Ораторское искусство Кирилла Туровского

креста со вписанными в него стихами (л. 562 об.); завершением--

«лабиринт» («царствуй многа л-Ьта») с небольшим стихотворным

посвящением Федору. Второй ансамбль составляет

цикл из двадцати четырех «привЬтств» неодинаковой фактуры;

«прив-Ьтства» 4-е, 5-е, 10--19-е, 23-е составлены «сапфическими»

строфами, несколько нарушающими графическую монотонию этой

композиции. Предшествует ему особое «Предпривтэтствие»; завершает--

«Колофон» («окончание»).

 

Живописные и графические инкрустации «книжиц» Симеона

Полоцкого составляют неотъемлемую часть этих «книжиц» и органически

связаны с ними: одни носят чисто декоративный характер

и выполняют служебную функцию -- орнаментального

украшения; другие составляют часть экспозиции и, следовательно,

образуют самостоятельный компонент композиции, равноправный

в ряду ее остальных, словесных компонентов. К первой

группе графических и живописных инкрустаций -- исполнение их

Симеон, конечно, поручал помощникам-специалистам -- относятся

все так называемые «лабиринты» и остальные графемы того же

типа; в большинстве случаев они завершают у него какой-либо

цикл (ансамбль) стихотворений и служат своеобразной словеснографической

виньеткой в финале этого цикла; сюда же должны

быть отнесены и некоторые заглавные арки, выделенные особым

шрифтом, перевитые растительным орнаментом, например в подносном

экземпляре «Орла российского»; сюда же могут быть отнесены

и два «афиеросиса» (acpiepwaic -- гЬсвящение) -- две стихотворные

криптограммы в том же «Орле российском», привлекающие

внимание причудливой графикой своих стихов, рассчитанной

несомненно на зрительный эффект. Образцом инкрустаций

второго типа может служить панорама небесных светил

в «Орле российском», составляющая, в сущности, основное содержание

всей композиции. Значение вполне самостоятельных

единиц в системе целого имеют также: изображения креста и

звезд в «Благоприв-втствовании» Симеона Полоцкого царю

Алексею по случаю рождения царевича Симеона, сердца --

 

вкр

«Орле российском»,

еста -- в «Гусли добро

эмблем -- вогласной».

«Френах», изображение

2

Обращает на себя внимание одна характерная особенность

этой стихотворной и нестихотворной кунсткамеры Симеона Полоцкого:

он отбирал для нее вещи преимущественно редкие,

вещи-феномены, вещи, которых никто никогда не видел,

«курьезы». Чем причудливее, чем химернее вещь, тем больший

интерес она обычно для него представляла, тем охотнее выдвигал

он ее на первый план.

 

Тенденция эта рассматривать на одной плоскости возможное

и невозможное для Симеона Полоцкого не случайна: он никогда

не дорожил правдоподобием созданного им мира вещей. Истина

для него лежит за пределами этого мира. Вещь сама по себе --

ничто. Вещь -- только форма, в которой человек созерцает истину,

только «знак», «гиероглифик» истины.

 

Этот «гиероглифик» можно и должно прочесть. Вещи могут и

должны заговорить, и Симеон Полоцкий, чтобы заставить их

говорить, систематически, от стиха к стиху, переводил их с языка

конкретных образов на язык понятий и логических абстракций,

т. е. систематически, без сожаления, разрушал им же созданный

мир, вещь за вещью.

 

Хамелеонту вражда естеством всадися

къ животным*, их же жало яда исполнися.

Видя убо онъ змия, на древо всхождаетъ

и из устъ нить на него н-вкую пущаетъ;

Въ ея же конц-Ь капля, что бисеръ, сияетъ,

юже онъ ногою на змия управляет*.

Та повнегда змиев-вй глав-в прикоснется,

абие ядоносный умерщвлен прострется.

Подобно д-вйство имать молитва святая,

на змия ветха из устъ нашихъ пущенная;

Въ ней же имя «Иисусъ», якъ бисеръ, сияетъ,

демона лукаваго в силт» умерщвляет.

Трепещутъ сего бт,си, отсюду гонзаютъ,

чрезъ то заклинаеми гдт» либо бываютъ.

 

Стихотворение это, читающееся в «Вертограде» (лл. 297 об.--

298), -- типичный образец его, Симеона, поэтического мышления,

его отношения к им же созданному миру вещей. От «гиероглифика

», от образа к «логической» интерпретации этого образа --

таково нормальное для Симеона движение его поэтической темы.

Почти все стихотворения Симеона независимо от их объема построены по такой схеме; с редким постоянством ее воспроизводят и коротенькие двустишия, нередко встречающиеся в его «Вертограде», и обширные «поэмы»:

 

Яко цв-Ьтъ селный скоро оцв-Бтаетъ,

тако человъкъ В-БКЪ СВОЙ преживает.

(В, л. 90).

 

Колесо скрипящее путнику стужаетъ,

челов-Ькъ же ропотный богу досаждаетъ.

(В, л. 423).

 

Левъ зв-вря низу падша никогда терзаетъ,

грешника смирившася богъ не погубляетъ.

(В, л. 457).

