Постфигуративные и кофигуративные культуры

К подобным же результатам могут  привести и жизненные условия  в быстро развивающихся странах. В Индии, Пакистане или в новых  государствах Африки дети также становятся экспертами но вопросам нового образа жизни и родители теряют свое право  на оценку и руководство их поведением. Но там, где изменения происходят в одной стране, там суммарный  груз старой культуры, реинтегрирующая  сила старых ориентиров, физическое существование  старшего поколения ослабляют притязания на власть, выдвигаемые детьми. В странах же мультиэтнической иммиграции, однако, сила кофигурации удваивается и родители, смещенные во времени и пространстве, находят вдвойне трудным сохранять любую власть над своими детьми или даже веру, что такой контроль и возможен и желателен.

Когда кофигурация среди сверстников  институцнонализуется культурой, мы сталкиваемся с явлением молодежной культуры или  культуры “тинэйджеров”; возрастная стратификация, поддерживаемая школьной системой, приобретает все возрастающее значение. В США последствия кофигурации, охватывающие всю культуру, стала  ощущаться к началу двадцатого столетия. Утвердилась форма нуклеарной семьи, близкие отношения между старшим  поколением и внуками потеряли силу нормы, а родители, утратившие господствующее положение, решение задачи разработки стандартов поведения отдали на откуп  детям. К 1920 году задача выработки стиля  поведения начала переходить к средствам  массовой информации, решавшим ее во имя  последовательно сменявших друг друга подростковых групп, а родительская власть переходила в руки во все  возрастающей мере враждебной и озлобленной  общины. В культурном отношении кофигурация  стала доминирующей, преобладающей  формой передачи культуры. Очень немногие из пожилых претендовали на какое  бы то ни было отношение к современной  культуре. От родителей жо ожидалось, сколь бы они при этом ни ворчали, что они поддадутся настойчивым  требованиям своих детей, требованиям, которым их обучили не школа, не другие, более адаптировавшиеся к культуре дети, а средства массовой информации.

Общества, сознательно пользующиеся возможностями, заложенными в кофигурации, общества, побуждающие подростков или  взрослых образовывать группы, в которых  их не воспитывают и не обучают, часто  оказываются очень гибкими, легко  адаптирующимися к новым условиям. В той мере, в какой формальные группы, возникающие в ученичестве  различных типов, при посвящении в члены каких-либо сообществ, на предварительных этапах подготовки для службы в армии или для работы в какой-нибудь профессии рассматриваются как одна из конденсированных форм обучения детей друг у друга либо же, наоборот, как абсолютно постфигуративное явление, они оказываются весьма эффективным механизмом преподавания и обучения.

Индивидуум, выросший в нуклеарной семье с ее двухгенерационным  закреплением установок в раннем возрасте, знает, что его отец и  мать отличаются от своих родителей  и что, когда его дети вырастут, они будут отличаться от него. В  современных обществах этот прогноз  дополняется другим: образование, полученное в детстве, в лучшем случае лишь частично подготовит ребенка для членства в группах, отличных от семьи. Все  это, вместе взятое,— жизнь в изменяющейся нуклеарной семье и опыт индивидуума, связанный с его членством  в новых группах,— заставляет его осознать, что он живет в  непрерывно меняющемся мире. Чем сильнее  ощущается разница между поколениями  в семье, чем сильнее социальные перемены, являющиеся следствиями вовлечения человека в новые группы, тем более  хрупкой становится социальная система, тем менее уверенно, вероятно, будет  себя чувствовать индивидуум. Идея прогресса, придающая смысл и  цель этим неустойчивым ситуациям, делает их в какой-то мере переносимыми. Иммигранты в Америке надеялись, что их дети получат лучшее образование, больше преуспеют в жизни, и эта надежда поддерживала их в борьбе с трудностями переходного периода.

