Ораторское искусство Кирилла Туровского

был тот -- далеко не единственный, кстати сказать, -- склад,

откуда он по мере надобности черпал редкие и «курьезные»

экспонаты для своей поэтической кунсткамеры. Его восприятие

античного наследия одинаково далеко и от Ренессанса и от

классицизма.

 

В процессе своего исторического развития «барокко» рано стало обнаруживать одну характерную тенденцию: форма стала вытеснять содержание. Произошло то, что обычно бывает, когда искусство принципиально отказывается от постановки проблем, так или иначе связанных с жизнью. Поэта стал занимать уже не столько «прообраз», сколько сам процесс его проявления: аллегоризация вещей приобрела самодовлеющий эстетический  интерес. Совмещение несовместимого из эстетического принципа стало вырождаться в простой прием, в формалистическую игру слов и понятий.

 

Так называемое carmina curiosa -- одно из наиболее типичных порождений «барокко» на данном этапе его истории: предметом формалистической игры стал сам стих; поэты стараются превзойти друг друга в изобретении трудных версификационных задач; замысловатыми и необычными становятся и сама структура стиха, и даже его графическая композиция.

 

Дань этой моде отдал и Симеон Полоцкий. В его поэтическом наследии налицо почти все основные типы таких стихов, таких «поетицких штучок» (говоря словами Иоанна Величковского, украинского поэта и теоретика поэзии конца XVII в.) -- начиная с простейших и кончая самыми трудными. Сюда относятся прежде всего стихи с рифмующимися полустишиями («леонинские»). В «Рифмологионе» у Симеона читается цикл стихотворений, объединенных заглавием: «Стиси на воскресение Христово общий» (лл. 245--287 об.); четыре стихотворения этого цикла написаны так:

 

Богъ всемогущий, небомъ владущый

днесь торжествует, миръ ликовствуетъ,

Яко геена днесь ноб-кжденна,

rpix упразднися, смерть умертвися...

 

Так же написано и стихотворение «Т*БЛО красное» в «Вертограде» (л. 502 об.):

 

Красное тЬло зр^ти весело;

егда растлится, мерзско явится.

Toe кто любитъ, душу си губитъ,

ибо то будитъ, да всякъ с ним блудить.

Не люби ткла и будетъ цт>ла

душа конечно поживетъ вт^чно

 

Пр и ЖИЗНИ ХЛ'Ьб'Б, СО ХрИСТОМЪ В Неб"Б.

 

Душы любите, Т-БЛО мертвите,

Да его страсти васъ во напасти

никогда вводятъ, но да отходятъ,

Ничто вредивше, цтэлы лишивше.

 

«ПЬснь, из полскаго диалекта преведенная на славенский,

о прелести мира» в «Рифмологионе» -- эффектный образец такого

же стихотворения, но написанного в еще более усложненной

форме (л. 423):

 

Есть прелесть в СВ"БТБ, ЯК в полном цв'Ьтв, ту ты остави,

возлюбленная, душе грешная, от злоб воспряни.

Преходит время, а гр-Ьховъ бремя тя угнетает,

демонъ же смелый на тебе в стрелы яд свой впущает. . .

 

Разновидностью стихов этого типа является так называемое

«эхо» -- форма, получившая широкое распространение в современной

Симеону латино-польской и украинской «барочной» поэзии

и частично даже в драматургии; строится «эхо» (carmen

echicum) обычно так: стих делится на части -- чаще всего две;

каждая часть в свою очередь делится на два связанных между

собою парной рифмой отрезка: риторический вопрос и ответ на

него («эхо»). Написанное таким образом стихотворение обычно

представляет собою некое замкнутое целое; читается или отдельно

или в составе какой-либо большой композиции -- «книжицы

». В «Орле российском» Симеона стихотворение «Фаефон

и Ихо» -- типичный образец этого жанра:

 

Образъ божия славы азъ есмь, свЪтородный

Фоивъ. А ктожъ ми есть с твари в CB-БТЛОСТИ подобны?

Кто вид-fe или слыша? Молю, да ми повесть. Есть.

Гд-в? ЗдЪ. Какъ ему имя? Кто есть сий? Алексий.

Кто саном есть им-вяй сицевый даръ? Царь.

Самъ ли честенъ вамъ? Самъ. Токмо единъ? И сынъ.

Имя како? Еднако. Равни оба два? Два.

Рци ми, чим дрази? Блази. Рцы, кому? Всякому...9

 

В «Рифмологионе» имеются у Симеона и еще два стихотворения

аналогичного типа: «Диалогъ краткий» (л. 375 об.) и «Диалог краткий о государЬ царевич-в и великомъ княз-в Алексии Алексиевич-Ь» (лл. 376 об.--377).

