Лекции по "Риторике"

 

Изобразительность речи –  это ее наглядность. Не все сообщения  вызывают в памяти живую картину. Даже отдельные слова обладают разной степенью изобразительности. Это используется в детских кубиках, где к букве  А приурочен арбуз, а не, скажем, астрофизика, к Б – барабан, а  не бином Ньютона. Но, как и в  случае с выразительностью, нас будет  интересовать не априорная изобразительность, а усиление изобразительности, точнее – специфические речевые средства, усиливающие изобразительность.

 

Что это за средства? Совершенно очевидно, например, что изобразительность  усиливается сравнениями. Если, описывая лицо человека, мы сравним его с  печеным яблоком, это сразу активизирует воображение. Даже устойчивые сравнения, такие, как «холодный как лед», «легкий как перо», «лысый как  бильярдный шар» дают пищу для нашего воображения, позволяют увидеть  описываемое, а значит, быстрее понять содержание. Кстати, уже на этих примерах видно, что усиление изобразительности  достигается не только подключением зрительных, но и других (слуховых, тактильных, вкусовых) образов.

 

Все риторические приемы, так  или иначе, связаны с усилением  изобразительности. В этом мы убедимся, когда рассмотрим фигуры и тропы  речи. Но и кроме специальных приемов, с которыми мы познакомимся ниже, изобразительность  может быть усилена и обычными языковыми средствами.

 

К числу таких средств  относятся атрибутизация и гипонимия.

 

Атрибутизация – это развертывание  предложения, распространение его  различными атрибутами – прилагательными  и наречиями. Так, фраза «Вошел мужчина» менее изобразительна, чем «Медленно  вошел плотный мужчина».

 

На первый взгляд, атрибутизация  больше нужна художественной литературе, чем риторике. Однако это не так. Если, например, речь идет о фактической  стороне дела, и оратор (допустим, адвокат), хочет продемонстрировать свою осведомленность, придать своей  версии большую убедительность, атрибутизация  ему просто необходима.

 

Предложение «К реке ведет  крутая и обрывистая тропинка, по которой  спуск довольно труден» позаимствована не из любовного романа, а из речи защитника по делу об убийстве. Это  фраза из речи известного адвоката Спасовича, входящая в довольно пространное  описание места действия. Вот еще  одна фраза из этого же описания, также имеющая достаточно «романный» облик: «Дом этот представляет каменное двухэтажное здание, обращенное передним фасадом во двор, окруженный с трех сторон густым запущенным садом, примыкающим  к саду летнего помещения, а сзади  – к небольшой площадке, обнесенной деревьями, за которой спускается в виде обрыва крутой берег Куры». Если выбросить атрибуты, предложение примет вид: «Дом обращен фасадом во двор, а сзади – к площадке».

 

То, что верно относительно судебной риторики, верно и относительно риторики политической. Сухие, лишенные атрибутов описания стесняют аргументацию к пафосу. Именно они создают впечатление  демагогии, расплывчатых обещаний или  неясных угроз. Возникает ощущение, что за сухостью формулировок оратор просто прячет реальные последствия  своих советов, а то и не знает, как все сложится на самом деле. Впрочем, демагогия, и реальная, и  мнимая, больше связана с дефектом другого способа усиления выразительности  – с гипонимизацией.

 

Что такое гипонимизация? Слова более общего значения принято  называть гиперонимимами, а слова, более  частного – гипонимами. Так, гипонимом  к слову «животное» будет слово  «лошадь». Соответственно, слово «животное» будет гиперонимом к слову  «лошадь». Гипонимизация – это  использование гипонима.

 

Замена гиперонима гипонимом  всегда ведет к усилению изобразительности, а обратная замена – к ее ослаблению. Предложение «Вошел мужчина» можно  сделать менее изобразительным, заменив и глагол, и имя гиперонимами: «Появился человек». Более изобразительным  вариантом будет фраза «Вкатился  толстяк».

 

Очень часто ораторы-демагоги, рисуя картины счастливого будущего или мрачного прошлого и не желая  связывать себя ни конкретными обещаниями, ни анализом конкретных фактов, прибегают  именно к гиперонимизации.

 

«Царила нищета» и «Не  на что было купить даже картошку, не говоря уже о мясе» – два  очень разных высказывания. За первое оратор не несет никакой ответственности, его невозможно поймать за руку: царила или не царила нищета, доказать трудно. Вопрос о том, могла ли средняя  семья купить картошку, вполне конкретен. «Благосостояние трудящихся» и  «Возможность для каждой семьи проводить  лето на море» – тоже разные высказывания. Отсутствие гипонимов, сухость очень  часто создают впечатление демагогии, пустых слов, «трескотни». Гиперонимы в иных случаях служат сознательным прикрытием пустоты, дешевого популизма, ничего не стоящего и ни к чему не обязывающего.

 

 

 

§ 2. Фигуры речи. Общие представления. Фигуры прибавления 

 

Определение фигуры. Выразительная  и изобразительная сущность фигуры. Фигуры как диаграммы чувств.

