Автор работы: Пользователь скрыл имя, 12 Сентября 2013 в 13:01, дипломная работа
Цель - рассмотреть особенности проявления мифопоэтических элементов в поэмах М. Цветаевой.
Задачи: 1) определить значение термина «мифопоэтика» в литературе хх в.; 2) показать специфику выражения мифологических элементов в поэмах Цветаевой; 3) осмыслить субъективно-эмоциональные рецепции мифа в творческом сознании Цветаевой; 4) произвести анализ таких поэм Цветаевой, как «Ариадна», «Молодец», «Крысолов».
Введение…………………………………………………………………………...3
Глава 1. Литературоведческий подход к определению понятия «мифопоэтика»……………………………………………………………………8
Глава 2. Мифопоэтическое начало поэм М. Цветаевой……………………….28
2.1. «Молодец»…………………………………………………………………...32
2.2. «Ариадна»…………………………………………………………………...43
2.3. «Крысолов» …………………………………………………………………55
Заключение……………………………………………………………………….61
Список литературы ……………………………………………………………...64
Мы не будем говорить обо всех цитатах и реминисценциях из античных источников (всегда, впрочем, опосредованных переводом, пересказом или даже многовековой литературной традицией), опуская, в частности, отсылки, связанные с эрудицией Цветаевой в области греческой мифологии, разумеющиеся сами собой (Тезей, например, регулярно сравнивается с Гераклом, которому он, согласно Плутарху, стремился подражать) и не влияющие на интерпретацию текста. Начнем с тех, которые легче всего опознаются и систематически вводятся на протяжении почти всей пьесы. Это мотивы, условно говоря, «анакреонические» и «горацианские». Первые закреплены преимущественно за девушками (хором девушек и Ариадной), вторые - за юношами (хором юношей и Тезеем).
Обе линии вводятся почти с самого начала и одновременно. Первая картина открывается выходом Вестника, который сообщает, что настал «день плача»: семь девушек и семь юношей должны отправиться на Крит, ибо «Афинам закон - Царь Минос». После разъяснений о причинах траура, которые получает от водоноса старик чужестранец, появляются хоры девушек и юношей. Они оплакивают свою безвременную кончину. Девушек вместо женихов, «роз и лилий», ждет сень Аида. Юношей вместо «лавра» и нег – «красный Минотавр». Юноши опечалены тем, что не оставят после себя «ни чад, ни дел», что поэты не обессмертят их деяния в песнях. [26, с. 135]
«Розы и лилии» - распространенный анакреонтический мотив (ср. с «Люси» Г. Р. Державина, подражанием 34-й анакреонтической оде). Он коррелирует с образом «девушка – роза» (ср. с 5 и 53-й анакреонтическими одами), довольно часто встречающимся у Цветаевой. Мотив «увядшей розы», хоть и не встречается в сборнике античных анакреонтей, но, безусловно, к ним генетически восходит в тех стихах эпохи ренессанса и классицизма, где поэт призывает свою избранницу взглянуть на прекрасную розу, которая скоро завянет, и просит ее не терять времени, а посвятить его любви (см., например, сонет А. П. Сумарокова «Не трать, красавица, ты времени напрасно...»). У Цветаевой этот мотив встречается еще весной 1923 г., начиная со стихотворения «Офелия в защиту королевы».
В поэме мотив «роз» встречается сначала в хоре девушек, а затем в речи Ариадны. В диалоге Ариадны и Миноса (картина 2) мотив «розы» заменяется близким ему мотивом «травки». Минос возмущен, застав дочь в день траура по Андрогею за игрой в мяч (клубок, дар Афродиты). Ариадна же с вызовом отстаивает свое право на веселье: «Слаще вздохов о бывшем брате / Вздох о будущем женихе!» Оправдание этой позиции в том, что она не знала бед и что коротка пора девичьего расцвета: девушка - травка. В действительности слова Ариадны не следует понимать прямо: анакреонтическая «мудрость» рассчитана именно на отца, омраченного гибелью сына, сама же Ариадна («вещая») предвидит небесного жениха и расставание с бренными радостями. То же в диалоге с Тезеем в 3-й картине. Уговаривая Тезея расстаться, Ариадна изрекает: «Столько дев / Сладостны! А розы вянут - / Все». «Горацианская» линия (впрочем, как и анакреонтическая) условно именуется нами «горацианской», поскольку тема «бессмертия в памяти потомков» в русской поэзии прочно ассоциируется с подражаниями «Exegi monumentum aere perennius...» Горация. [26, с. 138] Не исключено, впрочем, знакомство Цветаевой с переводами древнегреческой элегии (Титрея и Феогнида, например) и рассуждениями на ту же тему в «Пире» Платона (209a-b). Эта тема первоначально вводится в содержание хора юношей. Затем, во второй картине, ее развивает в том же ключе Тезей, представший перед Миносом с требованием снять дань с Афин. Тезей заявляет, что он жертва равная Андрогею:
Кровь, что вечность бы не иссякла!
