Русская переводческая мысль и переводы Ч. Диккенса на русский язык

Кстати, эпилогом к  главе Чуковского, посвященной как  раз анализу трудов Введенского, стоят слова И. Кашкина: «Каждая  эпоха достойна того перевода, который  она терпит или которым восхищается» [Чуковский 1968: 301]. Слова эти как  нельзя более характеризуют переводное наследство Иринарха Ивановича, переводами которого в действительности многие восхищались и зачитывались. Вторит им и Катарский, утверждавший, что «как переводчик Введенский был вполне сыном своего времени» [Катарский 1966: 263].

2.5. Рецепция творчества  Диккенса и отражение его творчества в русской литературе. Новые переводы

Итак, И.И. Введенский сделал английского писателя необыкновенно  популярным. Разумеется, в этом стоит  видеть не только его заслугу. О Диккенсе говорят повсюду,  спорят, восторженно отзываются и критикуют его творчество, переиздают его книги. Такое увлечение писателем, по мнению Чернышевского, могло лишь свидетельствовать о «замечательной здравости вкуса» русского читателя [Катарский 1966: 10]. Любопытен тот факт, что слухи о небывалой популярности писателя дошли до самого Диккенса, очень тронутого тем теплым приемом, который оказала русская аудитория его произведениям. Как писал потом биограф Диккенса Джон Форстер, «долго еще, если что-нибудь не ладилось у Диккенса в общественных и личных делах, он говаривал мне, что приказал уложить свой саквояж, чтобы отправиться в более благоприятный климат «самых отдаленных пределов Сибири» [Катарский 1966: 10].

Каждый искал  в Диккенсе человека своего толка, близкого по взглядам и идейной направленности творчества. Так, для Белинского Диккенс  в первую очередь был выразителем  истинности реального искусства. С  Толстым, чьи любимым писателем он и являлся, его роднят понимание идеалов добра, красоты и правды, правда,  раскритикованные Ап. Григорьевым за их узость и приторность. На подобную  ограниченность указывала и Цебрикова, в то же время подметившая, что Диккенс в своих романах не раз одерживал победу над злобой дня. Что действительно однозначно подчеркивалось и признавалось многими, так это духовное влияние Диккенса и даже, по выражению Катарского, «облагораживающее воздействие» его книг на умы [Катарский 1966: 14].

Однако до сих  пор критики спорят о степени  этого воздействия, говоря о прямом и косвенном влиянии писателя на русскую литературу в целом. Так, Кулешов считает, что, если говорить об общности тем английского писателя и его русских коллег, то общность эту следует трактовать в «широком типологическом плане» [Кулешов 1976: 184]. А потому, хотя совпадение «нравов и характеров при всей разнице русского и английского укладов» кажется разительным, объяснить это можно скорее наличием родственных мотивов. Таким образом, Кулешов отрицает непосредственное влияние Диккенса на русскую литературу по части заимствований сюжетов, характеров, даже манеры письма. Как он замечает, только на Достоевского Диккенс и оказал воздействие «в выработке очень «текучей», несколько вязкой формы ранних романов, иногда с филантропическими развязками» [Кулешов 1976: 184]. Ссылается он и на слова критика Шевырева, считавшего, что у нас могли бы явиться подражатели Диккенса, если бы в этом случае Россия уже не опередила Англии.

Схожего мнения придерживается и исследователь Э.Л. Радлов. В  статье «Диккенс в русской критике», опубликованной еще в 1922 г., он свел влияние английского романиста  только на «манеру трактовать известные  сюжеты, на выбор тем и на определенном к ним отношении» [http://www.dissland.com/catalog/retseptsiya_romanistiki_ch_dikkensa_v_rosii_v_1850_1950_h_gg.html]. Солидарен с ним в этом отношении и П.Н. Берков («Диккенс в России», 1931 г.).

Иначе стало восприниматься творчество романиста у себя на родине сразу после его смерти. Особенно умалить значение искусства писателя, еще при жизни ставшего настоящим  человеком-легендой, пытались в начале XX века в среде «интеллектуальной элиты». Часто звучали нападки на Диккенса как на писателя, которого читают лишь дети да «средняя» интеллигенция [Ивашева 1990: 128]. «Диккенсиада» в России пошла иным путем: интерес к Диккенсу-писателю и Диккенсу-человеку никогда не угасал, а становился лишь сильнее. Появились новые работы, авторы которых постарались в весьма точной форме изложить биографию романиста, а также дать тщательный анализ его творчества. Что касается переводов его произведений, то здесь прежде всего опять-таки следует упомянуть уже несколько известных нам исследователей - Катарского, Левина, Кашкина, Чуковского, а также М.П. Алексеева, Е. Ланна,  П. Топера.

