Непереводимое в переводе

IV. Выбор в зависимости от ИЯ и ПЯ. Решение вопроса о выборе между транскрипцией и переводом зависит также и от ИЯ и ПЯ, от их грамматичес-ских и словообразовательных особенностей, от культуры речи и традиционного для них принятия или непринятия реалий. Приведем несколько наблюдений.

1. Есть грамматически  обусловленные группы единиц, которые обычно не транскрибируются, а передаются иными приемами. Так как подавляющее большинство реалий — имена существительные, очень редко встречаются транскрибированные слова, принадлежащие к другим частям речи. Это объясняется отчасти и тем, что образованные от реалий-существительных прилагательные нередко в той или иной мере утрачивают колорит; например, прилагательное от богатырь — «богатырский» приобретает больше переносное значение, и мы скорее склонны переводить его — «могучий, сильный, несокрушимый» (Ож.), чем транскрибировать; пуд — реалия, но «пудовый» чаще только — «очень тяжелый» (Ож.). Больше того, даже ярко колоритные слова, такие, как девичья или водяной, городовой — субстантивированные прилагательные, нечасто можно увидеть в транскрипции (о прилагательных в значении реалий см. гл. 2).

2. По наблюдениям  А. В. Федорова, в русских переводах западноевропейской литературы «упрочивается тенденция избегать., транслитерированных обозначений иностранных реалий, кроме ставших уже привычными»,

100 

и, напротив, при переводе «с языков Востока транслите 
рация используется достаточно часто..»¹. На наш взгляд, 
однако, вопрос здесь касается главным образом не язы 
ков, а «степени знакомости» объектов соответствующих 
реалий: японский быт нам, естественно, менее знаком, 
потому и количество отображающих его реалий будет 
больше. Но если переводится книга из мало знакомой 
нам жизни басков или черногорцев, написанная, кроме 
того, в историческом ракурсе, то, вероятно, придется то 
же вводить в перевод немало реалий путем транскрипции. 
3. Это — с точки зрения ИЯ. Что же касается ПЯ, то 
здесь имеет значение давно замеченное неодинаковое от 
ношение разных языков к иностранным заимствованиям, 
каковыми в языке или в речи являются чужие реалии лю 
бой степени освоения. По утверждениям самих англичан, 
если взять латинский словарь, положить на него фран 
цузский и немецкий словари и добавить словари запад 
ных и восточных народов, то получится в результате 
английский словарь; такой язык легко и просто 
«присваивает», «впитывает в себя» иностранные слова, 
в том числе и реалии. Можно сразу добавить, что англий 
ский язык в общем охотно принимает ориентальные 
реалии и сравнительно труднее — славянские (то же 
относится и к некоторым другим западным языкам). 
Русский язык более критичен в этом отношении, и 
чужие реалии в нем, по нашим наблюдениям, сохраня 
ют очень надолго свою оригинальную специфическую 
окраску. Немецкий же язык наименее гостеприи 
мен к реалиям, принимая их большей частью как ино 
родные тела (даже общепринятые международные тер 
мины, такие, как «телефон» и «телевидение» немцы 
предпочитают «переводить»: Fernsprecher, Fernsehen). 
В известной степени это обусловлено наличием в нем 
очень удобного средства калькирования путем словосло 
жения. (Но обусловленность эту можно толковать и с 
обратным знаком: нежелание осваивать иноязычную лек 
сику привело к созданию удобного средства для кальки 
рующего перевода). Так или иначе, благодаря этой черте 
языка, траскрибированная реалия в немецком переводе 
еще больше бросается в глаза, чем в других языках — 
заколдованный круг, объясняющий в значительной сте 
пени небольшой процент чужих реалий в немецких пере- 
•водах. ..---.,.

'Федоров А. В.  Указ, соч., с. 184—185.