Я рассмотрела кофигуративные элементы, возникающие в поколении пионеров, где взрослые должны вместе учиться  справляться с новой жизненной  ситуацией, и кофигуративные элементы в культуре второго поколения, в  которой дети вновь прибывших, первые среди переселенцев родившиеся в  новых условиях, должны выработать стиль поведения, не имеющий аналогов в поведении их родителей. Я показала, каким образом можно установить некоторые закономерности для жизненных  условий поколения пионеров, как дифференциация общества по возрастным классам, мятеж молодых, конфликт поколений и установка на обязательность отхода детей от родительских моделей поведения оказываются заложенными в самой культуре. Я высказала некоторые предположения о формах восстановления постфигуративных культур — в виде ли культур изолированных культовых групп, пытающихся заморозить новую модель поведения, увековечить ее навсегда, или же на более высоком уровне интеграции, с помощью некой господствующей религии или национального государства. Местные разновидности новой культуры или новой религии могут нести в себе сильные кофигуративные элементы; но в то же самое время в культурах такого рода доминирует предположение или религиозное убеждение, что то, что есть, будет продолжать существовать таким, каково оно есть, без изменений.

Я определила постфигуративную культуру как культуру, в которой большая  часть неизменного, традиционного  не стала предметом аналитического сознания, как культуру, воплощенную  в трех поколениях, находящихся в  непрерывном контакте. В обществе, подобном нашему, с большой социальной мобильностью разрыв между поколениями  по образованию и по стилям жизни  неизбежен. Тем не менее молодые  люди в своем движении вверх и  вовне сталкиваются с определенными  ценностями, разделяемыми большинством взрослых в двух старших поколениях. Характерно, что эти незыблемые убеждения, разделяемые всеми взрослыми, восприняты некритически, точно так же как  в постфигуративных культурах. В  изолированном обществе относительно легко установить жесткое единство мнений среди взрослых. Но в современном  взаимосвязанном мире нужны железные или бамбуковые занавесы, для того чтобы сотворить некое подобие  единодушия. Для современных обществ  значительно более характерно исчезновение ранних форм постфигурации. И в то же самое время делаются все новые  и новые попытки возродить  некритическое единодушие, абсолютную лояльность. Последователи нативистских, революционных или утопических культов пытаются создать закрытые сообщества, видя в них способ увековечить желательный образ жизни.

Для современного мира характерно и  то, что он принимает факт разрыва  между поколениями, ждет, что каждое новое поколение будет жить в  мире с иной технологией. Однако прогнозы этого рода не идут достаточно далеко, не доходят до признания того, что  эти изменения в жизни поколении  могут иметь качественно новый  характер. На протяжении жизни поколений  две культурные группы, евреи и  армяне, прививали своим детям  установку на социальную мобильность, на усвоение новых языков без потери ими чувства культурного своеобразия. Очень сходным образом дети в  нашей собственной и многих других культурах воспитываются в духе установки на изменения в пределах неизменного. Простое допущение  того, что ценности молодого поколения  или же некоторой группы в нем  могут качественно отличаться от ценностей старших, рассматривается  как угроза любым моральным, патриотическим или религиозным ценностям родительского  поколения, ценностям, утверждаемым с  постфигуративным некритическим пылом  или же с новоприобретенной постфигуративной преданностью.

Старшее поколение предполагает, что  все еще существует общее согласие относительно природы доброго, истинного  и прекрасного, что человеческая природа с ее прирожденными механизмами  восприятия, чувствования, мышления и  действия, по существу, остается неизменной. Убеждения этого рода, конечно, никак  не могли бы существовать, если бы были до конца осознаны открытия антропологии, которая обстоятельно доказала, что  нововведения в технологии и в  формах социальных учреждений неизбежно  ведут к изменениям в характере  культуры. Поразительно, как легко  сочетается вера в прогресс с верой  в неизменность даже в тех обществах, представителям которых доступны обширные исторические анналы, в обществах, где  все согласны с тем, что история  не просто сумма гипотетических конструктов, продиктованных желаниями современности, а совокупность проверяемых фактов.

Современные заявления о человеческих бедах или же, наоборот, о новых  возможностях человека не учитывают  возникновения новых механизмов изменения и передачи культуры, механизмов, принципиально отличающихся от постфигуративных и кофигуративных, нам уже знакомых. Но я думаю, что сейчас рождается  новая культурная форма, я называю  ее префигурацией. Я понимаю это  так. Дети сегодня стоят перед  лицом будущего, которое настолько  неизвестно, что им нельзя управлять  так, как мы это пытаемся делать сегодня, осуществляя изменения в одном  поколении с помощью кофигурации  в рамках устойчивой, контролируемой старшими культуры, несущей в себе много постфигуративных элементов.

