Лекции по "Риторике"

Придание речи ясности  с помощью подбора звуков не сводится к выразительной функции. Звуковой ряд способен выполнять и функцию  усиления изобразительности. Ниже речь пойдет о явлениях, типичных для  художественной речи, однако приемы эти  искони встречались и в речах  сильных ораторов.

В языке есть особые звукоподражательные  слова – ономатопеи, например: «мяукать», «свист», «визг», «кукушка», «ба-бах», «гулкий». Как видно из примеров, звукоподражательные  слова могут принадлежать к разным частям речи: это глаголы, существительные, междометия, прилагательные. У всех этих слов звучание напоминает то явление, которое они обозначают: слово  «визг» своим фонетическим составом похоже на сам визг, «кукушка» – на звуки, производимые этой птицей. Употребляя такие слова, мы делаем речь более изобразительной. Она быстрей и легче воспринимается. Но звукоподражание это не только употребление специальных слов (ономатопей), но и такой подбор звуков в обычных словах, который напоминает все описываемое явление.

В песне Владимира Высоцкого  «Як-истребитель» весь звукоряд передает вой моторов и звуки падающего  самолета: «Вот он задымился, кивнул и  запел: «Мир вашему дому!» Конечно, для  ораторской речи это менее характерно, хотя бы потому, что в таких речах  редко встречаются описания звучащей природы. И все же звукоподражания  встречаются и там. В риторическом памятнике XVII в. «Повесть об Азовском осадном  сидении» автор, описывая военные события, прибегает к звукоподражанию, передающему  ржание коней и грохот осыпающихся  городских стен. Более того, уже  в «Слове о полку Игореве», произведении если не риторическом, то публицистическом, мы встречаем яркие примеры звукописи: «Трубы трубят в Путивле», «В пяток (пятницу) потоптали поганые полки  половецкие». Изображение «военных»  звуков особенно характерно для политической риторики.

Помимо прямого звукоподражания, звуковая материя используется и  для передачи определенного настроения. Способность отдельных звуков соотноситься с определенным значением, обычно эмоциональным, получила название звукового символизма. Некоторые звуки, особенно при избыточном их употреблении, действительно могут  вызывать устойчивые ассоциации с тем  или иным эмоциональным состоянием. Дрожащий согласный «р» удачно резонирует с открыто выраженной угрозой, шипящие  и свистящие «ш» и «с» –  с угрозой скрытой, плавные «м»  и «л» – с размягченностью, умиротворенностью, «у» – с унынием  и печалью и т.п. На первый взгляд, эти утверждения кажутся бездоказательными  и могут быть опровергнуты множеством контрпримеров. Но на уровне закона больших  чисел звуковой символизм существует, что подтверждается статистически, как опросом информантов, так  и количественным анализом большого массива художественных текстов.

Напряженный звук «и» в  первой речи Цицерона против Катилины передает возмущение оратора. Речь буквально  переходит в визг, когда он спрашивает у сената: «И этот человек жив?» 

В каламбуре звуковая сторона  речи обыгрывается иначе. Каламбур –  это игра слов, при которой на основании общности звучания возникает  неожиданное сближение их смысла. Так, А.И. Герцен в своей публицистике называет помещиков «секунами и  серальниками» (от слов «сечь» и «сераль»). Это один из видов каламбура –  какэмфатон – звуковое сближение  участвующих в каламбуре слов со словами бранными и нецензурными.

Другой нередко используемый вид каламбура – квазиэтимологическая фигура, представляющая собой каламбур, основанный на противопоставлении этимологии слова реальному положению вещей:

«Известно, что еще в  советскую эпоху этот Знак был  крайне непочетной наградой и различие между истинными знаками почета и Знаком почета было такое же, как  между Государем и милостивым государем» (М. Соколов).

Выражения «вождь, который  никуда не ведет», «полководец без  полка», «правительство, которое не умеет править» – примеры той  же фигуры.