101

 

4. Имеется любопытное  наблюдение над переводом (соответственно — транскрипцией) некоторых реалий, обозначающих лиц и употребляемых главным образом в качестве обращений, которые, скажем, с языка А на язык Б переводятся, а обратно — транскрибируются (подробнее см. ч. II, гл. 3).

5. Желательная  л а кон ичн ость при передаче реалии также зависит в значительной степени от ПЯ. Как уже было сказано, средствами любого развитого языка можно передать любую реалию, но нужно при этом добиваться и максимальной сжатости; в связи с этим мы упоминали о словообразовательных возможностях немецкого языка. Максимальная краткость достигается при транскрибировании, и это одно из его преимуществ, но краткость обязательна и для любого перевода, и для средства осмысления реалий, если одной транскрипции в данном тексте мало. Поэтому не последнюю роль играет здесь и возможность языка выразить лаконично то или иное понятие: переводя на свой язык, англичанин будет рассчитывать на односложность и богатый словарь, русский — на гибкость грамматики, неисчерпаемые ресурсы суффиксального и префиксального словотворчества и свободный порядок слов, болгарин — на исключительно разветвленную глагольную систему и т. д.

6. Иногда выбор  приема зависит и от «субъективного» фактора. По нашим наблюдениям, чаще транскрибировать склонны переводчики с родного языка на иностранный, а также «двуязычные» переводчики, в том числе и обжившиеся в стране ИЯ.

V. Выбор в зависимости от читателя пе-р е в о д а. Здесь решающую роль играют факторы, характеризующие «среднего носителя» ПЯ по сравнению с аналогичными факторами носителя ИЯ- Это уже неоднократно подчеркивалось, и здесь остается только сделать небольшое обобщение.

Перевод делается для  «своего» читателя; если транскрибированные в тексте реалии остались за пределами  его восприятия, это значит, что  коммуникативная цель перевода не достигнута. Если реалии переданы иными средствами и утрачен колорит, то эффект по существу, тот же. Следовательно, все средства передачи реалий в переводе нужно увязывать и с тем, в какой степени вводимые слова знакомы читателю; если они незнакомы, то не подсказано ли их значение контекстом, если нет, то какого характера осмысление необходимо? «Поясне- 

ние уместно там, где для читателя перевода пропадает нечто легко уловимое читателем подлинника»', — пишет И. Левый, но если то же можно передать иными средствами, то, быть может, и транскрипции не нужно. Ведь основное — это чтобы сохранилось такое же впечатление.

В сущности говоря, это самое важное! Зная описываемую  действительность, умея взглянуть на нее глазами читателя подлинника, с одной стороны, а с другой, зная своего читателя и представляя себе, как он примет ту или иную реалию (или те средства, которые использованы в тексте перевода для ее перевыражения), переводчик должен неизменно поддерживать равновесие между ними; любое отклонение нужно компенсировать всеми доступными средствами. Переводить реалию реалией, как общее правило, нельзя, противопоказано, как сказали бы медики. Но, как в медицине, парадоксальные явления наблюдаются и здесь.

Итак, термин переводится  термином, а реалию реалией не передают. И это вполне понятно: термин не связан с определенной страной и лишен экспрессивности, что и позволяет ему в числе немногих переводческих единиц претендовать на эквиваленты, полные и абсолютные, в других языках; реалия — прямая ему противоположность, яркая представительница БЭЛ даже при очень большой близости референтов (см. гл. 7). А если это не референты, близкие или одинаковые, а один референт, один объект, имеющий на разных языках свои названия?

В качестве реалий с близкими референтами возьмем «серию», к  каждой единице из которой подойдет толкование MAC «Страстный любитель спортивных состязаний, остро переживающий их ход» с добавлением, что по большей части этот спорт — футбол: рус. болельщик — болг. запалянко — ит. тифози — исп. инча — порт, (бразильская) тореадор (торсида) — англ, и нем. фан — чеш. фанушек (фанда) — серб, навияч. Реалиями эти слова делает не уникальность референтов, не различная этимология (болезнь — рус. и ит., зажигаться — болг., надрываться — исп., фанатизм — англ., нем., чеш., сторонник — порт., взвинчиваться — серб.), а национальные особенности, может быть, степень темпераментности, а с другой стороны — привычность самого слова в национальном масштабе. Ввиду недостаточной распространенности в

¹ Левый   И.   Указ, соч., с. 135.

