Мифопоэтическое поле М. Цветаевой

     Принципиальным для М. Элиаде и Ю.М. Лотмана в специфическом оформлении сюжета, распространенного, доминантного в традиционной или архаической культуре, является тенденция к безусловному отождествлению символа, персонажа и реального (природного) феномена. Действительно, нельзя не согласиться с наблюдением Ю.М. Лотмана о том, что «…такие циклы, как сутки, год, циклическая цепь умираний и рождений человека или бога рассматриваются как взаимно гомеоморфные. Поэтому хотя ночь, зима, смерть не похожи друг на друга… их сближение не представляет собой метафоры… Они – одно и то же (вернее, трансформация одного и того же)»

[23, с. 225].

Подобное наблюдение было сделано в конце XIX в. представителями натурмифологической или календарной школы, но независимо друг от друга этнографы (Н.Жуковская, А. Сагалаев  и др.) на материале текстов тюркоязычных и монголоязычных народов утверждают, что эпические тексты и своды текстов бесписьменных культур Сибири являлись специфической формой систематики фактов и явлений объективного мира. О подобной функции текстов архаических культур упоминает и Ю.М. Лотман в своих изысканиях в области происхождения сюжета. Культурологический анализ текстов бесписьменных культур приводит его к выводу о том, что сюжеты эпических текстов «сводили мир эксцессов и аномалий, который окружал человека, к норме и устройству». [23, с.220]. С этой точки зрения сюжет (то, что мы воспринимаем сегодня как сюжет эпического повествования) есть не что иное, как звено в цепи бесконечно повторяющихся циклов рождения и смерти, имманентно присущих бытию. Включение звена (рождение – смерть) в линейное временное движение становится для Ю.М. Лотмана и М. Элиаде сюжетопорождающим и, соответственно, текстопорождающим механизмом. Сходство позиций названных авторов, бесспорное, по нашему мнению, привело их к соотносимым выводам, представленным в разных концептуальных системах.      Для Ю.М. Лотмана, текст, который приобрел самостоятельное словесное бытие в его линейном, т.е. сюжетном расположении, воплощает в системе символов идею перманентной смены циклов в глобальном и минимальном смыслах этого слова. М. Элиаде акцентирует только глобальный смысл, утверждая, что сюжетика эпоса воспроизводит космогонические акты и акты эсхатологии как рождение и гибель мира в целом, а не только его микроциклов.

     Спорным для нас в целом безупречной позиции Ю.М. Лотмана представляется его тезис о том, что «центральная сфера культуры строится по принципу интегрированного структурного целого…, периферийная образуется как кумулятивная цепочка, образуемая простым присоединением структурно-самостоятельных единиц». [23, с.234].

     Представляется, что сюжет эпики не ограничивается бесконечным повторением звена (смерть - рождение), поскольку кумуляция не в состоянии объяснить наличие тысяч стихотворных строк эпического произведения. Кроме того, думается, что не бесспорно и замечание Ю.М. Лотмана по поводу усложнения линейного сюжета посредством простого введения в текст персонажей-двойников. На наш взгляд, это замечание может быть принято только филологом и только применительно к анализу позднейших, собственно литературных авторских текстов, где противопоставление героя и антигероя является основным условием разрешения конфликта и способом воплощения авторской идеи. В эпическом творчестве традиционных культур, как нам представляется, принципиально важным является сохранение не одного, пусть и глобального, блока памяти культуры, но всей совокупности смысловых, мировоззренчески значимых блоков. Таковыми, на наш взгляд, являются все категории мифов этнической мифологии.

     Художественные тексты, основанные, по выражению Ю.М. Лотмана, на эстетике тождества, безусловно, характеризуются фиксированностью области сообщений, хотя эта область вряд ли может быть замкнута циклом, упомянутым выше. Здесь мы переходим к анализу второй части термина «мифопоэтика», т.е. к анализу понятия «поэтика». [23, с. 202]

     Справочная литература трактует этот термин широко: от буквальной кальки с греческого poietike – поэтическое искусство до «учения о жанровых формах словесного искусства, композиции и сюжета»; «система художественных средств, характерных для поэта, направления, нации, эпохи». Думается, что понятие «поэтическое искусство» - поэтика, ведущее свою историю от Аристотеля и отнюдь не синонимичное понятию «стихотворное», а означающее «художественное повествование», «повествование, оформленное по законам эстетики», с учетом указанного второго значения: система художественных средств, характерная для нации, эпохи – вполне отчетливо обозначает круг объектов, ведущих свое начало от мифа. [50, с. 31]