 

«Привтэтство» Симеона царю Федору Алексеевичу в том же

«Рифмологионе» -- «о благословенномъ въ святое супружество

поятии благовтэрныя царицы и зеликия княгини Агафий Симеоновны

» (лл. 299--301) свидетельствует, что знаком был Симеону

и стих «многоприменительный», по терминологии Иоанна Величковского;

в «Привтэтстве» имеются стихи, основанные на игре

буквальным значением одних и тех же слов, -- на «реализации»

буквального значения имен царя и его супруги (Феодор -- «божий

дар»; Агафия -- «благая»):

 

Богъ убо благий, благо хотя сотворити,

изволилъ ти всечестну супругу дарствити,

Ту же благую, яко имя изв'вщаетъ,

ибо Агафиа, что благая, являетъ.

Ей благо, божий даре, будитъ ти съ благою,

за благость обою богъ с нею и с тобою.

 

Благо и благой с даромъ божиимъ обитати,

 

Т-БМЪ бо честь и славу богъ изволил ей дати,

Егда ти, даре божий, богъ ю сочеталъ есть, --

роду руску царицу благу даровалъ есть. . .

 

Умел справляться Симеон Полоцкий и с более сложными

по построению carmina curiosa.

В мае 1680 г. Симеон написал «ПривЬтство» боярину Михаилу

Тимофеевичу * * * -- «о поятии супруги вторыя» (Р,

 

лл. 397 об.--399 об.); завершает композициюприветственный»:

следующий «узелъ

Бог сый въ неб"Б Боже благий

Радость теб-в Свтэте драгий

Да даруетъ Да храниши

Честь и славу Марфу здраву

Мужу праву В твою славу

Да готуетъ Юже зриши

З а то, яко Тя любящу

ВСЕМ благъ всяко И служащу

Бываеши Сердцемъ правым

Б^днымь милость Умомъ десным

Скорбным радость Словомъ честным

Творяеши. .. Не лукавым. . .

Секрет этого «узла» в том, что прочесть его можно и как

 

одно стихотворение и как три: в любом случае стихи не утратят

смысла; если прочесть его в целом, получим стихотворение

с двойными рифмами -- восьмисложное; если -- по полустишиям,

получим два четырехсложных стихотворения весьма изысканной

по тому времени строфической композиции (aacbbc). «Узелъ»

этот требовал не только большой изобретательности, но и незаурядного

версификационного мастерства.

 

В «Орле российском» обращают на себя внимание в этой связи: «акростих», начальные буквы которого составляют целое предложение -- «Царю Алексию Михайловичу подай, господи, многа лтэта» (стр. 71) и, в особенности, два «афиеросиса»; каждый «афиеросис» -- своеобразный графический ребус; разгадка его требует ключа. Вот первый из них (стр. 5):

 

Надеждо Ру си е привътство

Але кси е же въ

Сего не

малъй

Ца

пре

ша

да

РУ

зри

го

РУ

ЦБ ТВОИ

ащь рабъpi

Ц-Б свои

приносит

Праведно солн Це ркве ко главъ

ты лъ по днесшъ миль

ре че ся дЪя

Сто же от солн Ца ру десницы

ког да ткнетъ

не при зръ ся твоея

 

«На первой строке читаются только первые пять слогов, --

объясняет этот ребус издатель «Орла» Н. А. Смирнов, -- на

второй -- первые четыре слога, на третьей -- первые два. Четвертая,

пятая и шестая строки читаются з том же порядке, как и

первые три строки. Седьмая -- первые пять слогов. Восьмая --

первые три. Девятая -- первые три. Десятая -- первые пять.

Одиннадцатая -- первые два и двенадцатая -- первые четыре.

Затем надо вернуться к первой строке и читать по порядку

с последнего слога каждого уже прочтенного стиха» (стр. V).

Прочитанный при помощи этого ключа данный «афиеросис» даст

следующие стихи:

 

Надеждо Руси, Алексие цару,

Сего не презри малъйшаго дару.

Праведно солнце ты лтэпо речеся, --

Кто же от солнца когда не призръся!

Сие привтэтство, еже въ руцъ твои

Зри, ащъ рабъ приносит горъ руцтэ свои,

Церкве ко главъ поднесшъ миль ся дъя,

Цару, десницы да ткнетъ ся твоея.

 

В поэзии «барокко» охотно культивировались стихи, составленные

на разных языках. Образцы таких «многоязычных» стихотворений

находим и у Симеона Полоцкого в «Рифмологионе».