 

103

102

 

 

межнациональном масштабе советские авторы, употребляя соответствующую реалию, считают нужным пояснить ее русской: «Итальянские тиф ф оз и (разрядка наша — авт.) (болельщики) буквально потеряли рассудок в день проигрыша итальянцев сборной Польши», «Бразильская сборная продолжает выступать в чемпионате мира, но это., не снимает напряжения по отношению к команде со стороны привыкших к ее абсолютным и бесспорным победам., как всегда темпераментных тор-сидоров (разрядка наша — авт.) (болельщиков)»'. Но чужую реалию все же вводят, явно считая, что это характерное слово должно придать тексту соответствующий колорит. И тем не менее, это один из тех случаев, когда замена одной реалии другой в общем допустима.

Интересны также  случаи, когда, «переводя» чужую или свою внешнюю реалию, переводчик прибегает к другой чужой реалии или заимствованному слову. Так, переводя фр. concierge, болгарский переводчик использует слово «портиер» (фр. portier); то же происходит с его русским собратом: швейцар в болгарском переводе также будет «портиер». Английская морская реалия spars переводится на болгарский русским рангоут (толЛ. rondhout). И еще напомним ам. carpet-bagger, удачно переданное в русском переводе как саквояжник — от фр. sac de voyage.

Повторим  еще раз, что здесь не идет речь о правилах или указаниях; мы постарались  лишь отметить возможности представить  реалии средствами, идущими вразрез с основным направлением. В конечном счете, последнее слово в любом случае остается за контекстом.

Глава 7

КОЛОРИТ И «СТИРАНИЕ» КОЛОРИТА

Понятие «колорит»  пришло в литературоведческую терминологию из искусствоведения (лат. color = цвет; ср. англ, local color), где оно имеет достаточно определенное значение, в отличие от колорита литературных произведений, о котором ничего конкретного, видимо, сказать

¹ И, 27.VI.1974. 104 

нельзя: «Особое (разрядка наша — авт.) свойство литературного произведения, речевой характеристики персонажа и т. п.» (СЛТ), «особый (разрядка наша — авт.) картинный, эмоциональный или языковой облик отдельного литературного произведения или творчества писателя» (Речник на лит. термини. София, 1969), одним словом, все особое и своеобразное — «Своеобразие, характерная особенность чего-либо» (БАС), «Отпечаток чего-нибудь, совокупность особенностей (разрядка наша — авт.) (эпохи, местности)» (Ож.).

Такой обзор  нам понадобился не только для того, чтобы отметить расплывчатость определений, но и чтобы отобрать те из элементов понятия «колорит», которые подошли бы к нашему определению термина «реалия». Это важно потому, что именно колорит делает из нейтральной, «неокрашенной» лексической единицы реалию. Колорит, в нашем понимании, — это та окрашенность слова, которую оно приобретает, благодаря принадлежности его референта — обозначаемого им объекта — к данному народу, определенной стране или местности, конкретной исторической эпохе, благодаря тому, что он, этот референт, характерен для культуры, быта, традиции, — одним словом, особенностей действительности в данной стране или данном регионе, в данную историческую эпоху, в отличие от других стран, народов, эпох.

