Платон как основоположник объективного идеализма

В отношении Платона необходимо говорить не только об его общежизненной и, в частности, социально-политической активности, но еще и о том, что в противоположность чистому умозрению Платон всегда стремился к 2) переделыванию действительности, а отнюдь не только к ее вялому, пассивному, умозрительному созерцанию. Правда, все такого рода абстрактные идеалы, как платоновские, нельзя считать легко реализуемыми. Но один из основных заветов, оставленных нам Платоном, гласит о том, что хотя умозрению мы и должны предоставлять достойное для него место, но самое главное – это переделывание действительности. И ниже, приводя некоторые факты из его биографии, мы убедимся, что даже и его умозрительность стремилась так или иначе перейти в жизненное дело, не говоря уже о том, что самой натуре Платона было свойственно это постоянное, это неугомонное, всегда несущее с собой огромный жизненный риск стремление переделывать действительность.

В изложениях и анализах философии Платона, имевших место в старое время, очень часто вырисовывались такие черты его объективного идеализма, которые представлялись то ли каким-то сухим и чисто академическим построением разных философских концепций, то ли каким-то нудным и слащавым мечтательством (например, получил широкое распространение специальный термин “платоническая любовь” как символ вялой и непрактичной сентиментальности) , то ли каким-то тошнотворным морализмом, от которого застывало и коченело все живое в душе. Насколько можно судить, эти времена нудных и мертвенных анализов платонизма ушли в безвозвратное прошлое.

Усилиями всей мировой науки последних десятилетий установлено в Платоне нечто не только постоянно творческое и подвижное, но и 3) драматическое в качестве того, что можно считать у Платона основным. Драматичны не только все внутренние и внешние искания философа. Драматично и само его мышление. Драматична и сама форма выражения его философии, а именно диалог, представляющий собой часто не просто разговор, но целую драму идей, вступивших во взаимную борьбу и бесконечно сменяющих одну проблематику другой. Объективный идеализм Платона интересен нам своим острым драматизмом, и этот острый драматизм есть только необходимое следствие социально-исторической обусловленности творчества Платона и зависимость его от катастрофических судеб старого греческого полиса. В связи с этим сейчас получили необычайное заострение те проблемы платоновского стиля, которые раньше влачили жалкое существование в цепях традиционного филологического формализма. Этот стиль платоновских произведений тоже насквозь драматичен. Однако еще и в настоящее время мы пока не имеем такого детального анализа стиля Платона, который можно было бы считать хотя бы приблизительной сводкой всего существенного в этой области.

На основании чего Платон драматически хотел переделывать окружающую его действительность? Здесь исследователь должен проявить максимум исторической справедливости. Исходя из приведенных выше материалов, мы должны сказать, что в своем новаторстве, в своей необычайной оригинальности и даже во всем своем утопизме Платон представлял свою деятельность как 4) необходимое и закономерное историческое наследие. При этом важно отметить еще и то, что при оценке этого исторического наследия он всегда стремился опереться на то лучшее, что было в отошедших эпохах, а не на худшее в них. Он закрывает глаза на отсутствие единства греческого народа в его борьбе с персидской тиранией за свою самостоятельность и свободу. Его мало интересуют распри, имевшие место в те времена среди вождей греческого народа и между отдельными греческими государствами. Его интересует только тот патриотизм и только тот героизм свободного грека тех времен, перед лицом, казалось бы, несокрушимой Персии. Точно так же при всех своих спартанских симпатиях Платон прекрасно понимал всю ограниченность и чересчур военный характер спартанско-критского аристократического строя. Тимократия у Платона происходит ни из чего другого, как из аристократии, которую он ставил выше всего, правда, не как государственный строй, но, как мы видели выше, скорее как правление хороших и добрых людей. Даже и здесь Платон хочет быть абсолютно справедливым. Он понимает, что аристократия постепенно ухудшается, делается честолюбивой и жадной, начинает копить деньги, на деньги меряет все, и постепенно правление хороших и добрых людей превращается в цензовый, но притом совершенно несправедливый цензовый, государственный строй (R. Р. VIII 545 d - 550 с).

Таким образом, будучи реставратором старины, Платон реставрирует отнюдь не все старое, какое бы оно ни было, но всегда отбирает лучшее и с беспощадной критикой отбрасывает худшее.