 

Центральным понятием античной риторики было понятие фигуры. Сегодня  фигуру определяют, как необычный, особый оборот речи, придающий речи выразительность  и изобразительность. Под этими  необычными оборотами понимают всевозможные повторы, пропуски и перестановки слов. Если точнее, то следует говорить о  «словесных фигурах», потому что есть еще целый ряд близких к  ним явлений, которые древние  также называли фигурами. В словесной  фигуре, или фигуре речи, в глаза  бросаются ее выразительные возможности. Она привлекает внимание именно своей  необычностью – ведь не в каждом предложении прибегаем мы, скажем, к повтору слов. Поэтому даже окрик  «Стойте, стойте! Это не так!» обратит  на себя внимание больше, чем обычное  «Стойте. Это не так». Но в плане  усиления выразительности все фигуры относительно одинаковы, и богатство  фигур было бы избыточным, а искусство  употребления их в речи – бесцельным, если бы фигуры не различались между  собой в отношении изобразительности.

 

В отношении изобразительности  фигуры представляют собой своего рода синтаксические диаграммы чувств. Навязчивому, повторяющемуся чувству соответствуют  повторяющиеся слова.

 

«Значит, заведомо знают, что  лгут? Да, вкруговую знают, что лгут, – и лгут!» Устойчивое возмущение ложью заставляет А. Солженицына  трижды в коротком отрезке текста повторить слово «лгут».

 

Нетерпению, стремлению перескочить  через время и обстоятельства соответствуют, напротив, пропуски слов.

 

«Скорее! Все – за мной!»  Спешка заставляет пропускать слова, в  данном случае сказуемые.

 

Перебоям в чувстве  соответствуют перебои в словесном  выражении.

 

«Я думаю (если я только не ошибаюсь) что теперь мы добрались  до главного». Колебание, оговорки заставляют говорящего перебивать самого себя.

 

В фигуре форма выражения  похожа на содержание в том смысле, что она, как своеобразный синтаксический график, копирует движение эмоций. Вот  почему еще древние греки уподобляли фигуру жесту в танце. Некоторые  ученые думали, что фигура передает само содержание чувства: эта фигура – гнев, та – любовь и т.п. Но это  не так. Фигура не пантомима, а именно танец. Энергичные повторы мы встречаем  и в панегириках, и в филиппиках, все те же энергичные повторы встречаем  в любовных клятвах. Общественный ли гнев, общественный ли восторг, любовная ли страсть прибегают для своего выражения к одним и тем  же фигурам, передающим, сильное, неизменное чувство. Но вот обвинитель заколебался, влюбленный смутился – и появились другие фигуры. Характерно, что взволнованная, приподнятая речь всегда изобилует фигурами.

 

Фигурами усиливаются  доводы к пафосу. Можно сказать, что  фигуры сами выступают как доводы к пафосу, ибо они проясняют  чувства говорящего, демонстрируют  их. Несоответствие фигур и пафоса всегда бросается в глаза. В утрированном виде это можно представить себе следующим образом. Человек, собирающийся продемонстрировать свою уверенность  в благополучии страны вместо обычных  в таких случаях фигур неожиданно произносит следующее: Я думаю –  да, пожалуй, я думаю... То есть, в известном  смысле слова, я считаю, что страна будет – как это в таких  случаях говорится – вполне (я  серьезно говорю) будет... благополучна. Это, конечно, гротеск, но неумелое и  неуместное употребление фигур встречается  в политических речах нередко. Древние  греки называли такое неуместное употребление фигур асхематон (буквально  – бесфигурье). Тем же словом обозначалось и отсутствие фигур вообще.

 

Существовало множество  классификаций фигур, и каждая из них имела свои основания. Для  наших целей лучше всего придерживаться деления фигур на три большие  группы, поскольку каждая из этих групп  имеет свой эмоциональный портрет. Неправильное использование фигур  внутри какой-либо классификационной  группы значительно менее ощутимо, чем употребление фигур одной  группы вместо фигур другой, как  это было сделано выше в приведенном  нами искусственном примере.

 

Итак, будем выделять фигуры прибавления, фигуры убавления и  фигуры размещения.

 

 

 

§ 3. Фигуры прибавления. Неупорядоченный  повтор

 

Общие свойства фигур прибавления. Лексический повтор, многосоюзие, морфемный  повтор, синтаксический параллелизм, период.

 

Общее структурное свойство фигур прибавления состоит в  повторении в речевой цепи единиц плана выражения. Это мо гут быть повторы служебных или полнозначных слов, значимых частей слова (морфем) или  синтаксических позиций. Общее изобразительное  свойство фигур прибавления заключается  в том, что все они демонстрируют  неизменность, постоянство овладевшего  говорящим чувства. Само это чувство  может быть как положительным, так  и отрицательным.

