Автор работы: Пользователь скрыл имя, 05 Апреля 2014 в 14:23, курсовая работа
Неразрывная связь и взаимная зависимость языка и культуры в последние годы настолько часто стоят в центре дискуссий, что, пожалуй, не требуют особых доказательств. Проблема, тем не менее, не утратила актуальности, о чем свидетельствует, например, тематика международных конференций, состоявшихся в минувшем году. Так независимо друг от друга и почти в одно и то же время были проведены две конференции с перекликающимися названиями. Одна из них прошла в конце сентября 1999 года в нашем университете и получила довольно широкий международный резонанс. К ее открытию вышел сборник «Язык в мультикультурном мире», ставший уже библиографической редкостью. В начале октября того же года в немецком городе Дортмунде состоялся международный конгресс преподавателей иностранных языков под названием «Mehrsprachigkeit und Mehrkulturalitat» («Многоязычие и многокультурье»). Примечательно, что и здесь, и там в центре внимания стоял вопрос о самоидентификации личности посредством языка и культуры. Но если на Западе проблема поисков идентификации личности относится уже к числу «дежурных», то в нашей культурной среде она только вызревает.
Начиналась свадьба в понедельник («душобот»). В этот день в доме жениха садились за стол наиболее старые и уважаемые люди стороны жениха и невесты. На второй день, во вторник, опять же в доме жениха собирались мужчины и женщины среднего возраста, пришедшие поздравить молодых, для которых также устраивался торжественный ужин. В среду собирались женщины пожилого возраста, которые нашли и сосватали невесту («ильчи-гильчи»).
В четверг проходило венчание, раввин читал «борухо» (благословение), «хахамы» (помощники раввина, синагогальные служки) составляли опись приданного невесты, состоявшего из постельных принадлежностей (подушки, одеяла, матрацы), посуды (медная и гончарная), бытовой утвари и т.д. Все это записывалось в рядную - брачное свидетельство («кэтибо»), которое составлялось в трех экземплярах, причем один оставался у раввина, другой - у жениха, а последний отдавался невесте. «Кэтибо» читал сам раввин, сразу после «борухо».
Женщина, имевшая много детей, пользовалась большим уважением у горских евреев; рождение первого ребенка значительно укрепляло ее положение в семье мужа. Для изгнания их прибегали к помощи различных магических средств, обращались к знахаркам; приглашали домой раввина, который обходил жилые помещения «хуне», произнося молитвы.
Беременная женщина у нальчикских горских евреев пользовалась большим почетом и уважением, любое ее желание по возможности исполнялось. Прерывание беременности искусственным путем считалось большим грехом и осуждалось общиной.
Общеизвестно, что наиболее консервативной частью обрядовой жизни семьи является погребально-поминальный цикл. Это утверждение в полной мере относится и к нальчикским горским евреям.
Когда кто-либо умирал, это воспринималось всеми как нечто чрезвычайно важное.
В комнату, где лежал умерший, заходили в основном женщины, совершавшие траурный плач («ясс»). Были среди них и профессиональные плакальщицы, которые специально приглашались для оплакивания покойников. Затем покойника с постели переносили во двор, где клали на землю (если смерть случалось в холодную пору, то его клали в комнате на пол). Зажигали свечи, раввин читал молитвы и псалмы, чтобы успокоить душу умершего.
Омыванием покойника занимались мужчины, а женщины шили умершему одежду из тонкого холста: рубашку, штаны, перчатки, ермолку. Поверх всего на него надевался саван. Естественно, женщину обмывали женщины.
Когда покойник был готов к погребению, его укладывали на носилки, и под громкий плач женщин траурная процессия двигалась к кладбищу. На полпути женщины возвращались обратно (они не имели права присутствовать на кладбище). В могилу покойника помещали головой к востоку. Перед погребением раввин читал заупокойную молитву - «кадыш» (она читалась на арамейском языке).
Родственники покойного носили траур в течение года. Кроме того, им не полагалось посещать свадебные торжества, «мило», «гомуну», другого рода праздники. Через месяц справлялся «сейм» - поминки по умершему. На могиле ставили памятник, на котором указывали даты рождения и смерти усопшего и перечислялись его заслуги.