Особым и очень распространившимся за последние двадцать лет видом  каламбура является деформация идиомы, когда устойчивое выражение (пословица, фразеологическая единица, крылатое слово) изменяется, сохраняя звуковое сходство с оригиналом. Например, в восьмидесятые  годы был в ходу каламбур: «Мы  рождены, чтоб Кафку сделать былью» (из «Мы рождены, чтоб сказку сделать  былью»). Деформацией идиомы было и  выражение: «Битие определяет сознание» (из «Бытие определяет сознание»).

Использование деформации идиомы в газетном заголовке уже давно  стало штампом. Правда, удачи здесь  редки, чаще авторы заголовков поступают  так, будто считают своим долгом отметиться в графе «каламбур». Это  особенно характерно для прессы, ориентированной  на молодежь, но грешат этим и солидные издания.

«Тени забитых предков» –  так выглядит один из заголовков в  «Известиях». Исходной идиомой послужило  название фильма С. Параджанова «Тени  забытых предков». Подзаголовок статьи «Разгорается политическая борьба за череп Хаджи-Мурата» проясняет  смысл заглавия, но никак не нравственную позицию творца каламбура. В том  же номере газеты читаем заголовок: «Неисполнительная  власть» (исходная форма – фразеологическое сочетание «исполнительная власть»). Он удачней, так как ближе к  квазиэтимологической фигуре: исполнительная власть не исполнительна. Во всяком случае, ироническая позиция автора здесь  понятней. На той же странице размещается  заголовок «Петр великих свершений», образованный контаминацией двух идиом: имени «Петр Великий» и устойчивого  выражения «великие свершения». Смысл  каламбура неясен. Заголовок рядом: «Низкие технологии» (из фразеологического  сочетания «высокие технологии»). Совершенно очевидно, что при таком избыточном употреблении прием перестает усиливать  выразительность, превращается в своего рода газетный этикет. Газетчики становятся заложниками штампа: без штампа неинтересно, но и штамп ничего не дает, во всяком случае не придает речи экспрессии.

Наиболее уместно употребление каламбура в конце речи для  снятия эмоционального напряжения. Иногда выступающий, если выступление устное, начинает речь с какой-нибудь шутки. Шуткой хорошо парировать возражения, особенно пространные и шаблонные. Защищая контрабандиста Вальяно, Ф.Н. Плевако в ответ на пространную  речь прокурора сослался лишь на то, что нигде не оговорено, что нельзя провозить товар на фелуках, а  в ответ на упрек произвел подсчет  того, сколько стоит одно слово  обвинителя (из расчета годового жалованья  и длинны речи) и сколько стоит  его собственное слово (из расчета  гонорара и сверхкраткого объема речи).

Следует отметить, что подобные шутки удаются лишь тому, кто уже  заработал себе прочную репутацию. Шутка вообще, и каламбур в частности, уводит мысль в сторону. Слушатель  соглашается на это, когда у такого поворота сюжета есть определенные резоны. В случае с Плевако речь прокурора  была обычной, стандартной, к тому же затянутой. У присяжных, возможно, уже  зрело впечатление о том, что  истрачено много лишних слов. При  этом дело казалось слишком очевидным, и от знаменитого адвоката ожидали  какого-то нового хода. Такой ход  и последовал. Плевако и оправдал ожидание, и разрядил обстановку, и  подчеркнул слабость своего противника. Обращение к шутке было вполне уместно.

Но злоупотребление каламбуром не придает речи дополнительной убедительности, особенно если этот каламбур построен по стандартной схеме деформации идиомы и не блещет новизной. Шутка  в риторике должна знать меру. Речь в защиту журналиста Нотовича, обвиняемого  в клевете, П.А. Александров начинает в шутливом тоне:

«Господа судьи! На страницах  Уложения о наказаниях мирно покоится статья закона, редко тревожимая, редко  вспоминаемая, ждущая того желанного  луча рассвета, когда наступит и  для нее естественный час бесшумного погребения».

Заканчивает же адвокат свою речь достаточно патетически: «Господа судьи! Не защита Нотовича ждет вашего приговора – его ждут от вас  интересы общества и печати».