О его симпатиях к старинному общинно-родовому строю и говорить нечего; и то, что он брал из него свойственные ему коллективизм и всеобщность родственных отношений, тоже не подлежит никакому сомнению. Правда, в условиях гибнущего полиса эти общинные порядки казались ему недостаточными. Он доводил строгость общинных отношений до какого-то абсолютизма, вот тут-то и приходилось ему с большой симпатией относиться к египетскому жреческо-кастовому строю. От современности он требовал большей умеренности в коммерческих аппетитах, большего благородства в условиях растущего рабовладения и доводил свои абсолютные требования до неосуществимого, нереального аскетизма. Зато здесь же у него в “Государстве” вдруг рождается концепция третьего сословия с огромными общественно-политическими правами.

Вся эта противоречивость объективного идеализма Платона в плане его жизненных осуществлении, какое бы отрицательное впечатление она ни производила с логической точки зрения, в устах Платона, в настроении Платона, а главное, во всей его жизненной деятельности отнюдь не была противоречием, а явилась только результатом неустанных поисков и в связи с этим невообразимых социально-исторических конструкций.

До сих пор мы говорили о постоянной активности Платона, достигавшей самого настоящего драматизма и пытающейся базироваться на всем историческом наследии. К этому следует добавить, что такая позиция Платона в отношении прошлых времен и в отношении настоящего не могла не сопровождаться у него 5) острейшей критикой всех фактически существовавших в Греции государственных форм – критско-спартанской аристократии с последующим вырождением в тимократию (это мы сейчас видели),– олигархии, демократии и тирании. Такой острой критике, как это делал Платон в VIII кн. “Государства”, существующие формы правления не подвергал еще ни один греческий философ ни до Платона, ни после него.

Платон диалектически показал, как всякая несовершенная форма обязательно переходит в другую такую же несовершенную форму, и притом переходит и с исторической, и с логической необходимостью. Эту необходимость он, правда, демонстрировал при помощи трудно понимаемых арифметических операций (R. Р. VIII 546 с–d), которые мы здесь не будем анализировать[10]. Необходимость этого понимается у Платона также и без идеи судьбы (VIII 546 а). Несколько меньше Платон критикует аристократию, но она для него не столько государственная форма, сколько правление добрых, хороших и лучших людей (R. Р. VIII 545 а). Но больше всего попадает от Платона тирании. В какие бы тела душа ни переселялась, тиран для него все равно – наихудшее перевоплощение (Phaedr. 248 d – е); а после загробного суда он даже и вообще не подлежит никакому дальнейшему перевоплощению, но остается в Аиде и терпит наказание без конца (R. Р. Х 615 d–616 b). Перед такой глубочайшей критикой традиционных общественно-политических систем у Платона мы не можем не преклоняться.

Широкий социально-исторический охват и стремление сохранить в своих теориях все наилучшее, что было в истории, соединялось у Платона еще и с 6) огромной убежденностьюв том, что все эти его небывалые идеалы можно и нужно осуществить немедленно, сейчас же, сию минуту и притом во всей полноте. А поскольку такого рода утопизм проводился Платоном на уровне высокой честности, благородства и своего всеобщего благожелательства, постольку делается понятным, как же был Платон в конце концов неудачлив во всех своих попытках осуществить свой объективный идеализм; он чувствовал свою неуместность для всех режимов вообще, и все эти режимы сами также подвергали его гонению.

Можно сколько угодно сожалеть о нежизненности утопических идеалов Платона, можно и нужно считать эти идеалы реставрационными; можно и нужно с высоты логики XX столетия находить у Платона социально-исторические противоречия, часто совмещающие несовместимое. Однако невозможно не преклониться перед этой неподкупной честностью, перед этими самоотверженными попытками переделать и преобразовать современное человечество, перед этим реформаторским энтузиазмом, этой революционной настроенностью в искании выхода из всех тогдашних язв погибавшего в судорогах классического рабовладельческого полиса. Тут перед нами рисуется большой человек, радикализм и гуманистический энтузиазм которого часто заставляет забывать о допущенных им даже весьма больших ошибках. Можно сказать, что и сам Платон при всем своем оптимизме в конце концов все же пришел к осознанию своей социально-политической и философской безысходности.