Славу будущего Геракла!
Гекатомбы, каких не зрел
Мир - еще! Мириады дел
Несвершенных и несвершимых.
<...> - Водопады од,
Царь, как в пропасть, в тебя швыряю!
Ибо злейшее, что теряю
Днесь - не воздух и не перстов
Ощупь, - эхо в груди певцов! [2, с. 154]
В конце речи Тезей почти цитирует мысль Горация из оды «Ad Lollium» (Carm. IV, 9, 25-28), получившую широкое хождение в европейской литературе:
Vixere fortes ante Agamemnona
Multi: sed omnes inlacrimabiles
Urguentur ignitique longa
Nocte, carent quia vate sacro. [26, с. 141]
Цветаева не знала латинского, но могла читать Горация в переводе, а приведенную мысль она могла встретить и в переводе из Байрона («Don Juan» I,5) [там же]
Тезей сокрушается, что не успел совершить настоящих подвигов: «Искусство, / Что ль к одру пригвоздить Прокруста?» Когда Ариадна приносит ему «нить и меч», она также объясняет свой поступок желанием «дабы пережило века критской девы гостеприимство», намекая на бессмертие подвигов, которые еще предстоит совершить Тезею, и свое бессмертие, поскольку она будет причастна к славе героя.
«Анакреонтический» и «горацианский» подтексты смешиваются и противостоят друг другу в вопросе о смертности - бессмертии. Мужской персонаж в общем случае может рассчитывать на «вечность», а женский по определению - невечен. Примечательно, как эта тема решается в монологе Ариадны, играющей в мяч (клубок Афродиты). Гадание о женихе с помощью круглого предмета, который бросается наугад в толпу - распространенный обычай у многих народов. Существовал он и в Греции, что отразилось, например, в 23-й анакреонтической эпиграмме. [26, с. 146]
Ариадна ищет жениха среди олимпийцев и подбрасывает мяч вверх: «Выше, выше! Пробивши кровлю - / К олимпийцам, в лепную синь!» Но мяч возвращается: «...Возвращается. Дар невестин / Все - от суженного, хоть плачь!» [2, с. 154]
Ариадна пересказывает слова Афродиты, с которыми та вручила ей свой дар:
«Муж, которому вместе с волей,
Вместе с долей его вручишь,
Он и в путах пребудет волен,
Он и в кознях пребудет чист...» [2, с. 155]
Из этих слов не понятно, о ком идет речь. Обыгрываются два значения слова муж: «мужчина» (то есть смертный) и «супруг» (может быть и бог). «В путах волен» и «в кознях чист» Дионис, это постоянный мотив его похождений, его-то вещая Ариадна и ждет. Но в конце монолога становится ясно, что Афродита говорила о смертном: «Чтобы богом земным пронесся...». [26, с. 143] Но и слово «земной» можно понимать двояко. Дионис - бог «низин», как выяснила Цветаева, работая над пьесой. Так или иначе, Ариадна ищет приобщения к бессмертному.
Встреча с Тезеем вносит путаницу в мысли и чувства Ариадны. Тезей «мнится» ей «богом». Отдавая ему «нить и меч» она понимает, что через славу Тезея суждено ей приобщиться к бессмертному. Но сам Тезей ей дороже его славы, и она пытается найти компромисс: отдает ему «дары Афродиты», но долго не соглашается уехать с ним в Афины:
Гостю - далече плыть!
В баснях и песнях - слыть.
Деве - забытой быть.
Гостю - забыть. [26, с. 144]
В кульминационной четвертой
Динамика «накреонтических» и «горацианских» мотивов в плане развития темы бессмертия не вынесена на поверхность, ее выявление требует усилий со стороны читателя. Точка зрения читателя чаще всего совмещена с точкой зрения Тезея, «простого героя». Подвиг и трагедия Тезея связаны с его духовным ростом, который проходит через три фазы: 1) диалог с Ариадной после выхода из Лабиринта, 2) монолог над спящей Ариадной на Наксосе и 3) диалог с Вакхом. И здесь тема «смерти-бессмертия» включается в гораздо более сложный, философский контекст. Подтекстом этих диалогов служат суждения, восходящие главным образом к Платону и Гераклиту. Источники восстанавливаются здесь по контексту, а не по сигналам, данным в тексте. Ариадна говорит загадками. Она нагадывает Тезею жизнь «в снах дней» с ее «ликом и следом». Себя она уже видит в мире ином (истинном) и жалеет этот (мир иллюзий): «Белый беден / Свет!». На недоуменные вопросы Тезея Ариадна отвечает: «дева – тайнопись», чтобы ее разгадать, надобен «ключ»]. Тезей просит: «Брось - соловьем!» и пытается подобрать «ключ», но безуспешно. Перед Тезеем поставлена задача философской сложности, к решению которых он не готов, поскольку он полагается только на силу своих чувств.