 

Не сила капли камень пробиваетъ,

но яко часто на того падаетъ.

Тако читаяй часто научится,

аще и не остръ умомъ си родится.

(В, л. 556 об.).

 

 

Комаръ в нощи ко СВ-БЩТЭ горящей л-втаетъ,

яко любовь к светлости в себт, соблюдаетъ;

Но елма ко огневи излише сближится,

безумнымъ неопаствомъ впад во огнь спалится.

Точнтэ оплазивии людие творяютъ,

в свтзтъ втэжества о бозт» любовь простираютъ;

Но елма продерзиво тщатся испытати,

обыкоша в гртэхъ нт^кий, яко в огнь, впадати.

И тако сами себ-k убийцы бываютъ,

яко выше силъ своихъ о боз-Ь дерзаютъ.

(В, л. 574).

 

Переосмысляя образ, Симеон очень часто разбирал его по

частям, дробил на составные элементы, ибо вещи многозначны.

Значение «гиероглифика», подлежащего дешифровке, нередко под

пером Симеона приобретала не только вещь в целом, но и все ее

свойства, ее качества, взятые Е отдельности; например радуга

в одном из стихотворений того же «Вертограда» (л. 131 --

131 об.), не только радуга в целом, но ее «атрибуты» -- внешняя

форма («два рога»), ее спектральные цвета здесь получили у Симеона,

в переводе на язык его поэтической метафизики, новое,

иносказательное значение. ,

 

\

 

По всемирномъ потопт» дуга положися

на облацт>хъ во знамя, яко богъ смирися

Съ человтэческимъ родомъ: ни имать казнити

к тому толь ЛЮГБ, аще и будетъ гр-вшити.

Та дуга во образи Христа воплощенна,

въ знамя мира со богом въ мир-ь положенна: *

 

Ибо яко же дуга въ облац-Ь родится,

егда на не сияние солнца изводится,

Тако есть сияние славы божественны

Христосъ, въ челов-кчестей плоти проявленны.

И яко дуга въ себтэ два содержитъ рога,

подобнтэ два естества суть у Христа бога.

Въ дузтэ три суть цвтэти: багряный, зеленый,

третий имъ примтэсися видомъ си червленый.

Въ Хрисгк три суть образы жития святаго,

земнаго, небеснаго и бол'Ьзненнаго.

Небесно веселое значится въ зеленомъ,

болезненное паки во ЦВ-БТ-Б червленом;

Иже по человеку земное въ багряномъ,

проявленное въ ползу верным христианомъ.

 

Стихотворение это и ему подобные сближают поэзию Симеона

с его «Обедом душевным» и «Вечерей душевной» -- со

сборниками его проповедей, где подобные богословско-схоластические

«подобенства» занимают большое место и составляют

основное содержание едва ли не каждого его «казаня».

 

Всегда, как правило, исходя от образа, Симеон обычно большое

внимание уделял его поэтическому описанию: вещь под его

пером нередко перерастала в целую законченную «картинку», не

лишенную подчас выразительности и драматического движения.

Таково, например, описание кораблекрушения в стихотворении

«Пособие» того же сборника (л. 381):

 

Корабелници, егда преплываютъ

пучину моря, аще усмотряютъ

Иныя в б'Ьдств'Б тонения быти,

всячески тщатся онымъ пособити.

Прибытковъ своихъ тогда не смотряютъ,

удержать корабль, парусъ низпущаютъ;

Верви подаютъ, да бы ся имати

тонущымъ за ня, а не погибати;

Деки и древеса различна вергаютъ,

елико могутъ, помощь сотворяютъ.. .

 

Или там же портрет промывающего рану врача -- в начале

стихотворения «Врачь» (лл. 86 об.--87):

 

Врачи ови наипаче блажими бываютъ,

иже не чрезъ рабы си болныхъ поевщаютъ,

Но сами приходяще, касаются дтэлу

и пособие дтэют уязвленну т-влу.

Низложше с плещу паллий, лентие приемлют,

ГБМЪ преноясавшеся, от раны отемлютъ

Платенца, и своими персты ощущаютъ

раны, и в нихъ смердящий огонь очищаютъ.

Не гнушающеся тт^мъ, но вся тощно дтэютъ,

яже хитростию си во ползу умкютъ.. .

 

 

В свете такого рода развернутых описаний становится понятным

наличие и в том и в другом сборнике целых стихотворных

«повестей», по терминологии самого Симеона; каждая «повесть»

выполняет у него ту же поэтическую функцию, что и единичный

образ: как правило, она тоже -- только формообразующий стихотворение

материал, только «вещественная» опора поэтической

темы. Разница между единичным образом и «пов-Ьстью» у Симеона--

чисто количественная: «повесть» -- система единичных

образов, связанных между собою фабульным единством, подлежащая

переводу на язык понятий и логических абстракций, как

и всякий иной образ, всякая иная вещь. Повествовательный элемент

и «Вертограда» и «Рифмологиона» Симеона Полоцкого (он

налицо и в этом последнем сборнике, правда, в меньшей пропорции)

-- элемент, органически свойственный этим сборникам,

предопределенный самой природой, его, Симеона, поэтического

мышления. В типологическом родстве «повестей» Симеона с вышеприведенными

стихотворениями легко убедиться на примере

любого «фабульного» его стихотворения. -- допустим, такого, читающегося

в «Вертограде» под заглавием «Труба» (лл. 498 об.--

499):

 

Трубитель Н*БКИЙ рыбы ловити хотяше,

и пришедъ на брегъ р-Ьки, надолзт» трубяше,

Призывая ко себт>. Но ты не идяху,

токмо во быстрой водЪ с собою игряху.

