл. Как сыновья ее бывшего преподавателя и академика они были зачислены без конкурса. Художественная подготовка, полученная в семье, и необыкновенное трудолюбие позволили братьям стать одними из лучших учеников Академии. 30 марта 1812 года, на год раньше положенного срока, Брюлловы за отличные успехи были переведены из рисовального класса в гипсовый.

В «третьем возрасте», когда встал вопрос о выборе будущей профессии, пути братьев разошлись: Карл готовился стать историческим живописцем, Александр — архитектором. Очевидно, в выборе последнего сказались предрасположенность его к точным наукам, особенно к математике, склонность к кропотливой работе, требующей усидчивости и внимания. Учился он в классе архитектора А.А.Михайлова 2-го, «крупного мастера классицизма»6, о котором впоследствии всегда вспоминал с уважением и огромной благодарностью. 31 декабря 1820 года А.П.Брюллов окончил Академию художеств с аттестатом 1-й степени, званием художника 14-го класса и шпагой.

В 1821 году для  усовершенствования практических навыков  архитектора он, при содействии своего учителя А.А.Михайлова 2-го, поступил на службу в «Комиссию по построению Исаакиевского собора» на должность помощника по укладке фундамента, но занятий графикой не оставил. Одновременно А.Брюллов был привлечен к участию — рисованию с натуры и литографированию — в издании «Собрания видов Санкт-Петербурга и его окрестностей», предпринятому Обществом поощрения художников. Для этого альбома он исполнил по собственным оригиналам три литографии — «Сенная площадь», «Гуляние на островах» и «Адмиралтейство». Работа над видами Санкт-Петербурга, однако, находилась в сфере его профессиональных интересов архитектора. Здесь истоки той глубинной связи еще молодого архитектора с родным городом, выразившейся впоследствии в тактичном вкраплении его новаторских построек в общий городской ансамбль.

Общество поощрения  художников по достоинству оценило  его работу. Несмотря на то что при выпуске из Академии А.П.Брюллов не был удостоен золотой медали, Общество посчитало возможным оплатить пенсионерскую поездку за границу молодому талантливому художнику. В 1822 году Александр и Карл были отправлены на четыре года за границу.

Путешествие братьев можно проследить буквально по дням благодаря богатейшему эпистолярному наследию Брюлловых, опубликованному И.А.Кубасовым в 1900 году. Правда, писал в основном Александр — родителям, старшему брату Федору, сестрам, П.А.Кикину, одному из учредителей Общества поощрения художников, «принимавшему большое участие в деле отправления их в чужие края»7. Карл «замечается ленивым на пере»8 и часто ограничивается лишь поклонами «любезным родителям». Письма Александра, обладавшего, безусловно, незаурядным литературным талантом, более информативны и содержат интереснейшие суждения не только об искусстве и архитектуре тех стран, где братья останавливались. Его занимала история государств, нравы народов, их населяющих, но более всего природа, особенно Италии, которой он был очарован. Он стремился передать свой восторг, рисуя прекрасные виды Италии, создавая подчас удивительные по силе и точности образы.

Путь братьев  лежал через Ригу и Митаву в  Германию, а затем в Рим, куда они  приехали 2 мая 1823 года и пробыли почти год. «Бродя из одного края Рима до другого, из Колизея в Ватикан, оттуда на Trinita di monti или в какую-нибудь виллу за город и рисуя что-нибудь с древних остатков», Александр открывал для себя архитектуру древнего города. Работы с оказией пересылались в Петербург Обществу поощрения художников.

О его даре рисовальщика и акварелиста свидетельствуют  зарисовки древних памятников итальянской  архитектуры, которые он делал, выполняя главную задачу пенсионера — сбор материалов по истории мирового искусства. Это виды Сорренто, Неаполя, Сиракуз, Сицилии, открывавшие его восторженному и наблюдательному взору все новые и новые красоты. Эти виды «населены» людьми: отдыхающий на берегу моря босоногий итальянский мальчик, погонщик с ослом, молящаяся перед образом Святой Девы итальянка, пузатый аббат и тщедушный кюре, идущие по улице Сорренто. Многие из этих фигурок не просто стаффаж, оживляющий вид, — художник создавал характеры, то лиричные, то с оттенком юмора, то гротесковые.

Серией из трех рисунков ознаменовалось и его восхождение на Везувий 1 мая 1824 года, которое Александр Брюллов подробно описал родителям: «…наша компания состояла из 6 человек, один любезнее и веселее другого; именно же были: г. полковник Л.Н.Львов, г. Перовский, адъютант великого князя Николая Павловича, г. Цейгер, действительный статский советник из Петербурга, я и барон Шиллинг (все русские)… Прибыв в Портичи и взяв ослов, пустились вверх к Везувию. Дорога с каждым шагом становилась все поразительнее; с одной стороны необозримый и прекрасный вид, с другой стороны сады, хорошо обработанные, еще несколько шагов — и взору открывалась ужасная пустота застывших волн огненного потока лавы. <…> С каждым шагом встречались новые препятствия, так что, наконец, почти не мог уже вперед подаваться, утопая в песке и золе и катясь назад; но с большим усилием достигли вершины; солнце уже клонилось к западу, вся природа начинала покоиться, только в кратере раздавался глухой шум от падающих каменьев».