В намеках Ариадны содержатся фрагменты платоновской картины мира. «Белый свет» - «беден», это не истинная жизнь, а «сон», мир «теней», «следов», а не самих сущностей. Этот мир, находящийся в непрерывном движении (как и сам Тезей, герой пути) и изменении, подчиняется гераклитовскому закону вечного превращения: здесь «розы вянут – все»; здесь легко совершить ошибку, изменить, а это именно то, от чего Афродита предостерегала свою избранницу, требуя, чтобы возлюбленный Ариадны был ей верен. Ариадна предсказывает измену, но Тезей возражает: «Скорее - в море - мыс / Тронется!» [26, с. 149-154]
Тезей не в состоянии понять смысла предостережений Ариадны: они говорят на разных языках. Но он получает из этого разговора отправную точку для своих последующих размышлений и разговора с Вакхом. Ариадна объясняет ему, что бессмертных притягивает смертное: «Юноша! Бессмертья к смерти / Страсть - страшнейшая из кар!». На пути Тезея может встретиться какая-нибудь нимфа или богиня, ждущая «за поворотом в пещере, дебрях, полуночных гротах» (эти гроты не случайно перекликаются с платоновской «пещерой»), но и Ариадна может привлечь к себе внимание бога.
Если бы Тезей остался «простым героем», полагался только на свои чувства, он остался бы под покровительством Афродиты. Но он начинает размышлять. Над телом спящей Ариадны, утомленной ласками, он рассуждает о своей бессоннице, называя Ариадну «скрытую истину познавшая душ». Эта истина открывается и ему: он произносит монолог, смысл которого в том, что «тело» («земля», «лоб», «глаза», «уста», «цвет») «утомляется» («насыщается», «стареет», «умирает»), но «душа» («бессмертное», «мысль», «чаяния», «сердце», «страсть») «неутомима» («бездонна», «безгранична», «бессмертна»). К сохранившемуся наброску монолога («Но - вьявь и воистину - / Знай: тело пройдет») сделана приписка: «Не странная ли молитва для Тезея, простого героя?». [26, с. 155] Отсюда плавный переход к страшной клятве, в которой, в частности, говорится: «Страсти моей сама - / Ты не вечнее!». Тезей утверждает: «Будь то хоть сам Зевес / С Мойрами вкупе - / Сих не сниму желез!» В этот момент и раздается голос Вакха: «Вакху – уступишь».[26, с. 156]
Работая над образом Вакха, Цветаева, как достоверно известно, интересовалась сочинениями Фридриха Ницше и Эрвина Роде (см. письмо к О. Е. Колбасиной -Черновой от 6 ноября 1924 г.). Книгу последнего она получила только после завершения работы над поэмой. Похоже, что Цветаева была знакома и с «Вакханками» Еврипида (в переводе Анненского или в пересказе). «Дионисийские» мотивы уже представлены не отдельными реминисценциями, а единым блоком, и здесь важно не только что, но и как реализуется в диалоге с Вакхом «дионисическая» тема.