Еще в середине XIX века один из первых исследователей горских евреев Иуда Черный констатировал, что джугури «отличаются весьма резко от всех своих европейских соплеменников нравами и обычаями, которые они позаимствовали у своих соседей - горцев, живя между ними в течение веков и даже тысячелетий». Историческая судьба джугури сложилась совсем по-иному, чем у евреев Европы, а фольклор - это во многом отражение судьбы народа. Да и влияния здесь были другие. Например, фольклор горских евреев многое позаимствовал из персидского, один из самых популярных и любимых горско-еврейских фольклорных персонажей - это шах Аббас I, правивший Ираном в XVI-XVII веках (любопытно, что некоторые сказители утверждают, со ссылкой на рассказы предков, будто род Аббаса - сефевиды - был из еоври [евреев], перешедших в шииты, и его отца звали Худо-бендо: Худо - горско-еврейское имя Б-га, а «бен» переводится как «сын»). Но мы уверены, что самобытное наследие горских евреев Кавказа представляет интерес не только для иранистов, но и для специалистов по иудаике и для лингвистов, изучающих индоевропейскую семью языков, ведь джугури - это, по сути, древний фарси.45
Д. К. Как и сказки евреев-ашкеназов, горско-еврейские сказки часто смыкаются с притчей. В них, что характерно для еврейской сказки вообще, выделяются талмудический цитатный слой, библейские сюжеты и мотивы. Например, в сказке «Шах Аббас и пахарь» встречаем парафраз язвительных слов Талмуда: «Десять мер болтовни спустились в мир: девять взяли женщины и одну - все остальные»; в сказке «Рустам - сын Зола» с опорой на 37-ю главу книги пророка Йехезкеля описано воскрешение мертвых; в сказке «Кривой Якуб и шах Аббас» изложена история исхода из Египта.
Идейно-художественное
Даже женщина-горянка, которая по закону даже не могла сидеть с мужчинами за одним столом, становится равноправной участницей сражений за честь и достоинство, свободу и мир в горах. Такова героиня лакской песни Парту Патима, героическая участница боев с войсками хромого Тимура. А через века ее подвиг повторяет простая еврейская девушка, и этот подвиг тоже воспевается но уже в горско-еврейской песне.
В другой песне, рассказывающей о том времени, воспевается красавица Зейнаб, еврейская жена кайтагского наиба. Бок о бок с мужем и свои братом Яхьей женщина сражалась с врагом. И этот подвиг ашуги воспевали каждый по-своему.46
Любовная лирика по-восточному эмоциональна. Возлюбленная в них юна, стройна, стан ее «словно тростинка», черноглазая красавица - прекрасная голубка, любимая и милая куропаточка. В песнях о любви сочинители использовали восточную тематику, высокий стиль. Возлюбленная здесь - благоуханная роза, а он -влюбленный соловей, готовый воспевать красу своей любимой даже перед лицом смерти.
Достойное место в фольклоре народа занимает обрядовая поэзия, отражающая суть той или иной традиции. Так, провожая невесту в дом жениха, девушки-подружки пели ей прощальные песни, поскольку она от них уходит и становится замужней женщиной.
Часто и в наше время в горско-еврейских домах звучат колыбельные песни, дошедшие из далеких веков.
Отдельную нишу занимают песни-плачи. Они исполняются во время траурных церемоний. Женщины-плакальщицы поют о достоинствах покойного, перечисляют все его хорошие поступки в жизни.
Очень красивым и самобытным жанром устного народного творчества являются пословицы и поговорки. Краткие и емкие, они украшают народную речь, делают ее образной и колоритной. В них проявляется отношение народа к труду и к праздности, различным поступкам, нравам и характерам людей.
Э сери вор дери - В голове ветер гуляет;
Рачире э пулевоз ни восдони -красоту за деньги не купишь.
Если внимательно изучить характер и дух
горско-еврейских сказок, то можно заметить:
все они в какой-то степени отражают три
исторических периода, элементы материальной,
социальной и духовной жизни, существенные
черты экономики и быта, психологию, культуру,
мировоззрение в данных исторических
обстановках, а также - окружающую природу.
Отличительной чертой дагестанского периода является и то, что в этих сказках скупо используется художественная описательность, меньше здесь той экзотики, мудрости, интригующих конфликтов, которые в изобилии встречаются в сказках иранского периода.47
Термином «сказка» называют разнообразные виды устной прозы: рассказы о животных, волшебные истории, авантюрные повести, сатирические анекдоты. Отсюда - разнобой в раскрытии термина «сказка» и в определении специфических жанровых особенностей».
Возьмем, к примеру, волшебную сказку Амалдана Кукуллу «Три сына старого ошира». В ней уживается обыденное: горы, пастбища, сады, города, крепости, дворцы, люди, домашние и дикие животные, и ирреальное - одноголовые, двухголовые и трехголовые чудовища Аждага, которые могут изрыгать песок, глину, исторгать огонь и превращать людей в скалы.
Довольно часто встречаются в горско-еврейских волшебных сказках и различные не стереотипные выражения. Например, среди выражений, указывающих на перемещение от одного пункта к другому или на продолжительность времени, встречаем такие:
«Долго ли, мало ли он шел» или «прошел», или «проплыл», или «проскакал», нам не известно; или «не наше дело», или «как бы то ни было», или «не нам судить, но дошел, или «пришел», или «проплыл», или «проскакал» до места, и т.п.