 

Фигуры прибавления делятся  на фигуры неупорядоченного повтора, когда  повтор не связан с симметричным относительно остального текста расположением повторяющихся  элементов, и фигуры упорядоченного повтора, когда такое симметричное расположение имеется. Последние фигуры обладают своей спецификой, и мы рассмотрим их отдельно.

 

Самой распространенной фигурой  прибавления является обычный лексический  повтор – повтор полнозначных слов. Особенно часто используется двукратный повтор – геминация.

 

На примере двукратного  повтора хорошо виден механизм фигур  прибавления. На первый взгляд, повтор слова кажется избыточным. Зачем  говорить «Сюда, сюда надо было вкладывать средства!» вместо того, чтобы сказать  «Средства надо было вкладывать сюда»? Ведь нужное лексическое значение выражается уже первое «сюда». Однако второе «сюда» не дублирует этого значения. Оно  свидетельствует об интенсивности  чувств, охвативших говорящего. Вместо него в риторическом «подстрочнике» фразы следовало бы написать: «Именно  сюда надо было вкладывать средства. И  это обращает на себя внимание. Я  даже говорить спокойно об этом не могу». Вот какую примерно гамму чувств передает второе «сюда»! Если расписывать  значения повторов, они не только не окажутся длиннотами, но и обнаружат  себя как отличные средства экономии слов. В этом их отличие от повторов вынужденных, которые не передают никаких  дополнительных смыслов и тонких мыслей, но обнаруживают беспомощность  говорящего, застрявшего на одном  слове просто потому, что второе все никак не приходит ему в  голову.

 

Пример повтора - знаменитое «Не могу молчать» Льва Толстого: «Не  могу молчать и не могу, и не могу». Именно повтор и передает интенсивность  толстовского чувства: молчание стало  невыносимым.

 

Повторяться могут и служебные  слова. Вспомним гоголевское «Что? что? что?» - сказало значительное лицо». В самостоятельную фигуру речи выделяют повтор союзов, называемый многосоюзием, или полисиндетоном. Чаще всего в  русском языке повторяется союз «и». Сравните эффект от произнесения фраз «Он сделал одно, другое, третье»  и «Он сделал и одно, и другое, и третье». Второе предложение звучит гораздо весомее. Как и в случае с обычным лексическим повтором, говорящий показывает, что описанные  действия произвели на него определенное впечатление и делится этим впечатлением со слушателями.

 

«Откуда-то изнутри в Андрееве поднялась могучая волна, которая  захлестнула собой и разум, и  сердце, и совесть, и волю, и память о грозящем законе» – вот пример многосоюзия из защитительной речи С. А. Андреевского, доказывающего, что  его подзащитный совершил преступление в состоянии беспамятства. Без  многосоюзия эта фраза выглядела  бы гораздо менее убедительной: выражение  «волна, захлестнувшая разум, сердце, совесть, волю и память о грозящем законе» производит, пожалуй, даже комическое впечатление. А вот «волна, захлестнувшая  разум, сердце, волю, память, страх перед  законом» (фигура бессоюзия) подошла  бы скорее обвинительной речи, чем  речи в защиту.

 

Многосоюзие обладает и еще  одним качеством: оно придает  речи торжественность, приподнятость, поскольку создает стиль, который  ассоциируется с языком Библии.

 

Повторятся могут и  отдельные части слова. К такого рода повторам относится повтор морфем – приставок, корней, суффиксов, окончаний. Общее название этой фигуры – гомеология. Приставки и суффиксы выражают определенное грамматическое значение, и их повтор актуализирует это значение. В  выражении «Высоко забрался, далеко залетел, на многое замахнулся» значение приставки «за» будет акцентировано, так как с нее начинаются сразу  три глагола в одном предложении. Окуджавское: «Любовь такая штука, в ней так легко пропасть, зарыться, закружиться, затеряться» также  актуализирует значение приставки  «за». То же наблюдается при повторе  суффиксов. Ср.: «Тощенький, маленький, слабенький» и «Тощий, маленький, слабый». Повтор суффикса страдательного причастия в названии повести  «Униженные и оскорбленные» подчеркивает идею «страдательности», претерпевания, как и в некрасовских строчках: «Иди к униженным, иди к обиженным. Там нужен ты». У журналиста Шендеровича  эта идея страдательности используется в целях создания комического  эффекта: «Церковь, построенная при  Алексее Михайловиче, перестроена  при Анне Иоанновне, разграблена  при Владимире Ильиче и взорвана при Иосифе Виссарионовиче».

 

Повтор корня усиливает  то общее в значении, что заключено  в родственных словах. Часто такие  повторы образуют тавтологические  словосочетания: «горе горевать», «зиму  зимовать», «дурак дураком», «ливмя лить», «криком кричать», «кипмя кипеть», «кишмя кишеть» и т.п. Повтор в прилагательном корня существительного делает высказывание убедительным: «Кесарю – кесарево, Богу – богово».

 

Повторяться могут и окончания. Этот случай называется гомеотелевтоном.

 

Вот пример повтора окончаний  из древнерусского оратора Серапиона  Владимирского. Речь идет о татарском  нашествии.