Вакх с гордостью сообщает Тезею, что он – «огненный сын Семелы», «вдохновения грозный бог», «двусердый», «двоедонный» и «двоеверный», «дважды рожденный». У каждого, кто «прозрел» благодаря ему, «взгляд двоится» (следует понимать двояко: и в смысле опьянения, и в смысле диалектики). Низшим он «оторопь и одурь», высшим – «заповеди язык». Он упраздняет прошлое и будущее, раздвигает границы и уничтожает пределы. Последнее прямо перекликается с монологом Тезея над спящей Ариадной. Вакх как бы ловит Тезея на слове о «бессмертии алчбы»: «Ненасытен и глада алчу: / Только жаждою утолюсь». Вывод, который следует: он - единственная достойная пара Ариадне. Если Тезей может обещать ей сохранение своей страсти, несмотря на ее увядание и смерть, то Вакх обещает спасти ее и от увядания, и от смерти. Он предлагает Тезею сразить свое «жадное сердце»(страсть), которое страшнее Минотавра. [26, с. 157]
Согласно плану, Тезей должен быть соблазнен Вакхом. В речи Вакха основа – «вкрадчивость». Голос Вакха кажется Тезею «зачаровывающим сердце» и «звенящим кифарой». На протяжении всей сцены он остается невидим. «Вакх, - пишет Цветаева, - хочет Ариадну. Как бог, он может ее отнять, но он, очевидно, хочет и Тезея, он хочет доброй воли Тезея к жертве». Тезей не сразу верит голосу Вакха и вызывает его на бой. Голос отвечает ему: «Тсс... Непрочен / Сон в присутствии божества». «Сон» на «двоедонном» языке Вакха может означать и сон Ариадны, и жизнь Тезея, то есть он одновременно угрожает Тезею и просит его не будить Ариадну. Дальше он разъясняет только второй смысл: «Чти же дрёму / Девы, грезящей о тебе». Убеждая Тезея в том, что он предлагает Ариадне лучший жребий, Вакх произносит гневный монолог о земной любви, а слова: «И сие любовью / Величаете? Мышц игра - / И не боле!» - отзываются киническим рассуждением Марка Аврелия о тех вещах, которыми принято восхищаться. Таковы некоторые ресурсы цветаевской античности, организующей ядро поэмы. Но есть и «рамочные» реминисценции, организующие материал первой и пятой картин, место действия которых - Афины. В первой картине конфликт между царем Эгеем и народом, инспирированный стариком чужестранцем, мотивирует введение мотивов, знакомых больше из исторических и философских источников. Чувствуется, что это тот самый афинский народ, который казнил Сократа и проиграл Пелопонесскую войну, несмотря на усилия мудрого Перикла. Народ ведет себя неразумно, проявляя строптивость и в то же время легко поддаваясь внушению то старика чужестранца, то Эгея, то Тезея. [26, с. 158]
Чужестранец (Посейдон) легко манипулирует толпой, играя «высокими» понятиями и образами. Он напоминает афинянам, что они «граждане», а не «Миносовы стада» и требует равного участия в жребии жертв Минотавра царского сына: «Многих ставши отцом, Царь единого блюсть не вправе». Здесь он почти цитирует первую книгу «Политики» Аристотеля. Его речь украшена традиционными метафорами: «Поворотом руля спор решают», - говорит он, воскрешая в памяти метафору «государство – корабль». Таким образом, Цветаева переносит на мифологические Афины черты, известные ей из истории Афин периода расцвета демократии. [26, с. 159]
Совсем иначе решена заключительная картина. Она воскрешает образ «мистической» Греции. Здесь тема хора граждан - игра стихий и неподвластность Рока человеческой воле. Первый хор граждан обращен к изменчивому морю и трактует на квази-античный лад тему «свободной стихии» из элегии Пушкина «К морю»:
Море, море,
Что несешь? <...>
Нрав твой: кабаном трущобным
Выбесившись, белым овном
Ляжешь, кудри раздвоя,
Море: ярая бадья! <...>
Доля, доля...
Воля - где?... [2, с. 159]
Заканчивается он крайне пессимистически:
Лучше б вовсе в эту жизнь, -
В коей правды не дождаться, -
Не рожать и не рождаться...[2, с. 159]
Цветаева перефразирует
Итак, мифопоэтика Цветаевой располагала среди прочего следующими ресурсами: 1) «анакреонтической» топикой (прежде всего растительной метафорикой), 2) «горацианским» комплексом мотивов, группирующихся вокруг темы «бессмертия», 3) платоновской моделью двух сообщающихся миров (мира бессмертных богов и мира смертной природы) с полным набором оппозиций: реальное - отображенное, неизменное - изменяемое, вечное - тленное, совершенное - несовершенное и т. д., 4) гераклитовским образом «текучего» этого мира с его тяготением и борьбой противоположностей, 5) образом «двуприродного» Диониса, почерпнутым из вторичных источников (Ницше); 6) историческим образом демократических Афин; 7) «пессимистической» топикой «высокой» античной поэзии (Феогнид, Софокл). [26, с. 160]
Нетрудно заметить, что речь идет преимущественно о топике. Разнородной топикой Цветаева маркирует своих разноприродных героев. Природа героя (персонажа) определяется его принадлежностью к миру земному (миру людей) или миру богов. Хор (юношей, девушек, граждан) всегда принадлежит земному миру. Посейдон, Афродита и Вакх принадлежат миру богов, но миру богов, фактически, принадлежит и Ариадна. Когда Ариадна говорит, ее слова всегда имеют двойной смысл, как и в речи Вакха: один смысл – «для людей», другой смысл – «для богов» (для себя). В «мире людей» говорят на языке «анакреонтики» и «горацианства», в «мире богов» - на языке «платонизма» и «гераклитианства». [там же]