Иоанн Златоуст и его труды

В своем стремлении ободрить бедных и поднять их нравственно, Златоуст прежде всего восстает против пренебрежительного отношения к  обездоленному, которое само собой  превращается в его внутреннюю подавленность. Он порицает представителей высших классов  за то, что они не имеют жизненного общения с бедными. "Почему ты, — обращается он к богачу, замыкающемуся  в своих палатах, — будучи сам  человеком, не хочешь сообщаться с людьми, но ищешь пустыни среди городов, не думаешь, что Господь твой вкушал пищу с мытарями, беседовал с блудницей, распялся с разбойником и обращался  между людьми?"135 Он убеждает богатых  оказывать помощь нуждающимся, не входя  в обсуждение вопроса, достойны ли они  помощи. Авраам не расспрашивал странников, кто они и откуда, и удостоился принять у себя Бога и ангелов. Отец Небесный посылает дождь на праведных  и неправедных. "Милостыня потому так и называется, что мы подаем ее и недостойным". "Достоинство  бедного составляет одна нужда". Мы должны подавать "не нраву, а человеку, и жалеть его не за добродетель, а  за несчастье". Нужно не только помогать бедным деньгами, но и служить им своим трудом. Наши руки освящаются таким служением, и когда мы после  него простираем их на молитву, то Бог  умилостивляется и подает нам  просимое. Нищий, пробуждающий в нас  человеколюбие, служит нашему спасению. "Помышляя об этом, мы должны смотреть на бедных как на благодетелей, как  на людей", "доставляющих нам средство к спасению; мы должны подавать им милостыню  с щедростью и горячим усердием, никогда не делая неприятного  вида при подаянии, но разговаривая с ними весьма кротко и показывая  великую снисходительность к  ним". В лице нищего перед богатым  стоит сам Христос. В нем Господь  как бы продолжает Свой искупительный  подвиг. Златоуст влагает в уста Спасителя следующие слова: "Склонись жалостью к самому естеству, видя Меня нагим, и вспомни о той наготе, какую Я терпел за тебя на Кресте. А если не хочешь вспомнить о ней, представь наготу, которую терплю в лице нищих. И тогда Я нуждался для тебя, и теперь для тебя же нуждаюсь, чтобы ты, тронувшись тем  или другим, захотел оказать какое-либо милосердие; для тебя Я постился и опять для тебя же терплю голод, жаждал, вися на Кресте, жажду и в  лице нищих, только бы тем или другим привлечь тебя к Себе и для твоего же спасения сделать тебя человеколюбивым". Очень часто Златоуст защищает бедных даже против обвинений, которые были не совсем неосновательны. Богачу, упрекающему  нищих в праздности, он отвечает: "А ты разве не проводишь время  в праздности и забавах? Или часто  не предаешься ли такой деятельности, которая хуже всякого бездействия, занимаясь грабительством, насилием, любостяжанием?" Бедный под влиянием нужды и недостатка в необходимом  совершает преступления. Но, отвечает Златоуст, "никто из бедных, никто  не делает столько злодеяний от бедности, сколько совершают их богатые  из желания большего богатства и  из опасения, как бы не потерять уже  хранящегося у них". Бедные притворяются, чтобы выпросить для себя подачку, говорили другие. Да, отвечает Златоуст, бедный притворяется, но если и так, то "притворяется по бедности и по необходимости, по причине твоего жестокосердия  и бесчеловечия, требующего такого притворства и иначе не приклоняющегося  на милость. Кто в самом деле так  несчастлив и жалок, чтобы без  всякой нужды, для куска хлеба, принимать  столь безобразный вид, терзать  себя, терпеть такую муку? Итак, притворство  его возвещает всем о твоем  бесчеловечии". Сравнивая нищего, живущего милостыней, с жадным и  бессердечным богачом, Златоуст отдает все преимущества первому, находя его  способ снискивания пропитания более  почетным. Бедный берет на свои нужды  у того, кто гораздо достаточнее  его, а богатый требует от бедного. "Бедный получает от дающих добровольно  и расположенных к тому, богатые  же — от нежелающих и противящихся". Бедный просит, будучи одет в рубище, богатый, одеваясь в шелковые одежды, держит у себя престарелых бедных, чтобы овладеть их имуществом в ущерб  законным наследникам. Прося милостыню, нищие всякий раз говорят много  поучительного, обращаясь к богатому со словами "любомудрия, назидания, совета". "А каковы речи богатых? Свойственные свиньям, собакам, волкам и другим животным".

Возвышая бедных в глазах богатых, Златоуст в то же время поднимает  их собственное самосознание. Для  этой цели он старался бедность вынужденную  обратить в добровольную, как бы в свободно принятый на себя подвиг. Он убеждал бедных довольствоваться своей судьбой и не искать богатства, но из дальнейшего изложения читатель увидит, как далека была эта проповедь  от призыва к пассивному терпению, который в настоящее время  звучит с церковных кафедр всех вообще исповеданий.