Национальная (местная) и историческая окрашенность реалии является значением новым, точнее — дополнительным, добавочным к основному, смысловому значению. А. С. Пушкин вводит в текст «Бахчисарайского фонтана» реалии евнух, гарем, гяур,, чубук, шербет (СЛТ); их специфическая окрашенность, разумеется, наряду с характерными собственными именами, и в первую очередь всем тоном повествования, и создает «восточный колорит» поэмы. Согласно словарям, шербет — это «восточный фруктовый прохладительный напиток»; от любых других прохладительных напитков, скажем, «лимонада», шербет отличается своей региональной принадлежностью, обозначенной в толковании эпитетом «восточный», — будем считать его показателем колорита. Слово это, судя только по семантическому значению — нейтральное по стилю (не разговорное, не жаргонное и т. д.), превращается в реалию .благодаря связи с данным регионом. Но представим себе, что слово это попало на глаза сезонному работнику-турку, проживающему на Западе. Наряду с материальным содержани^:

105

 

ем — напиток, вкусный, освежающий, — своим колоритом шербет вызовет у него еще множество ассоциаций, связанных с родиной, личных воспоминаний и переживаний, различных в зависимости от читателя и обстоятельств, при которых происходит чтение.

Такой приблизительно ход мыслей, характерный 
для обсуждения той или иной реалии, заставляет нас 
считать колорит, каков бы он ни был, частью конно- 
тативного значения реалии (об этом мы бегло 
упоминали, говоря о словах с культурным компонентом— 
с. 38). , Е !

По этому  поводу уместно будет сопоставить реалии — слова со специфической национальной и/или исторической окраской — с коннотативной лексикой — словами, лишенными такого колорита. Воспользуемся двумя чрезвычайно популярными примерами, которые приводит и Ив. Васева¹. Черемуха и грач — ничем не примечательные детали живой природы: первая — «род деревьев и кустарников», которые «дико растут в Сев. Америке, Европе и Азии», и второй — «птица сем. вороновых», которая «встречается в Европе и Азии» (ЭС). Эти слова нельзя причислить к реалиям хотя бы уже из-за широкого ареала распространения их референтов, отсутствия связи с определенным народом или страной. Однако ассоциации, связанные у русского человека с черемухой (разгар весны) и грачом (предчувствие, ожидание весны), одно упоминание о которых заставляет ускоренно биться каждое русское сердце, связывают их «коннотативно» с реалиями, не превращая их, однако, в реалии.

Другой пример касается затруднений, возникших при  переводе названия известного кинофильма «Летят журавли» на французский язык: так как в разговорном французском языке grue (журавль) употребляется и в значениях «дура» и, того хуже, «женщина легкого поведения» (как деликатно выражаются французы в словарях, говоря о проститутках), журавлей пришлось заменить аистами².

Характерно, что в этих примерах коннотативные слова, в отличие от реалий (!), имеют полные и абсолютные

¹ Васева   Ив. Отново за реалиите. — Език   и литература,    1976, № 4, с. 61.

² Пример заимствован у Я. И. Рецкера,  указ, соч., с. 53.     ' ^;

106 

смысловые эквиваленты в соответствующих ПЯ, которые, однако, совершенно негодны в данном контексте, так как либо не передают коннотативных значений этих слов, либо заменяют их другими, не предусмотренными автором переводимого текста, а, следовательно, в обоих случаях искажающими его.

Выход находят  чаще всего в замене «неудобного» слова функциональным аналогом. Например, черемуху можно заменить любым рано цветущим деревом или кустарником— для Болгарии черешней или сливой или даже сиренью; место грача может занять другая подходящая птица — опять же для болгарской действительности подойдет кос (черный дрозд); ср. начальные строки стихотворения Элйна-Пелйна для детей: «Добре дошел кос, наш пролетен гост!» (Здравствуй, дрозд, наш весенний гость!); в зависимости от контекста можно ввести и ласточек, и аистов, или иные признаки наступающей весны. Все сводится к тому, чтобы эти слова вызвали у читателя перевода такие же, как у читателя подлинника, или близкие к ним ассоциации. Поэтому тщательно избегаются такие замены, которые являлись бы реалиями ПЯ или же обозначали реалии, не совместимые с жизнью носителей ИЯ.