Заново переводить Диккенса стали в 30-е гг. XX века: этим занимались  представители так называемой школы буквалистов (А. Кривцова, Е. Ланн). Их переводы подверглись сильной критике со стороны как самих переводчиков, так и многих читателей за излишнее следование формальной стороне оригинала. Позднее, уже в 50-е гг.,Диккенс обретет свое новое звучание в переводах «Кашкинцев»(В. Топер, О. Холмская, Е. Калашникова, Н. Волжина, Н. Дарузес, Н. Лорие, М. Богословская), и в 1957 г. в свет впервые выйдет полное собрание сочинений писателя (в 30 томах).

Однако, даже несмотря на большое количество трудов отечественных исследователей (А.А. Аникст, В.В. Ивашева, Н.П. Михальская, М.А. Нерсесова, Т.И. Сильман, М.П. Тугушева, М.В. Урнов и др.), посвященных фактам биографии писателя и его творчеству, по-прежнему ощущается нехватка работ, в которых был бы представлен полный анализ переводов Диккенса на русский язык. Правда, заслуживает отдельного внимания появившаяся совсем недавно работа Кондариной И.В. «Рецепция романистики Ч. Диккенса в России в 1850 – 1950-х гг.», где автор попыталась впервые проанализировать малоизвестные переводы, выполненные во второй половине XIX века.

Пожалуй, о малой  изученности Диккенса именно в этой области говорит и тот факт, что в настоящее время читателям  доступны лишь некоторые из переводов  Диккенса на русский язык. Выполнены они в основном теми же переводчиками, чьи имена чаще всего встречаются на станицах книг и в критических разборах, тогда как остальная масса (а русских переводчиков Диккенса было действительно немало) остается в тени. Именно для того, чтобы исправить существующее положение дел, нам и нужно больше сведений об этих  переводчиках, равно как и необходим более подробный и глубокий анализ самих переводов.

Выводы  по главе II

Первое впечатление русской  читающей аудитории о произведениях Чарльза Диккенса сложилось не в пользу романиста: последний поначалу воспринимался как писатель несерьезный и второстепенный. В прессе можно было встретить самые разнообразные отзывы на его романы – от самых восторженных до сугубо отрицательных. Однако впоследствии его творчество очень органично вписалось в отечественную литературу и прижилось на уже русской культурной почве.

Переводы на русский язык сыграли в восприятии английского романиста русскими читателями определяющую роль. Неточные, сокращенные переделки не слишком-то щепетильных переводчиков из редакций журналов вряд ли могли привлечь большое внимание к незнакомому иностранному автору. Что особенно важно, переводы его произведений позволяют проследить, как менялась переводческая установка, какие характерные для данного временного периода тенденции воплотились в тексте перевода, наконец, как личность и индивидуальная манера отдельного переводчика отразилась на результате его деятельности. С ростом  интереса к творчеству писателя развивалась и «диккенсовская индустрия», в результате чего сейчас мы располагаем обширными сведениями о личности английского романиста и накопили достаточный материал для дальнейших исследований. Несомненно, важным аспектом был и остается анализ переводов Диккенса на русский язык в общем контексте восприятия его творчества.

Глава III. Сопоставительный анализ переводов произведений Ч. Диккенса

3.1. Сопоставительный анализ переводов романа  «Посмертные записки Пиквикского клуба» (на материале переводов А.В. Кривцовой, Е. Ланна и И.И. Введенского)

Для практической части в  качестве примера приведены два  отрывка: начало главы VII «Посмертных записок Пиквикского клуба» в переводе И.И. Введенского, а также А. В. Кривцовой и Е. Ланна.

Примеры были взяты не случайно. Во-первых, сами переводчики представляют отличные друг от друга эпохи, разделенные  между собой долгим временным  отрезком. Перевод Введенского был  опубликован в журнале «Отечественные записки» еще в 1849 г. под названием  «Замогильные записки Пиквикского  клуба», тогда как Кривцова и Ланн трудились вместе с начала 30-х  гг. - в период бурного расцвета переводческой  деятельности в Советской России. Их перевод вышел в 1933 г. (издательство Academia).