Я думаю, что мы сможем, и это  было бы лучше для нас, применить  в нашей современной ситуации модель пионеров-иммигрантов первого  поколения в неизвестной и  ненаселенной стране. Но мы должны представление  о миграции в пространстве (географической миграции) заменить на новый образ  — миграции во времени.

За два десятилетия, 1940—1960 годы, произошли события, необратимо изменившие отношение человека к человеку и  к миру природы. Изобретение компьютера, успешное расщепление атома: и изобретение  атомной и водородной бомбы, открытия в области биохимии живой клетки, исследование поверхности нашей  планеты, крайнее ускорение роста  населения Земли и осознание  неизбежности катастрофы, если этот рост продолжится, кризис городов, разрушение природной среды, объединение всех частей мира реактивной авиацией и  телевидением, подготовка к созданию спутников и первые шаги в космосе, только недавно осознанные возможности  неограниченных источников энергии  и синтетических материалов и  преобразование в наиболее развитых странах вековых проблем производства в проблемы распределения и потребления— все это привело к резкому  необратимому разрыву между поколениями.

Еще совсем недавно старшие могли  говорить: «Послушай, я был молодым, а ты никогда не был старым». Но сегодня молодые могут им ответить: «Ты никогда не был молодым в мире, где молод я, и никогда им не будешь». Так всегда бывает с пионерами и их детьми. В этом смысле все мы, рожденные и воспитанные до 1940-х годов,— иммигранты. Подобно первому поколению пионеров, нас обучили навыкам, привили нам уважение к ценностям, лишь частично отвечающим новому времени. Но мы, старшие, все еще распоряжаемся механизмами управления и власти. И как пионеры-иммигранты из колонизирующих стран, мы все еще цепляемся за веру, что дети в конце концов будут во многом напоминать нас. Однако этой надежде сопутствуют страхи: дети на наших глазах становятся совсем чужими, подростков, собирающихся на углах улиц, следует бояться, как передовых отрядов вторгшихся армий.

Мы ободряем себя словами: «Мальчишки всегда мальчишки». Мы утешаемся объяснениями, говоря друг другу: «Какие неспокойные времена», или: «Нуклеарная семья очень неустойчива», или же: «Телевидение очень вредно действует на детей». Мы говорим одно и то же о наших детях и о новых странах, которые, только возникнув, сейчас же требуют воздушных лайнеров и посольств во всех мировых столицах: “О, они очень незрелы и молоды. Они научатся. Они вырастут”.

В прошлом, несмотря на долгую историю  кофигуративпых механизмов передачи культуры и широкое признание возможностей быстрого изменения, существовали громадные  различия в том, что знали люди, принадлежащие к различным классам, регионам и специализированным группам  в какой-нибудь стране, равно как  и различия в опыте народов, живущих  в разных частях мира. Изменения  все еще были относительно медленными и неровными. Молодые люди, жившие в некоторых странах и принадлежавшие к определенным классовым группам, знали больше, чем взрослые в других странах или же взрослые из других классов. Но всегда были взрослые, знавшие  больше, опыт которых был больше, чем знание и опыт любого молодого человека.

Сегодня же вдруг во всех частях мира, где все народы объединены электронной коммуникативной сетью, у молодых людей возникла общность опыта, того опыта, которого никогда не было и не будет у старших. И наоборот, старшее поколение никогда не увидит в жизни молодых людей повторения своего беспрецедентного опыта перемен, сменяющих друг друга. Этот разрыв между поколениями совершенно нов, он глобален и всеобщ.

Сегодняшние дети вырастают в мире, которого не знали старшие, но некоторые  из взрослых предвидели, что так  будет. Те, кто предвидел, оказались  предвестниками префигуративной культуры будущего, в которой предстоящее  неизвестно.

Литература

Мид М. Культура и мир детства. М., 1988. С. 322-361