Платон как основоположник объективного идеализма

Особенно тяжелы наказания за преступления против родителей и богов. Платон утверждает, что за оскорбление богов, родителей и государства одной смерти даже мало, а нужны какие-то вечные муки, вроде тех, что описаны в Аиде (IX 864 е, 881 а – е). За неуважение к родителям возможны всякие другие наказания, вроде, например, избиения (XI 932 а – d).

Нечестивцев нужно всячески убеждать. Однако те из них, которые неисправимы, по Платону, должны караться смертью (XII 957 е – 958 а). А когда нечестивый маскируется и лицемерит, желая принять благообразный вид, то для такого даже мало одной или двух смертей (X 908 е). Виновные в сооружении частных святилищ или в магических операциях без согласия на то государства подлежат смертной казни (X 910 с – d). Рабы и чужеземцы, т. е. те неполноценные, с которых, по Платону, нечего и взять, подлежат за святотатство меньшему наказанию, сводящемуся к тому, что на лица и руки их накладывается клеймо, их самих избивают и в нагом виде вышвыривают за пределы государства (IX 854 а – d). За неправую и бесчестную магию присуждается пожизненное тюремное заключение (X 909 b – е); для вольноотпущенника, состояние которого оказалось больше, чем у того, кто отпустил его на свободу,– смерть (XI 915 с); для тех, кто занимается двумя ремеслами сразу,– тюрьма, штраф или высылка (VIII 847 а – b); тот, кто расхваливает на рынке свой товар и при этом клянется богами и кто подделывает свой товар, подлежит нещадному избиению (XI 917 с – d); за злословие, крик и ругань – тоже избиение (XI 935 b – с); за препятствие приводить в исполнение решение суда – смерть (XII 958 b – с); за намерение убить другого человека, хотя бы это убийство и ограничилось только ранением,– смерть (IX 876 е – 877 а).

По поводу всего этого зверского законодательства платоновских “Законов” некоторые исследователи высказывали ту мысль, что в атом своем диалоге Платон 'все же принципиально остается на своих идеалистических позициях, веря в торжество религии, морали и светлых сторон человеческой души. Это не совсем так. Черты трагического противоречия, которые мы сейчас нашли в “Законах” Платона, несомненно, затрагивают здесь в значительной мере и его политическую философию.

Платон вдруг выдвигает неожиданное для нас учение о том, что человек – это только кукла (I 644 d – 645 с) в руках богов и только игрушка (VII 803 с – 804 b) для них и что сам человек по своей воле ничего сделать не может. Через эти куклы проходят разные нити, при помощи которых боги управляют человеком. Дернет бог за одну нить, и человек погружается в море страстей и пороков. Дернет за другую, например за ту золотую нить, которая является нитью разума, и человек становится добрым, благим, деятельным и высоконастроенным. Самое удивительное то, что Платон в этом видит обоснование всего человеческого поведения. Человек, с точки зрения Платона, будет стремиться к нити разума и будет стараться избегать нити порочной жизни.

Можно спросить себя: неужели сам Платон не замечает здесь вопиющего противоречия, в которое он погружает человека? То человек – только кукла и игрушка богов, от себя самой же зависящая. А то вдруг почему-то он должен стремиться именно к золотой нити, а не к какой-нибудь другой, как будто от него что-то зависит.

Нам представляется здесь некая двойственность объективного идеализма Платона или, попросту говоря, его развал. Платону нужно было как-нибудь оправдать тот кровавый террор, на котором основано его законодательство. Поэтому он и сваливал все на богов, не обладая в то же самое время, однако, достаточной смелостью, чтобы расстаться со своей всегдашней верой в человека и в его добрую волю и лишить его всякой ответственности.

Таким же ужасом веет и от другой теоретической концепции Платона в “Законах”. Он требует, чтобы все жили легко, весело и радостно. Больше того, все должны постоянно петь и танцевать от радости. Все государство сверху донизу должно петь и танцевать. “Надо жить играя” (VII 803 е). Мало и этого. Единственным содержанием песен и танцев должно быть восхваление законодательства, исступленное славословие по адресу законов, законодателей и ведущих политиков и стратегов.

Но кажется ненужным и доказывать здесь ту мысль, что подобного рода всечеловеческая песня и пляска только и введена Платоном для прикрытия зверской жестокости построенного им абсолютистско-полицейского государства.

Очевидно, что и приводимое здесь учение о двух мировых душах, доброй и злой (X 896 с –897 а), тоже достаточно говорит о глубочайшем кризисе и трагических вывертах его неудачливого объективного идеализма. Ведь сам же Платон и в “Тимее”, и в этих же самых “Законах” говорит о единой и благой мировой душе и уж, во всяком случае,– о едином мировом разуме, по законам которого и функционирует мировая душа. Откуда же вдруг взялись две мировые души?

