Основные тенденции формирования средневекового общества и Древняя Русь

природы, так и в особенных  внешних условиях жизни, в которые  они были

поставлены, и этим вносил свой вклад в общую сокровищницу». Историческое

развитие в целом определяется рядом законов:

«Закон 1. Всякое племя или семейство  народов, характеризуемое

отдельным языком или группой языков, довольно близких между собою, –  для

того чтобы сродство их ощущалось  непосредственно, без глубоких

филологических изысканий, – составляет самобытный культурно-исторический

тип...

Закон 2. Дабы цивилизация, свойственная самобытному культурно-

историческому типу, могла зародиться и развиваться необходимо, чтобы  все

народы, к нему принадлежащие, пользой  вались политической независимостью.

Закон 3. Начала цивилизации одного культурно-исторического типа не

передаются народам другого  типа. Каждый тип вырабатывает ее для  себя при

большем или меньшем влиянии  чуждых, ему предшествовавших или современных

цивилизаций.

Закон 4. Цивилизация, свойственная каждому  культурно-историческому

типу, тогда только достигает полноты, разнообразия и богатства, когда

разнообразны этнографические  элементы, его составляющие, – когда  они, не

будучи поглощены одним политическим целым, пользуясь независимостью,

составляют федерацию, или политическую систему государств.

Закон 5. Ход развития культурно-исторических типов всего ближе

уподобляется тем многолетним  одноплодным растениям, у которых  период роста

бывает неопределенно продолжителен, но период цветения и плодоношения –

относительно короток и истощает раз навсегда их жизненную силу»[2].

Данилевский среди прочих культурно-исторических типов выделил и славянский

черты которого, по его мнению, в наиболее яркой форме проявились в русском

народе.

Третья группа авторов пытается примирить оба указанных подхода. К

представителям этого направления  принадлежал видный русский историк  и

общественный деятель Павел  Николаевич Милюков. По его мнению, в

историческом результате различаются три главные группы производящих его

условий:

«Первое условие заключается во внутренней тенденции, внутреннем

законе развития, присущем всякому обществу и для всякого общества

одинаковом. Второе условие заключается  в особенностях той материальной

среды, обстановки, среди которой  данному обществу суждено развиваться.

Наконец, третье условие состоит  во влиянии отдельной человеческой личности

на ход исторического процесса. Первое условие сообщает различным

историческим процессам характер сходства в основном ходе развития; второе

условие придает им характер разнообразия; третье, наиболее ограниченное в

своем действии, вносит в исторические явления характер случайности».

Внутренний ход развития России «видоизменялся под могущественным влиянием

второго условия, исторической обстановки. Если бы можно было предположить,

что это условие произвело только задерживающее влияние, что оно остановило

рост России на одной из ранних ступеней жизни, тогда мы имели бы еще право

сравнивать состояние России с  состоянием Европы, как два различные

возраста. Но нет, историческая жизнь  России не остановилась; она шла  своим

ходом, может быть, более медленным, но непрерывным, и, следовательно,

пережила известные моменты  развития – пережитые и Европой  – по-своему...

Итак, не следует ли вернуться к  теории националистов? Ничуть не бывало.

Если историческая обстановка, видоизменяющая историческое развитие, есть

могущественный фактор в историческом процессе, то не менее основным и

могущественным фактором надо считать  внутреннее развитие общества – во

всяком обществе одинаковое. Условия исторической жизни задержали развитие

численности русского населения; но дальнейший процесс по необходимости

будет заключаться в размножении  и увеличении плотности этого  населения.

Условия обстановки задержали экономическую  эволюцию на низших ступенях, но

дальнейший ход ее у нас, как  везде, пойдет одинаковым порядком, в

направлении большей интенсивности, большей дифференциации и большего

обобществления труда. Исторические условия создали насильственное сплочение

сословий и одностороннее развитие государственности; но дальнейшее развитие

экономической жизни уже привело  отчасти к ослаблению государственной  опеки,

к раскрепощению сословий, к зачаткам общественной самостоятельности и

самодеятельности... Таким образом, во всех этих областях жизни историческое

развитие совершается у нас  в том же направлении, как совершалось  и везде в

Европе. Это не значит, что оно  приведет, в частности, к совершенно

тождественным результатам, но тождественности  мы не встретим и между

отдельными государствами Запада, – каждое из них представляет настолько

глубокие различия и своеобразия, что само подведение их под одну общую

рубрику «западных государств»  может иметь только весьма условное и

относительное значение»[3].

Итак, представители трех подходов по-разному трактуют проблему

особенностей русской истории. Тем не менее все они признают воздействие на

развитие России неких мощных факторов (причин, условий), которыми

обусловливается значительное отличие  истории России от истории западных

обществ.

Что же это за условия? В отечественной  и зарубежной историографии

обычно выделяются четыре фактора, определивших особенности (отсталость,

задержку, самобытность, своеобразие) русской истории:

1) природно-климатический;

2) геополитический;

3) конфессиональный (религиозный);

4) социальной организации.