     Представляется, что эпические формы в их изустном бытовании в процессе генезиса, длившегося века (если не тысячелетия), сохранили сакральный смысл мифа, но разработали свою, отличную от мифологической, систему тропики. Эта система и определила специфику выражения разных вариантов трансформации мифа, и дала основание фольклористам и филологам возможность исследовать формы трансформированного мифа по законам литературоведческого анализа. Здесь следует оговориться, что существует блок позднейшего фольклора (историческая песня, жанры несказочной прозы, баллада, скоморошина, вся совокупность неофольклора), который лишь формально сохраняет отдельные черты народной словесности, восходящей к мифу, или стилизует повествование под исходные варианты тропики. Те тексты, которые в фольклористике называются героическим эпосом, волшебной сказкой, заговорной формулой, паремиями, ритуально-обрядовой поэзией, сохранили свою архаическую природу и лишь условно могут быть названы жанром фольклора. Действительно, сложности, связанные с классификацией фольклора, вызваны неизбежностью лакунарности, возникающей при вычленении текста из среды его естественного бытования – синкрета традиционной культуры. Этот факт отмечает К. Богданов: «Фольклорист, так же, как и историк, превращает прошлое в повествование, обладающее связностью субъективного, а не объективного порядка… Проблема смысла решается… как проблема индивидуальной рецепции, фрагментарного опыта исследователя, использующего такие формы эпистемологической унификации, которые уже наличествуют в общественном сознании как в большей или меньшей мере моделирующие «коллективные» представления о мире». [28, с. 331]. Этот же исследователь справедливо настаивает на том, что «даже простая классификация фольклорных жанров – это всегда научная классификация. В живом бытовании, например, преданий или быличек просьба к информанту рассказать предание бессмысленна. Фольклорист просит «рассказать о…», а потом классифицирует рассказанное как предание, быличку,  или, скажем, прозаический вариант былины. [там же] Именно из-за сложности классификации жанров по формальному признаку В.Я. Пропп усложняет ее, разделяя, например, былинную поэзию на ряд видов и подвидов [36, с. 72]. Е.М. Мелетинский предложил для различения текстов, близких мифу и свободных от мифологического, ряд оппозиций: сакральность/несакральность; этнографическая конкретность/поэтическая условность; наличие/отсутствие этнологизма; космичность/индиви-дуальность объекта изображения. [28, с. 110].

     Тексты, предстающие как нарративы, фиксируют наиболее существенное для духовного опыта традиции, и упреки фольклористов в адрес систематизаторов фольклорного материала оправданы лишь для фольклористики как отрасли научного знания.

     Но если миф космогонической категории представляет лишь мировоззренческую схему акта творения, то эпика расцвечивает эту схему эстетически и разрабатывает сюжетно, акцентируя этапы космогенеза. В эпику включены обширные эпизоды, восходящие к этиологическому мифу, но не в предельно сжатой форме без мотивации (миф), а мотивированные развитием сюжета (эпика); космичность персонажей эпики аналогична космичности мифических божеств. Более того, эпика с большей детализацией и подробностями фиксирует теогонические генеалогии, взаимоотношения между поколениями богов и их генеалогическими ветвями; мотивирует эманацию божественного младенца в тип культурного героя . В эпических текстах, которые мы называем мифопоэтикой, очевидна максимальная акцентуация сакральности изображаемого: в событиях, казалось бы, касающихся среднего мира, принимают самое активное участие боги Верхнего и Нижнего миров. [9, с. 106]

По существу, культурный герой эпоса различных народов выполняет роль медиатора между мирами, и его функция спасителя срединной сферы Бытия не исчерпывает содержания эпики. В условно-поэтической манере изображаются эпосом эпизоды сватовства (где самое активное участие принимают боги и духи), странничества (помогающего восстановить мифическую географию эпики); битвы с врагами, которые всегда сохраняют черты хтонических чудовищ; нисхождение в подземный мир (важнейшая категория мировой мифологии, традиционно интерпретируемая как изображение глобальной цикличности бытия). Фрагменты этнических мифов, которые не могут не быть фрагментарными, поскольку фиксируют важнейшие для этноса мировоззренческие постулаты, эпика превращает в эстетически специфическую картину, где изображается вся совокупность фундаментальных, систематизированных сакральных идей в сюжетно-композиционнном, художественном варианте [9, с. 109].

     Доминанта сакрального в эпике подтверждается и эпифаниями, связанными со способностью персонажей трансформироваться в любой природный объект, живой или неживой ( в профанном восприятии).

Кроме того, свободный от морали миф трансформируется в эпике  в драматически напряженное и  акцентировано-этическое повествование. Эпос постулирует норму, а отсюда прецедентные тексты мифопоэтики обретают функцию этнокультуростабилизации. Как отмечал Ю.М. Лотман, «порождаемые центральным текстообразующим устройством, тексты играли классификационную, стратифицирующую и упорядочивающую роль… Они трактовали не об однократных и закономерных событиях, а о событиях вневременных, бесконечно редуцируемых, и в этом смысле, неподвижных». [23, с. 225].