Таким образом, трагический кризис объективного идеализма Платона в последний период творчества философа коснулся не только одной социально-политической сферы, но глубоко проник и в самое существо его теоретической мысли. 

 

6. Общежизненная трагическая судьба платоновской философии 

 

Картина объективного идеализма в последнем произведении Платона заставляет нас иначе взглянуть и на общежизненный путь философа. Ведь исторически трудно допустить, что неудача объективного идеализма Платона произошла сразу и внезапно и что мы ничего подобного не можем представить себе в течение того полстолетия, когда философствовал Платон. И, действительно, обозревая судьбы платонизма в свете его трагического конца, мы вполне доказательно убеждаемся в том, что трагедия объективного идеализма назревала у Платона в течение всей его жизни.

Первый акт этой трагедии – казнь Сократа. Встретившись двадцатилетним молодым человеком с Сократом, Платон оставил все свои поэтические занятия (он писал трагедии, комедии, эпиграммы и в эпическом, и лирическом жанре). Он оставил и свою живопись, и свои спортивные занятия, в которых преуспевал и даже получал призы. Платон всего себя принес в жертву высокой духовной проповеди Сократа. А то, как Сократ мог производить у своих слушателей целую духовную революцию, сам Платон в потрясающе драматической форме изобразил в речи Алкивиада в диалоге “Пир”. И вот Сократ был казнен.

Второй акт платоновской трагедии – поездка в Сицилию ко двору сиракузского тирана Дионисия Старшего в 389–387 гг. по приглашению своего друга и ученика Диона, брата жены Дионисия. Источники рисуют непрестанный разврат и пьяные оргии при дворе Дионисия, с чем и хотел бороться Дион, умоляя Платона философски воздействовать на Дионисия. Известен бесславный конец этого путешествия. В результате придворных интриг и скандалов оклеветанный Платон был продан Дионисием в рабство, из которого, однако, быстро выкупили его друзья и поклонники.

Третий акт платоновской трагедии – второе путешествие ко двору уже Дионисия Младшего в 367 г. Здесь Платону тоже не удалось никого и ничему научить и пришлось только спешить поскорее возвратиться назад в Афины.

Четвертый акт платоновской трагедии – третье путешествие в Сицилию опять по приглашению все того же Диона и опять для вразумления Дионисия Младшего. Желая выразить свое якобы просветительское намерение, Дионисий встретил Платона по-царски. Однако под влиянием военной партии и наемных войск, охранявших Дионисия, отношение Дионисия к Платону стало быстро меняться, и Платон был быстро выселен из дворца на территорию наемных войск, которые уже составляли заговор с целью его убийства. Здесь появляется фигура пифагорейца Архита Тарентского, учителя и почитателя Платона, философа, которого Дионисий Младший тоже как будто почитал и тоже как будто слушался. По просьбе этого Архита Платон был освобожден из своего весьма опасного заключения, а деспот и садист Дионисий Младший опять устроил торжественные проводы Платона обратно в Грецию.

Как ни расценивать эти четыре акта платоновской трагедии, они все говорят о том, что объективный идеализм философа никогда не мог стать таким орудием, при помощи которого можно было бы добиться в жизни того идеального блаженства, которое Платон проповедовал. И то, что Платон, разочарованный во всех своих общественно-политических мероприятиях и потерявший веру в духовную значимость своего идеализма, в конце .концов прибег к той кровавой утопии, которая нам известна по “Законам”, свидетельствует только о полной естественности для него такого трагического конца и полной потере им веры во всемогущество разума и разумного убеждения. То, что этот пятый акт трагедии Платона, а именно сочинение им “Законов”, вполне естественно вытекал из всего предыдущего философского развития Платона, теперь едва ли требует каких-нибудь доказательств[15].

Нам остается еще затронуть два вопроса, разрешение которых должно и углубить и завершить характеристику платоновской философии.

Первый вопрос заключается в том, понимал ли сам Платон трагический характер своей философии, своего общественно-политического утопизма, особенно в последний период своего творчества?

Мы склонны отвечать на этот вопрос положительно. Кто знает обычное мнение Платона о трагедии, о ненужном и вредном, с его точки зрения, для человека возбуждении беспредметных аффектов сценической игрой актеров трагедии, тот не может не удивиться одному тексту из “Законов”, где Платон вдруг объявляет свое построение идеального государства не чем иным, как именно трагедией. Здесь на предложение иностранных актеров ставить трагедии, если бы такое предложение появилось, Платон намеревается ответить следующим образом (Legg. VII 817b): “Достойнейшие из чужестранцев, мы сказали бы, мы и сами – творцы трагедии наипрекраснейшей, сколь возможно, и наилучшей. Весь наш государственный строй представляет воспроизведение наипрекраснейшей и наилучшей жизни, мы утверждаем, что это и есть действительно наиболее истинная трагедия”.

