История мафии

   Нарушение  границ

   Стефано  Бонтате усмотрел в убийстве  Ди Кристины очередной маневр, имеющий целью его изоляции  в недрах «Коза ностры», а потому  не столько из чувства дружбы, скольков связи с новым поворотом  событий сблизился с шефом «семьи» Риези.

   Предсказание  Ди Кристины осуществлялось с  ужасающей точностью: после его  убийства подозрение пало на  ближайшего друга Ди Кристины, главу «семьи» Пассо ди Ригано  и секретаря Комиссии Сальваторе  Инцерилло, у которого Ди Кристина провел свою последнюю ночь.

   Сальваторе  Инцерилло яростно защищался  от обвинений в убийстве, приводя  довод, который поверг в замешательство  его злопыхателей: он так хорошо  знал Ди Кристину, что у него  не было никакой необходимости  убивать его средь бела дня на улице. Если бы ему потребовалось убрать главу банды из Риези, ему достаточно было, вероломно нарушив клятву дружбы, заманить его в ловушку, а затем уничтожить тело. Это было бы много проще, наделало бы гораздо меньше шуму, да и действовать пришлось бы наверняка, не на улице, к тому же такое убийство имело бы еще то преимущество, что не поставило бы на ноги «сбиров».

   Полный  решимости отстоять свою непричастность  к убийству, Сальваторе Инцерилло  решил вынести этот вопрос  на рассмотрение Капитула. В конце концов, разве не был ДиКристина убит, выходя из его, Сальваторе Инцерилло, дома?

   — Границы моей территории были нарушены, — заявил он остальным секретарям. — Ди Кристина был убит на территории, которую контролирую я. И в этом же квартале сбиры обнаружили автомобиль, в котором сидели убийцы. Я хотел бы знать, почему все было именно так.

   — Ди Кристина был убит по двум причинам, — ответил ему Микеле Греко. — Во-первых, из-за тех неприятностей, которые касаются его территории и «семьи» Риези, во-вторых, потому что он доносил на нас сбирам.

   Папа  высказался. Его краткая речь  заменила официальное сообщение  по поводу смерти Ди Кристины. Да будет известно всем остальным  членам Капитула: с этим покончено.

   Немного  позже Сальваторе Инцерилло оказался связан со Стефано Бонтате чудовищным подозрением, которое возникло у него по мере того, как он пытался раскрутить дело об убийстве Ди Кристины. В это дело оказался замешан один из его людей. И был это не простой «боец», а его правая рука, Сальваторе Монтальто, верный друг, настолько близкий, что даже свой загородный дом он построил рядом с домом Инцерилло.

   — Я ничего не могу поделать, — сказал Сальваторе Инцерилло. — Монтальто — член моей «семьи». И мне следовало бы убить его, но у меня нет никаких доказательств.

   Время  дружбы окончилось. Настало время  предательства.

   «Семейные»  разборки

   Легко  можно себе представить то, мягко  говоря, угрюмое настроение, которое  накатывало отныне на Стефано  Бонтате каждый раз, когда он  отправлялся в Чакулли в земельное владение Фаварелла на встречи с секретарями Капитула, которые практически единодушно поддерживали Микеле Греко и корлеонцев. Злость Бонтате была тем более велика, что столкновение с корлеонцами имело серьезные последствия для его «семьи».

   И  хотя в его распоряжении не было никаких заслуживающих внимания фактов, Бонтате был убежден, что Микеле Греко намеренно сеет раздор между его людьми.

   Первым  знамя восстания поднял его  собственный брат Джованни. Снедаемый  завистью и злобой, Джованни целыми  днями только и думал, как учинить бунт против старшего брата. Цель была очевидна: он стремился занять место главы «семьи». Поведение его также говорило само за себя: Джованни частенько навещал Микеле Греко и корлеонских «бойцов», пренебрегая обществом своего брата и его приближенных. Джованни Бонтате беспрестанно жаловался на публике на плохое обращение и даже притеснения, которым он якобы подвергался в недрах своей «семьи». Время для открытого столкновения еще не пришло, и Микеле Греко посоветовал ему быть осторожным, а Джованни Бонтате, в свою очередь, охотно согнул хребет перед своим высоким покровителем, лелея тайную мечту стать вершителем судеб «семьи» Санта Мария ди Джезу. Что и не замедлило сбыться, если судить по результату выборов главы «семьи» в 1980 году. Стефано Бонтате был формально переизбран главой «семьи», но на этот раз внутренняя оппозиция впервыевышла из подполья. Несколько командиров отрядов не колеблясь открыто выступили против него, всерьез угрожая неповиновением. Добрый Бонтате, кажется, не придал этому особого значения, поскольку после подсчета голосов он всех их снова утвердил в прежней должности, не стал наказывать даже того, кто осмелился высказываться против него открыто. Результат голосования был более чем скромным: всего десять «за».