Его приветственные стихи «На именыны боярина Богдана Матвеевича

Хитрого» (л. 416--416 об.) составлены на славянском

языке и польском:

 

Радости полный днесь день совершаемъ.

Иова свята свътло прославляем!).

Ktorego daf bog tobie za patrona,

Moy dobrodzieiu, on tobie obrona. . .

 

Стихи «К томужде на рождество Христово» (лл. 416 об.-- 417) -- на славянском языке, польском и латинском:

 

День превеселый нын-в совершаемъ,

Христа рожденна п-веньми прославляемъ.

Ktoremu niebo posyla anioty

Z wdz..cznemi hymny na fest przewesoly.

Hi nunciarunt Deum in carnatum,

Turba pastorum in Bethleem natiim.

 

Волови со дари ко Христу приидоша,

Миро, кадило, злато принесоша.

Ktorym na drodzie gwiazda wodzem byla

Az do Bethlehem, gdzie Panna powila.

Pastores autem ut Christum widerunt,

Diwino culta mox adora\verunt. . .

 

В «книжицах» Симеона, наконец, встречаем и так называемые фигурные стихи (carmina figurata), т. е. стихи, графическая композиция которых напоминает какую-либо геометрическую фигуру или даже предмет (герб, чашу и пр.)- Фигурные стихи были хорошо известны уже античной поэзии; их деятельно культивировали «александрийские» поэты; большое распространение получили они в панегирической поэзии на Западе в эпоху Ренессанса; восприняли эту изысканную форму и поэты «барокко». У Симеона Полоцкого фигурные стихи подразделяются на две группы: одни действительно образуют тот или иной предмет, другие просто вписаны в его контурное изображение; к группе первой относятся сердце -- в «Орле российском» (стр. 65), звезды -- в «Благоприв-ьтствовании» царю Алексею по случаю рождения сына Симеона (Р, л. 432); ко второй -- изображения креста в том же «Благопривтугствовании» (Р, л. 430 об.) и в «Гусли Доброгласной» (Р, л. 562 об.).

 

Carmina curiosa -- форма, которой Симеон Полоцкий владел

в совершенстве; если они встречаются у него сравнительно

редко, то объясняется это, видимо, просто боязнью его чрезмерно

в этом направлении «европеизировать» свою поэзию, и

без того вызывавшую кое у кого в Москве скептическое к себе

отношение и критику (см. предисловие к «Рифмологиону»).

 

В научной литературе Симеон Полоцкий обычно характеризуется

как основоположник русского силлабического стиха. Такая

оценка исторического значения Симеона Полоцкого, по существу

правильная, нуждается, однако, как видим, в одной существенной поправке: Симеон Полоцкий -- не только мастер силлабического

стиха, фактический его основоположник в русской поэзии,

но и первый по времени русский поэт, творчество которого

уже опиралось на определенную систему поэтического стиля.

 

В свое время Н. Г. Чернышевский, характеризуя историческое

значение Пушкина, писал: «Великое дело свое -- ввести

в русскую литературу поэзию, как прекрасную художественную

форму, -- Пушкин совершил вполне и, узнав поэзию как форму,

русское общество могло уже идти далее и искать в этой форме

содержания. Тогда началась для русской литературы новая

эпоха, первыми представителями которой были Лермонтов и особенно

Гоголь».10 Если отвлечься от конкретного содержания

этой формулы, оставить в стороне вопрос о соотношении «формы»

и «содержания» в творчестве Пушкина, -- она могла бы послужить

наиболее точным и исчерпывающим определением той

объективно прогрессивной роли, которую сыграл, при всей ограниченности

своего скромного таланта, Симеон Полоцкий. Свое

«великое дело» он выполнил с честью: он сделал то, чего не удалось

сделать ни одному из его предшественников, ремесленников

«двоестрочного согласия», -- он первый внес в русскую литературу

поэзию как «художественную форму», первый ремесло

«пиитического рифмотворения» поднял до уровня искусства. Не

ему, правда, суждено было заполнить эту «форму» общественноактуальным

«содержанием»; скованная литературной традицией

поэзия Симеона Полоцкого никогда, в сущности, не выходила за

пределы традиционной проблематики панегирической и дидактической

поэзии школьного «барокко». И, тем не менее, заслуга его

перед русской литературой неоспорима; брошенные им семена не

погибли, оставленной им в наследство «художественной формой»

воспользовалось подрастающее поколение русских поэтов, под

пером которых эта «форма» уже стала заполняться «содержанием

»: от школьного («киево-могилянского») «барокко» Симеона

Полоцкого к петербургскому «барокко» Феофана Прокоповича --

именно таков был прямой путь исторического развития русской

поэзии на рубеже XVII--XVIII вв.