Таким образом, Платон вовсе не нуждается в тех обычных трагедиях, которые возбуждают у зрителя всякого рода никому не нужные и морально разрушительные страсти и ужасы. А вот настоящая трагедия, самая “лучшая”, самая “истинная” и самая “прекрасная”,– это тот идеальный строй, который он создает в своей последней утопии, со всеми кровавыми ужасами, о которых он сам так ярко везде повествует в своих законах о наказаниях. И почему Платон тут вдруг употребил тот термин, по поводу которого он раньше изливал целые потоки негодования и осуждения и который вовсе не нужен был ему в своем обыкновенном значении? Нам кажется, Платон это сделал потому, что он действительно уже и сам прекрасно понимал всю трагичность своей кровавой утопии, иначе этот замечательный текст из “Законов” мы должны оставить без всякого комментария и вообще отказаться от какой бы то ни было его интерпретации.

Второй вопрос, которым мы бы хотели завершить изображение философии Платона как трагически разработанного объективного идеализма, заключается в следующем: был ли Платон одинок в этом своем трагизме? О, нет, ведь это же была вообще трагическая эпоха – конец греческого классического полиса и его гибель под сапогом македонского завоевателя.

Такую же трагедию переживал – правда, несколько позднее, уже после смерти Платона, знаменитый оратор Демосфен, который уже после Херонейской битвы и Коринфского мира (338 г.), повергшего всю Грецию ниц перед Филиппом Македонским, все еще боролся с Филиппом, а после смерти Александра Македонского (323 г.) все еще мечтал вновь поднять всю Грецию против македонского владычества. Спасаясь от преследования и тюрем, он покончил с собой на острове Калабрии в храме Посейдона, приняв яд. Знаменитый оратор Исократ еще раньше того, после Херонейской битвы, тут же покончил с собой добровольной голодовкой. Крупнейший из десяти ораторов Гиперид, ученик Платона и Исократа, пытавшийся бежать после смерти Александра, чтобы спрятаться от македонских агентов, все же был арестован Антипатром и немедленно казнен.

Греческий классический полис умирал, и крови проливалось при этом достаточно. Можно ли после этого считать трагический конец Платона чем-то для того времени небывалым и неестественным? Нет, своей кровавой утопией “Законов” он, когда-то называвший воинов своего идеального государства “демиургами (т. е. мастерами, художниками) свободы государства” (R. Р. III 395 с), когда-то проповедовавший мир и свободу родного народа (Меnех. 238 d – 239 а, 240 е), познавший революцию духа, производимую Сократом (Conv. 215 с – 219 е, 221 с – 222 b), он теперь несомненно кончал самоубийством, хотя самоубийство это было не физическое, а философское.

Такова была трагическая судьба платоновского объективного идеализма, трагедия мыслителя, проявившего небывалую логическую мощь, овладевшего мельчайшими секретами самой утонченной диалектики, верившего в занебесные вечные идеалы и с неимоверной силой стремившегося воплотить свою теорию в общественно-политической практике. Теоретические достижения Платона огромны, и личность самого Платона – редчайшая по своей мудрости и глубине. Но великим людям свойственны не только великие достижения, но и великие ошибки. И платоновские достижения, и платоновские ошибки в настоящее время для нас только поучительны.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Заключение

Проанализировав Платоновский идеализм мы можем сделать следующие выводы:

1) Платон онтологизирует идеи, придает  им физический статус;

2) реальный чувственный мир у  Платона – бледная копия мира  идей;

3) Платон разработал классический  вариант объективного идеализма, в котором сделала попытку  увязки всего в одно целое;

4) по Платону, мир – всеобъемлющий  космос, целостный и оформленный.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Список использованной литературы

 

[1] См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 18, с. 131.

[2] Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 255.

[3] О диалектике целого и частей у Платона с приведением всех его текстов см.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты, Сократ, Платон. М., 1969, с, 330–334,

[4] См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 42, с. 289, 290.

[5] См.: Pester H. Е. Platons bewegte Usia. Wiesbaden, 1971.

[6] Jäger G. “NUS” in Platons Dialogen.– Hypomnemata, H. 17. Göttingen, 1967, p. 135.

[7] См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 379/

[8] Утченко С. Л., Дьяков И. М. Социальная стратификация древнего общества. М., 1970, с. 9–11.

[9] Маркс пишет, что “прямой принудительный труд – вот основа древнего мира”.– Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. 1, с. 192.

[10] Анализ этого, как его называют, “платоновского”, или “брачного”, числа можно найти в кн.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты, Сократ, Платон, М., 1969, с. 319–326.