Характерной чертой для горско-еврейских волшебных сказок являются пересказы действия и какого-нибудь факта. Подобные пересказы делаются для того, чтобы обратить внимание слушателя на что-то главное. Иногда эти пересказы используются с целью выставить напоказ глупость.
Бытовые или, как их иногда называют, реалистические сказки у горско-еврейского народа считаются очень распространенным и живучим жанром. Дело в том, что в основе бытовых сказок лежат достоверные факты, события, случаи, происшествия, которые из уст одного человека, переходят в уста другого и постепенно превращаются из были в бытовую сказку.
Уважение и внимание к гостю - черта, общая для всех горцев, - считается у горских евреев священной обязанностью. Еще в 1888 г. Нисим-оглы в своей исследовательской работе «Кавказские евреи-горцы» писал о том, как, «завидев какого-либо приезжего, горские евреи собираются вокруг него, спрашивают, откуда он едет и куда, к кому, зачем и какие у них слышны новости».48
Горско-еврейские бытовые сказки делятся
на авантюрные, т.е. повествовательные,
рассказывающие о каких-то похождениях
и происшествиях; назидательные, в которых
даются советы, назидания, нравоучения; сатирические -
К особому типу бытовых сказок можно отнести горско-еврейские сказки-побрехушки, небылицы, шутки. Если в зарождении других видов сказок немаловажная роль отводится жизненному материалу, то в сказках-побрехушках этому почти никакого значения не придается. Сказки этого типа обычно основываются на веселых выдумках во время какого-нибудь увеселения (кейфа).
В горско-еврейский сказочный фонд входят также сказки о животных. Уже само название жанра дает знать, что персонажами здесь выступают звери, птицы, животные, насекомые и т.д. Каждый из них предстает перед нами не в различных ролях, как это свойственно человеку, а с сугубо характерными повадками и особенностями.
Как уже отмечалось, не только сами горские евреи относят себя к кавказскому миру, но таковыми считают их и кавказские народы, среди которых они традиционно живут. Кавказцы неизменно отличают их от евреев-ашкеназов и всегда отдают предпочтение горским евреям, как более близким к ним по ментальности, как знающим и уважающим их традиции. Кроме того, в обычаях горских евреев много общего с кавказскими, и, хотя они исповедуют особую религию, представители коренных этносов считают их одним из кавказских народов. Четко отличая горских евреев от евреев-ашкеназов,49 кавказцы вводят в отношение последних уточнение - русские евреи, тогда как горских они называют - наши евреи, что отражает их «кавказскость».
В последние десятилетия ХХ века значительная часть горских евреев переселилась за пределы Кавказа, но они не отказались от некоторых его традиций - в их менталитете сохраняется ряд кавказских черт. В Москве, в Беэр-Шеве, в других городах и странах они остаются кавказцами. Этому способствует не только этническое самосознание, но и то, что в Москве, в Беэр-Шеве и т.д. окружающие, в том числе и евреи-ашкеназы, воспринимают их как кавказцев.
Горские евреи и ашкеназы начали тесно общаться вскоре после окончания Кавказской войны. В 70-х годах XIX века уже довольно много ашкеназов жило в Дагестане - в Темир-Хан-Шуре (совр. Буйнакск), в Дербенте, позднее - в Петровске (совр. Махачкала), а также во Владикавказе, Грозном, Нальчике, Баку и в других городах региона.
Примерно с 1930-х годов, особенно активно с 1970-х, под давлением советской пропаганды горским евреям Дагестана и Северного Кавказа навязывали этноним «тат» и довольно значительная их часть поддалась этому давлению. Так, в конце 1970-х - начале 1980-х годов в графе «национальность» многие из них уже писали «тат», а до того - «горский еврей» или просто «еврей». В результате «татизации» в самоидентификацию горских евреев и в их идентификацию другими народами внесены существенные искажения.50
Тюрки-азербайджанцы называли татами иранцев Восточного Кавказа, предков которых правители Ирана переселяли на эти земли с VI века. Они проживали компактными группами - от Апшерона на юге до Дербента на севере.
В 1920-х годах Б.В. Миллер a priori, без какого-либо обоснования выдвинул идею о существовании единого татского этноса, разделенного тремя религиями: мусульманской, иудейской и христианской. Это было вполне в духе большевистского атеизма, который рассматривал религиозность как фактор, противодействующий единению «пролетариев всех стран». Стилю той эпохи было неважно, что ни горские евреи, ни таты-мусульмане, ни таты-христиане татами себя никогда не называли.