Природно-климатический фактор.

Из века в век наша забота была не о том, как лучше устроиться

или как легче прожить, но лишь о  том, чтобы вообще как-нибудь прожить,

продержаться, выйти их очередной  беды, одолеть очередную опасность.

И.А. Ильин. О путях России

Влияние природно-климатического фактора  на специфику русской истории

отмечали практически все исследователи  своеобразия русского исторического

процесса. Последним по времени  остановился на этой проблеме Л.В. Милов,

который при ее решении опирался, пожалуй, на наиболее солидную фактическую

базу. По его мнению, в центральной  России, составившей историческое ядро

Русского государства (после его  перемещения из Киева в Северо-Восточную

Русь), «при всех колебаниях в климате, цикл сельскохозяйственных работ –

всего 125-130 рабочих дней (примерно с середины апреля до середины сентября

по старому стилю). В течение, по крайней мере, 400 лет русский  крестьянин

находился в ситуации, когда худородные почвы требовали тщательной

обработки, а времени на нее у  него просто не хватало, как и на заготовку

кормов для скота... Находясь в  таком жестком цейтноте, пользуясь  довольно

примитивными орудиями, крестьянин мог лишь с минимальной интенсивностью

обработать свою пашню, и его  жизнь чаще всего напрямую зависела только от

плодородия почвы и капризов погоды. Реально же при данном бюджете  рабочего

времени качество его земледелия было таким, что он не всегда мог вернуть  в

урожае даже семена... Практически это означало для крестьянина неизбежность

труда буквально без сна и  отдыха, труда днем и ночью, с использованием всех

резервов семьи (труда детей  и стариков, на мужских работах  женщин и т.д.).

Крестьянину на западе Европы ни в  средневековье, ни в новом времени  такого

напряжения сил не требовалось, ибо сезон работ был там  гораздо дольше.

Перерыв в полевых работах в  некоторых странах был до удивления  коротким

(декабрь-январь). Конечно, это обеспечивало  более благоприятный ритм труда.

Да и пашня могла обрабатываться гораздо тщательнее (4–6 раз). В этом

заключается фундаментальное различие между Россией и Западом,

прослеживаемое на протяжении столетий».

Неблагоприятные условия ведения  сельского хозяйства, считает Милов,

оказали прямое воздействие на тип  русской государственности. При

относительно низком объеме совокупного продукта господствующие слои

создавали «жесткие рычаги государственного механизма, направленные на

изъятие той доли совокупного прибавочного продукта, которая шла на

потребности самого государства, господствующего  класса, общества в целом.

Именно отсюда идет многовековая традиция деспотической власти российского

самодержца, отсюда идут в конечном счете и истоки режима крепостного права

в России...».

Низкая урожайность, зависимость  результатов труда от погодных условий

обусловили чрезвычайную устойчивость в России общинных институтов,

являющихся определенным социальным гарантом выживаемости основной массы

населения. «Многовековой опыт общинного  сожительства крестьян-земледельцев

помимо чисто производственных функций выработал целый комплекс мер для

подъема хозяйств, по тем или иным причинам впавших в разорение. Земельные

переделы и поравнения, различного рода крестьянские «помочи» сохранились в

России вплоть до 1917 года... Общинные уравнительные традиции сохранились  и

после первой мировой войны, они  существовали и в 20-е годы вплоть до

коллективизации…» Думается, и колхозная  система смогла утвердиться в

русской деревне лишь благодаря  общинным традициям.

Природно-климатический фактор во многом определил и особенности

национального характера русских. «Фундаментальные особенности ведения

крестьянского хозяйства в конечном счете наложили неизгладимый отпечаток на

русский национальный характер. Прежде всего, речь идет о способности

русского человека к крайнему напряжению сил, концентрации на сравнительно

протяженный период времени всей своей  физической и духовной потенции.

Вместе с тем вечный дефицит  времени, веками отсутствующая корреляция между

качеством земледельческих работ  и урожайностью хлеба не выработали в нем

ярко выраженную привычку к тщательности, аккуратности в работе и т.п.

Экстенсивный характер земледелия, его рискованность сыграли немалую  роль в

выработке в русском человеке легкости к перемене мест, извечной тяге к

«подрайской землице», к «беловодью» и т.п., чему не в последнюю очередь

обязана Россия ее огромной территорией, и в то же время умножили в нем  тягу

к традиционализму, укоренению привычек («хлебопашец есть раб привычки»). С

другой стороны, тяжкие условия  труда, сила общинных традиций, внутреннее

ощущение грозной для общества опасности пауперизации дали почву  для

развития у русского человека необыкновенного  чувства доброты,

коллективизма, готовности к помощи, вплоть до самопожертвования. Именно эта

ситуация во многом способствовала становлению в среде «слуг  общества» того

типа работника умственного  труда, который известен как тип  «русского

интеллигента». В целом можно  даже сказать, что русское патриархальное, не

по экономике, а по своему менталитету, крестьянство капитализма не

приняло»[4].