     И, наконец, свидетельством того, что корпус текстов, генетически восходящих к мифу и не теряющих связи с ним, имеет и поэтическую природу – характер эстетизированного, художественного повествования -  доказывает факт номинации всех субъектов, включенных в текст. Номинационность восходит к эпохе архаических цивилизаций и постулируется в библейском: «В начале было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог». Слово как имя переводит ничто в нечто, обретающее не качество индивидуальности (это произойдет в литературе), но качество типа, образца, приобретающего в мифопоэтике сакрально-бытийную природу и распространяющегося не только на антропоморфных персонажей, но и на любой объект мира,  наделяющийся  полифункциональностью, и выходить далеко за рамки художественной тропики. [47, с. 165]

     Оправданность использования термина «мифопоэтика» подтверждается при ретроспективном обзоре исследований в области морфологически соотносимых феноменов. Так, научная гомериада, комплекс исследований по древнеиндийской эпике, эпосу Месопотамии, собственно, и стали методологическим основанием для изучения мифопоэтики произведений русских писателей и поэтов. Внеличностный исходный материал, теряющий свои истоки в толще веков и тысячелетий, обобщается и систематизируется реальной или, что значительно чаще, легендарной фигурой – сказителем, обретающим в традиции черты мифологического мудреца. Эпика народов исследуемого региона, периферийного, не имеющего в Новое и Новейшее  время прямых культурных контактов с великими цивилизациями, и лишенная, таким образом, возможностей обмена культурной информацией, «консервируется», сохраняя за эпосом как статус сакрального текста, так и ядра этнической культуры. [47, с. 166]

     Необходимо помнить, что литература Серебряного века представляет собой сложный синтез христианско-библейского духа, языческих мифов, эллинского неоплатонизма, - начал, тесно переплетённых с реалиями современного мира. Н. Бердяев, говоря о культурном ренессансе в России начала XX века, отмечает, что «Россия пережила религиозные искания, мистические и оккультные настроения. Это была эпоха появления новых душ, новой чувствительности. Души раскрылись для всякого рода мистических веяний, и положительных, и отрицательных». [46, с. 223] В этих противоречиях эпохи, «неслиянных и нераздельных», поэт ищет внутренний смысл происходящих событий, облекая свой духовный поиск в разнообразие мифотворческих структур.

     Беспрецедентно большое значение мифологизма/неомифологизма для литературы порубежного периода, прошитость им самых разных литературных страт, очень высокая продуктивность соответствующих моделей, чрезвычайно широкий круг их художественных функций и порождаемых ими текстов, заставляют различных исследователей сосредоточиться на обобщенной обрисовке некоторых основных векторов жанровой эволюции, обусловленной мифопоэтическим, что влечет за собой отказ от каталогизации самых разных и более чем многочисленных вариантов мифорефлексов в жанровой поэтике литературы. 

В любой архетипической структуре свойственна проблематизация устойчивой («космологической») модели, внутри которой гнездятся потенциально опасные остатки хаоса. Однако в «классических», «чистых» мифологических системах победа неизбежно остается за силами космизации.

Миф, использованный писателем в  произведении, приобретает новые черты и значения. Авторское мышление накладывается на мышление мифопоэтическое, рождая, по сути, новый миф, несколько отличный от своего прототипа. Именно в «разнице» между первичным и вторичным («авторским мифом») кроется, по нашему мнению, заложенный писателем смысл, подтекст, ради выражения которого автор воспользовался формой мифа. Чтобы «вычислить» глубинные смыслы и значения, заложенные авторским мышлением или его подсознанием, необходимо знать, каким образом может отражаться в произведении мифологический элемент. [35, с. 82-83]

В статье «Мифы» в Литературном энциклопедическом  словаре названо 6 типов художественного  мифологизма:

1. Создание своей оригинальной  системы мифологем.

2. Воссоздание глубинных мифо-синкретических структур мышления (нарушение причинно-следственных связей, причудливое совмещение разных имен и пространств, двойничество, оборотничество персонажей), которые должны обнаружить до- или сверхлогическую основу бытия.
3. Реконструкция древних мифологических сюжетов, интерпретированных с долей вольного осовременивания.
4. Введение отдельных мифологических мотивов и персонажей в ткань реалистического повествования, обогащение конкретно-исторических образов универсальными смыслами и аналогиями.
5. Воспроизведение таких фольклорных и этнических пластов национального бытия и сознания, где еще живы элементы мифологического миросозерцания.
6. Притчеобразность, лирико-философская медитация, ориентированная на архетипические константы человеческого и природного бытия: дом, хлеб, дорога, вода, очаг, гора, детство, старость, любовь, болезнь, смерть и т.п.» [34, с. 166]

    В книге «Поэтика мифа»  Мелетинский говорит о двух  типах отношения литературы 17-20 вв. к мифологии:

1. Сознательный отказ от традиционного сюжета и «топики» ради окончательного перехода от средневекового «символизма» к «подражанию природе», к отражению действительности в адекватных жизненных формах.
2. Попытки сознательного совершенно неформального, нетрадиционного использования мифа (не формы, а его духа), порой приобретающие характер самостоятельного поэтического мифотворчества.