Но прежде чем указать на явную социально-политическую ошибочность платоновского объективного идеализма, хотелось бы подчеркнуть еще один момент платоновского мышления – 7) его неиссякаемый оптимизм, бесконечную веру в добрый характер человеческой природы, глубоко пережимаемые надежды на то, что зло победимо, а добро так или иначе восторжествует, и для этого торжества нужны только свободная и добрая воля человека. Мы покажем далее, насколько Платон был наивен в этом своем оптимизме и насколько негодными средствами он старался осуществить его в жизни. Но не нужно забывать того, что все философское творчество Платона, кроме его трагического завершения, проникнуто светлой верой в человека, в осуществимость всего высшего и прекрасного, в близость и полную досягаемость полного преображения человеческого общества. Этот оптимизм никогда не сходил со страниц платоновских произведений.

Платон верил в организованную и даже производственную мощь 8) идейно-систематического планирования всей человеческой и природной действительности. Идея для него – прежде всего порождающая модель, которая создает только реальные вещи и мешает человеку отдаваться разного рода беспочвенным и нежизненным мечтаниям.

В частности, Платон с большим темпераментом и неугомонной настойчивостью восставал против искусства, понимаемого как забава и бесплодное мечтательство. Разделяя искусства на производительные и подражательные, он с большой энергией отвергал нужность чистого подражания, основанного только на том, чтобы забавлять человека разного рода техническими неожиданностями (R. Р. Х 601 а – 602 b). И в сущности он только и признавал искусство созидательное, деловое, полезное для жизни отдельных индивидуумов и всего государства. Правда, здесь Платон впадал в большие крайности (о которых мы скажем ниже). Но самый принцип государственного планирования искусства у Платона одобрял даже такой далекий от всякого платонизма революционный демократ, как Чернышевский[11].

Для Чернышевского Платон (исключая его крайности) занимает вполне правильную позицию в эстетике, понимая искусство не как забаву, но как великое гражданское дело. Отсюда ясно, что и свой идеальный мир, когда Платон говорил об его осуществлении в земных условиях, он понимал не как беспочвенную фантастику и развращающую забаву, но как рациональное и систематическое планирование самой здоровой действительности (конечно, в том смысле, как это здоровье понимал сам Платон). Если не вникать в подробности и отказаться от терминологических оттенков (которых у Платона всегда великое множество), то можно прямо сказать, что тезис “прекрасное есть жизнь” или “прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям”, одинаково проповедуется и у Чернышевского[12], и у Платона. Правда, если быть более точным, то Платон должен был бы сказать, что прекрасное есть нечто большее, чем совокупность прекрасных предметов, лиц и занятий, которые составляют жизнь.

Наконец, из всего предыдущего не может не вытекать еще один вывод, который, правда, самим Платоном не формулировался. Подойдя к современной ему действительности со своими возвышенными понятиями, которые он так энергично и так драматично хотел воплотить в ней на основе опыта всех главнейших исторических эпох с бесконечной оптимистической верой в человека, Платон беспощадно входил в конфликт со всей своей эпохой. Этого жесточайшего конфликта Платон никак не мог избежать, но и отказаться от своих идеалистических воззрений он тоже не мог. В нем постепенно созревало 9) чувство всеэллинского (а в сущности и общечеловеческого) катастрофизма.

Как раз этого-то чувства катастрофизма и не замечали у Платона его традиционные исследователи, какой бы глубиной своих методов они ни отличались. Впервые об этом заговорили только в России устами одного из крупнейших идеалистов XIX в. В. Соловьева[13]. Глубокий мыслитель, он, кажется, впервые за всю историю платоновской литературы заговорил о решительной неудаче платоновского объективного идеализма и впервые отметил его неизбежный внутренний драматизм. Но В. Соловьев еще и сам не понимал того, какой огромной проблемы он коснулся в своей оценке платоновской философии, и не осмелился сделать всех тех выводов, которые мы делаем теперь, особенно на основе последнего произведения Платона “Законы”.

Само это чувство катастрофизма у Платона мы должны считать необычайно существенной и притом положительной чертой всего его философского облика. Подобная особенность философского облика Платона, как это легко заметить, с неизбежностью вытекала из той необычной энергии, с которой Платон подходил так честно и так непримиримо к проблемам преобразования шедшего к развалу и гибели греческого классического полиса.