Во-вторых, сопоставительный анализ двух отрывков позволит выявить  и отличительные особенности  в индивидуальном подходе переводчиков к переводу романа. Как известно, советская переводческая школа  включала два принципиально разных подхода на перевод иноязычной литературы. К одному из этих подходов - «технологически-точному  переводу» [http://www.antho.net/jr/18/markish.html] и  принадлежали Ланн и Кривцова. Их труды  подверглись критике прежде всего  со стороны приверженцев «творческого»  подхода - последователей Кашкина –  за чрезмерный буквализм, формальное копирование  языка подлинника, тяжеловесность фраз. С другой стороны, вряд ли можно спутать  и отличительную манеру Введенского, переводы которого хоть и вызывают много споров, однако же вплоть до недавнего  времени считались замечательным  образцом переводной литературы.

Итак, предлагаемый на рассмотрение отрывок представляет собой начало главы VII:

How Mr. Winkle, instead of shooting at the Pigeon and killing the Crow, shot at the Crow and wounded the Pigeon; the Dingley Dell Cricket Club plays All-Muggleton, and All-Muggleton dines at the Dingley Dell Expense; with other interesting matters

The fatiguing adventures of the day or the somniferous influence of the clergyman's tale operated so strongly on the drowsy tendencies of Mr. Pickwick, that in less than five minutes after he had been shown to his comfortable bedroom he fell into a sound and dreamless sleep, from which he was only awakened by the morning sun darting his bright beams reproachfully into the apartment. Mr. Pickwick was no sluggard, and he sprang like an ardent warrior from his tent-bedstead.

'Pleasant, pleasant country,' sighed the enthusiastic gentleman, as he opened his lattice window. 'Who could live to gaze from day to day on bricks and slates who had once felt the influence of a scene like this? Who could continue to exist where there are no cows but the cows on the chimney-pots; nothing redolent of Pan but pan-tiles; no crop but stone crop? Who could bear to drag out a life in such a spot? Who, I ask, could endure it?' and, having cross-examined solitude after the most approved precedents, at considerable length, Mr. Pickwick thrust his head out of the lattice and looked around him.

А вот и сами переводы:

Уже из самого названия глав явствует, насколько разительна манера переводчиков: пространственному, точному  названию Кривцовой и Ланна противопоставляется  довольно укороченная, но сразу бросающаяся  в глаза благодаря наличию  в ней пословиц фраза Введенского. Правда, стоит тут же заметить, что  смысл пословицы «на грех мастера  нет» – каждый может легко совершить  греховный поступок – идет в разрез с содержанием  главы, которая  как раз повествует о еще одном  курьезном случае, произошедшем с  мистером Уинклем. Однако уже следующая  за ней пословица «метил в ворону, попал в корову», т.е. невпопад (так  еще говорят о смешном неудачнике), уже несколько ближе к смыслу. Решает Введенский и описание участников игры сразу заменить ее результатом: «победоносная игра» звучит внушительнее, да и получается короче. То есть пока Кривцова и Ланн старательно преподносят  нам длинный заголовок, Введенский несколько лаконичен. Однако лаконичности этой хватит ненадолго, что отчетливо  будет видно по вставкам и добавлениям  самого переводчика.

Перевод следующего предложения  также подтверждает, что если советские  переводчики стремились в первую очередь передать содержание оригинала, то для Введенского важен именно стиль, общее впечатление от повествования. Когда Кривцова и Ланн пишут, что  мистер Пиквик мог погрузиться в  крепкий сон либо вследствие усталости, либо  от чрезвычайно утомительного  рассказа пастора, Иринарх Иванович смело приводит сразу две причины, причем здесь появляется и «счастливейший вечер», и «радушный хозяин со свечою в руке», и «сладкий сон», отсутствующие  в тексте подлинника. Переводчик разделяет  одно длинное предложение на две  части, не сказать, правда, чтобы очень-то коротких. Но и тут Введенский оказывается  подчас более точным, нежели советские  переводчики, отказавшиеся, например, от передачи фразы «the drowsy tendencies of Mr. Pickwick» (у Введенского – «восприимчивые чувства президента Пиквикского клуба»). Это, разумеется, не означает большой потери для понимания текста, но опять-таки в стилевом отношении этот вариант перевода, по нашему мнению, проигрывает переводу Введенского. Наоборот, когда в оригинале стоит «he was only awakened by the morning sun darting his bright beams reproachfully into the apartment», Кривцова и Ланн добросовестно пишут: «… он погрузился в крепкий сон без сновидений, из которого его вывело только утреннее солнце, укоризненно бросавшее яркие лучи в его комнату». «Палящие лучи» Введенского продолжают полностью выдуманное им самим предложение: «Иначе, конечно, и быть не может: между светилами двух миров, физического и нравственного, должна быть постоянная, прямая и непосредственная симпатия». Смотрим в оригинал – Диккенс просто сравнивает своего героя с воином, и нет никакого намека на  какие-то «светила» и «симпатию».