   После  тех выборов Стефано Бонтате  больше не питал иллюзий и  относительно «людей чести» из  его «семьи». Он, конечно, понял, что  в случае обострения отношений  его противникам не составит  труда отыскать какого-нибудь  Иуду, готового продать своего  «крестного отца», правда, за сумму гораздо большую, чем 30 сребреников.

   В  то время от его собственной  «семьи» никакой опасности не  исходило: его люди сами по  себе и не шелохнулись бы  раньше, чем корлеонцы что-нибудь  решили. Партия разыгрывалась пока  еще в самом Капитуле и в высших сферах «Коза ностры». Для Стефано Бонтате стало необходимым обзавестись новыми союзниками. Вот почему, когда он узнал о том, что в Палермо должен приехать его сокамерник Томмазо Бускетта, который «улизнул» от принудительного надзора полиции города Турина, Стефано Бонтате почувствовал облегчение. Томмазо Бускетта был идеальным союзником: не занимая никаких постов в «Коза ностре», он пользовался в кругах «людей чести» известным авторитетом иуважением.

   Глава  третья

   НАКАНУНЕ

   Палермо, Ла Порте

   Когда  Томмазо Бускетта приехал в  Палермо жарким летним днем 1980 года, он нашел город в сильном  возбуждении, задыхающимся от воистину  африканской жары и взбудораженным  целой серией нераскрытых преступлений, то есть ставшим заложником  одного из тех кризисов, разрешить которые может только война.

   Едва  выйдя из аэропорта Пунта Райзи, Томмазо Бускетта нутром почувствовал  признаки безумия, которое вот-вот  должно было охватить целый  город. Уже сам этот недавно  построенный странный аэропорт  показался ему наглядным доказательством глупости и жадности людей, которые решили обустроить его на уникальном в своем роде месте, между горой и морем, в узком коридоре, продуваемом встречными ветрами, превращавшими аэропорт в одно из самых опасных мест приземления самолетов в мире.

   Все  еще пребывая в шоке от посадки, которая, по его мнению, лишь благодаря  чуду или неправдоподобной сноровке  пилотов не стала приводнением, Томмазо Бускетта заметил в  начале взлетной полосы разбросанные  строения, благодаря которым аэропорт и назывался международным. Выйдя из самолета, он почувствовал что-то давным-давно позабытое: он ощутил запахи родной земли, которые в сочетании с неярким солнечным светом и мягким воздухом были непередаваемо волнующими.

   Палермо, как сказал Леонардо Шаша, — это дверь, которая никогда никому не помешала ни войти, ни выйти. Дверь, которая впустила и выпустила арабов, норманнов, французов, англичан, испанцев и, наконец, итальянцев. Движение было столь интенсивным, что город превратился в причудливое скопление минаретов и готических арок, консолейв стиле рококо, куполов и развалин времен Второй мировой войны, и все это теперь было основательно заставлено конструкциями из стекла и бетона, взметнувшимися ввысь благодаря спекуляции недвижимостью — самому недавнему, но гораздо более действенному оружию, чем союзнические бомбы. Вспоминая о толпах варваров, осаждавших Рим, сегодня говорят о «палермском ящике», обозначая таким образом потрясший Палермо взрыв урбанизации, относящийся к 60-м годам.

   В  одном из таких не слишком-то привлекательных современных зданий на улице Кроче Росса Томмазо Бускетте суждено было провести несколько месяцев, так как именно здесь нашел для него сын Антонино подходящее жилье.

   Поскольку  газеты, как нетрудно догадаться, громко раструбили о его исчезновении из Турина, Томмазо Бускетта, находясь в Палермо, вынужден был соблюдать кое-какие предосторожности.

   Он  знал, что для «человека чести», которого разыскивает полиция  по всей стране, Палермо был  лучшим из убежищ: в период войны между бандами находившиеся в розыске беглецы, фланировавшие по улицам города, исчислялись сотнями.

   Для  того чтобы жить в Палермо  нелегально, следует соблюдать лишь  несколько несложных правил: часто  менять жилище, иметь фальшивый, но надежный паспорт, а главное —обращать особое внимание на способы перемещения по городу.

   Томмазо  Бускетта научился ограничивать  свои передвижения до строгого  минимума, главным образом избегая  ходить пешком. Он знал, что если  ему понадобится пройтись, это  можно будет сделать только между 13 и 16 часами. Все «люди чести» скажут вам: в первые послеполуденные часы у вас меньше всего шансов наткнуться на улицах города на полицейских.

   Принимая  эти предосторожности, Томмазо Бускетта  смог повстречаться со своими  давними товарищами по оружию, сокамерниками, а также с новыми друзьями. И через несколько дней он составил мнение о сложившейся ситуации.