Онъ же, восприемъ мрежу, нача я ловити

и, заемъ множество ихъ, на брегъ извлачити.

Рыбы же, елма из водъ извлеченны бяху,

по обычаю пред нимъ от нужды скакаху.

Онъ рече: «Престаните прочее скакати,

ибо азъ уже престахъ трубный глас даяти.

В не же время трубихъ вам, в то вы не скакасте,

но елма яхъ мрежею, скакати начасте.

Не скаканию время нын^Ь вамъ дается,

но во сладкое брашно всяка заколется».

И нача по единой оны закалати

и во пиру мертвыя свою полагати.

Тако грядущий господь во посл-вднемъ чаек

во трубтэ божественн-кй, в архаггелстем гласЪ

Над моремъ мира сего трубитъ нынт» выну

усты пропов'Ьдниковъ челов'вчю сыну

Всякому, да приходитъ из пучины к нему,

яко ко истинному господу своему,

Да из глубины гр-вхоБЪ къ нему претекаетъ

и от адскихъ челюстей тако ся спасаетъ.

Аще убо кто гласа не послушливъ cei]o,

играя в бездн-Ь гр-кховъ, б-вгаетъ от него,

Мрежею смерти имать уловленный быти,

ею же никому же подобно избыти.

Изъятъ же на брегъ суда имать не скакати,

но от страха и 6-БДЫ ЛЮТБ трепетати.

 

Наконецъ закланъ будетъ ножем казни в-вчны

и вовержется во адъ в муки безконечны.

Тамо огнемъ сжарится и сварится з'вло,

будетъ в пищу демоном и душа и твло.

Оле казни лютыя! Тоя вси гонзайте,

на гласъ пропов'вдниковъ къ богу притекайте.

Б-кжите гр^ховъ бездны, ко спасу теците,

донел'в же есть время б4гствомъ ся спасите.

Не ожидайте мрежи смерти, ибо тако

заятый поневоли, не спасется всяко.

 

Схема, как видим, та же. Стихотворение делится на две части:

образ и его, «логическую» интерпретацию. В результате обычная

для Симеона метаморфоза: «курьезный» анекдот стал прообразом

последнего страшного суда; фабульная канва распалась на полные

трагического пафоса логизированные метафоры («море

мира», «мрежа смерти», «брегъ суда», «ножъ казни в чны», «грЬховъ

бездна» и пр.).

 

Очень редко, но встречаются у Симеона Полоцкого стихотворения, внешне отступающие от этой нормальной для него схемы: образ налицо, а иносказания нет, нет двойного плана, нет традиционного для него соотношения между образом и поэтической темой. Стихотворение «День и нощь» в «Вертограде» -- типичный пример такого внешне «чистого», себе довлеющего образа (л. 123):

 

1. Денница

Темную нощь денница светла разсыпаетъ,

краснымъ сияниемъ си день въ миръ впровождаетъ.

Нудить люди ко Д'влу; овъ въ водахъ глубоких

рибствуетъ, овъ въ пустыняхъ лов д-Ьет широких,

Иный что ино творитъ. Спяй же на день много

б'Ьдн'Б раздраноризно поживетъ убого.

 

2. Полудень

Оже сред-Ь небесе солнце 6*БГЪ свой д*ветъ,

палитъ нивы, а скоты лучми З-БЛО гр-ветъ,

Иже въ свни при водахъ от трудовъ кладятся, --

жнеци пищею и сномъ по труд-вхъ крепятся.

Такъ естество отчески строитъ еже быти:

законъ всЬмъ пишетъ вещем нуждный сохранити.

 

3. В е ч е р ъ

Якъ зоря денъ в-Ьщаетъ, так нощь вечер вводитъ;

въ хлтэвину си скотъ идетъ; орач в дом входитъ;

Рало оставивъ, ХЛ"Б6ОМЪ стомахъ укр'кпляегь,

утружденныя силы пищми обновляетъ;

Таже сномъ сладкимъ плоть си покоит стружденну, --

сонъ бо богомъ дадеся въ покой труду дневну.

 

4. Нощь

Нощь мрачная тму страшну на землю наводитъ;

изветы часто, злобы и поводы родитъ

Въ готовыхъ на вся злая, что злый умъ вм-Ьщаетъ.

Обачс своя игры, ут-вхи нощь знаетъ.

Временемъ есть полезна, но мудръ сый блюдется

тмы нощныя -- день любитъ, да в ней не преткнется.

 

Себе довлеющая образность этой не лишенной настроения

сельской идиллии Симеона Полоцкого -- мнимая; в действительности