   «Сицилийский  след»

   Прежде  Палермо занимал 81-е место в  Италии по производству промышленной  продукции, а после отъезда Томмазо Бускетты у города наступил в некотором смысле «золотой век», в результате чего в начале 80-х годов он стал входить в число самых промышленно развитых городов Апеннинского полуострова, а точнее, занял четвертое место по уровню потребления промышленной продукции. То, что второпях можно было принять за внезапное обогащение бедных жителей Палермо, казалось делом необъяснимым и даже невероятным.

   Сирокко  безумия, казалось, налетел на бывшую  столицу Королевства обеих Сицилий, которая всего за несколько  лет стала одним из самых дорогих и самых небезопасных для граждан городов старушки Европы.

   — Причина, по которой большинство членов «Коза ностры» стали состоятельными людьми, очень проста, — сказал Стефано Бонтате Томмазо Бускетте. — В основе всех недавно нажитых состояний — наркотики. Это и приведет «Коза ностру» к гибели.

   Стефано  Бонтате рассказал своему бывшему  сокамернику, как, оставив контрабанду  сигаретами, которая в прошлом  была одним из главных источников  доходов, «люди чести» принялись  за производство наркотиков.

   В 1978 году «Коза ностра» отказалась  от «перегона» сигарет из легкого  табака по причине строгостей, введенных итальянской таможней, и внутренних раздоров, из-за которых  последовал целый ряд провалов, что, в свою очередь, вообще парализовало деятельность «Коза ностры» в этой области.

   Контрабандист  по имени Нунцио Ла Маттина  был первым, кому пришла в голову  идея переквалифицироваться на  торговлю белым порошком, более  хрупким и гораздо более опасным, чем табак.

   Поездки  по различным средиземноморским портам позволили Нунцио Ла Маттине выйти на тех, кто поставляет опий, печально знаменитым производным которого является героин. Контрабандисту не составило труда убедить руководителей «Коза ностры» в очевидных выгодах, которые сулил героин; последние и позволили главам «семей» обратиться к этой сфере деятельности.

   Очень  скоро небольшая группка людей  — все они были в прежнее  время королями контрабанды табака (Томмазо Спадаро, Нунцио Ла Маттина  и Пино Савока) — занялась регулярными поставками опия различным «семьям». Поставки осуществлялись из источников, которые они ревниво держали в секрете.

   Главы  «семей» «Коза ностры» удовольствовались  тем, что финансировали покупку  опия и его перепроизводство  в героин в лабораториях, расположенных  в различных уголках Сицилии, как это будет видно из дальнейшего повествования. Располагая очищенным героином, главы «семей» могли выбирать: либо они сами занимались продажей конечного продукта, подвергаясь всем опасностям, которые влечет за собой подобного рода деятельность, либо они поручали торговлю организациям, специализировавшимся на экспорте героина в Соединенные Штаты. Торговля быстро достигла такого размаха, что, если верить американскому Агентству по борьбе с наркотиками, в начале 80-х годов сицилийские «люди чести» поставляли на американский рынок до трети потребляемой продукции, то есть более четырех тонн чистого героина в год.

   И  хотя все палермские «семьи»  оказались втянутыми в это  дело, главы «семей» сами решали, кто из их людей может напрямую  принимать в нем участие. Прибыль, которую «люди чести» могли получить от подобной деятельности, находилась в прямой зависимости от того доверия, которым они располагали у тех, кто стоял выше их. Самые старые исамые осторожные были от торговли наркотиками отстранены.

   Торговля  наркотиками поставила под вопрос  все правила и законы, регулирующие  жизнь «Коза ностры». О некогда  имевшем место разделении труда  между «семьями» было забыто; отныне каждый мог заняться  теми делами, какими хотел и  с кем хотел. Вплоть до иностранцев и париев. Так случилось, что одним из наиболее активных в этой области оказался Гаэтано Бадаламенти, «крестный отец» и неотесанный мужлан, которому его исключение из Капитула и даже изгнание из «Коза ностры» нисколько не помешали с пылу с жару торговать впечатляющими партиями героина. Почти четыре года Гаэтано Бадаламенти занимался этой квазиподпольной деятельностью с «людьми чести», которые в иное время не удостоили бы его даже разговора. Безусловно, это происходило потому, что Бадаламенти продолжал пользоваться влиянием на своей территории, начинавшейся от аэропорта Пунта Райзи, средоточия всего потока контрабанды на острове.

   — Лично я никогда не принимал участия в торговле наркотиками, — сказал Стефано Бонтате Томмазо Бускетте. — Чего не могу сказать о моем брате Джованни, который ведет дела с самим Греко.

   Томмазо  Бускетте так и не довелось  узнать, правду ли говорил ему  глава «семьи» Санта Мария  ди Джезу. «Люди чести» обязаны  говорить друг другу правду  обо всем, крометого, что касается непосредственно «Коза ностры». И поскольку дела каждого из них напрямую затрагивают интересы мафии, в этой области, как и во всех остальных, действует закон молчания.