Богатство имеет обаяние. Почет, блеск, роскошь, окружающие большие  состояния, ослепляют бедного и  влекут его к себе с неудержимой  силой. Невозможность же достигнуть желаемого превращается в жгучую зависть, разъедающую, как ржавчина, душу человеческую. Св. Иоанн Златоуст в своем стремлении отстоять внутреннюю свободу бедного ни о чем не говорит так часто, как о призрачном блеске богатства. Обращаясь к бедным, он любит повторять и объяснять  слова псалма "не убойся, егда разбогатеет  человек или егда умножится слава  дому его". Эти слова — сокровище  и опора, источник внутреннего богатства  и изобилия. "Ты выходишь, — обращается проповедник к бедному, — и  видишь человека, гордо сидящего на златосбруйном коне и окруженного  множеством копьеносцев; затем видишь человека бедного и униженного. В  тебе рождается зависть к богатому и возбуждается отвращение к бедному. Но является Давид, приступает к тебе и говорит: "Неубойся, егда разбогатеет  человек". Иди с пророком и не бойся". Богатство не прочно. Оно  возбуждает к себе всеобщую ненависть. Блеск богатства не имеет никакого отношения к нравственному достоинству  личности. Мраморные колонны, золотые  карнизы, фонтаны, портики, ковры, великолепные спальни — "все это слава  дома, а не слава человека". "Стены  обложены мрамором: какое же отношение  к человеку, живущему в них? Потолки  в золоте: какое отношение к  их владельцу? Главы колонн золотые: какое отношение к голове хозяина, оскверненной грехами? Пол чист? Но совесть не чиста". "Если ты увидишь  кого-нибудь облеченного блестящей  одеждой и окруженного толпой телохранителей, то раскрой его совесть  — и ты найдешь внутри его много  паутины и увидишь много нечистоты". "Не смотри на пышные одежды богатых, но раскрой их душу и вглядись, не полна ли она бесчисленных ран, не одета ли в рубище, не одинока  ли она и не беззащитна ли? Какая  польза в этом безумном пристрастии  к внешнему? Гораздо лучше быть бедным, но жить добродетельно, чем  быть царем, но порочным". Даже тело бедного, питающееся простой и естественной пищей, чище, чем тело богача. Последнее  напоминает собой печь, в которой  горят мясо и кости, распространяя  смрад и дым. "Таковы и утробы богатых. В них ты найдешь еще  больше, чем в той печи, и смрада, и зловонных испарений, и отвратительного  запаха, потому что все тело их и  каждая часть его от пресыщения отзывается большой несваримостью желудка. Ведь когда естественная теплота  обессилена, не может переварить всей пищи, то последняя пробивается на поверхность тела, подобно дыму, и производит отвратительный запах".

Подрывая обаяние богатства  в глазах бедных, Златоуст всячески старался возвысить бедность. И это  вытекало у него не из приспособления к слушателям, не из желания просто утешить их, а из искреннего убеждения  в преимуществах бедности. Эту  веру в высокую ценность простой, чуждой излишеств жизни он доказал  самым делом, отказавшись добровольно  от богатства и роскоши. Сверх  того, проповедь бедности в эпоху  Златоуста звучала иначе, чем  в настоящее время. Стремление освободиться от богатства каким бы то ни было путем в тогдашнем обществе было широко распространено. Лучшие люди того времени как из язычников, так  и из христиан осуществляли этот идеал  в жизни. Отречение от собственности  высоко ценилось как киниками, так  и новоплатониками. Среди христиан и особенно клириков это было довольно обычным делом. Религиозные и  нравственные основания такого отречения  усиливались еще политическим гнетом, произволом властей, тяжестью повинностей. Эти условия делали пользование  состоянием крайне тяжелым и держали  богатого человека в вечном трепете  за свою личность и имущество. Страницы сочинений Златоуста, посвященные  раскрытию мысли о непрочности  богатства и о беспокойстве богатых, наглядно рисуют, насколько правовое положение граждан было шатко. Вот  как Григорий Богослов описывает  тяжесть управления более или  менее значительным имуществом: "Непрестанные и тяжкие заботы, день и ночь снедая душу и тело, низводят меня с неба к матери моей земле. Во-первых, управлять  служителями — поистине сеть пагубы. Жестоких владык они всегда ненавидят, богобоязненных бесстыдно попирают; к злым не снисходительны, добрым не благопокорны, но на тех и других дышат неразумным гневом. А сверх  того, надо заботиться об имуществе, всегда чувствовать на своих плечах тяжесть  императора, переносить угрозы сборщика податей, потому что подать, возрастая  с имением, унижает для людей  цену самой свободы, а на устах  лежат узы. Надо проводить время  среди многолюдных собраний, близ высоких седалищ, с которых решаются человеческие распри, надобно выслушивать  громкие возражения противника или  по закону терпеть скорби в запутанных сетях. Вот бремя, вот труд! А злые берут преимущество перед добрыми; блюстители законов могут быть куплены  той и другой стороной. Необходимо или опрометью бежать и оставить все злым, или очернять свое сердце". При таких условиях бедность казалась истинным благом: она давала свободу. Вот именно эти-то чувства Златоуст и старается вдохнуть беднякам.

Часто он рисует идиллию бедности. Бедный имеет все необходимое  для жизни и наслаждается ею полнее, чем богатый. Всю жизнь он пьет чистую ключевую воду, которая приятней, полезней и необходимей вина. В  его распоряжении огонь, воздух, свет солнца. Богатый и бедный наслаждаются этим в равной мере или даже бедный имеет преимущество, благодаря тому что чувства у него живее, зрение острее, все силы восприятия совершеннее. Сон бедного, после трудов, гораздо  крепче и приятнее, чем сон богача, который мечется в своей роскошной  постели всю бессонную ночь. Бедный употребляет простую пищу, но здоровый аппетит служит ему лучшей приправой. Главным же преимуществом бедности служит нравственная свобода и независимость. Бедному нечего терять, "у богатого же много поводов потерпеть вред; он боится за дом, за слуг, за поля, за сокровища, как бы кто-нибудь не отнял у него чего-либо из этого. Кто владеет многим, становится рабом многого. Напротив, бедный, как человек свободный  и чуждый всех этих поводов, есть лев, дышащий огнем, имеет душу отважную и, отрешившись от всего, легко делает все, что может принести пользу церквам, хотя бы нужно было обличить, хотя бы укорить, хотя бы потерпеть множество  бедствий для Христа; однажды пренебрегши  настоящей жизнью, он удобно и с  великой легкостью совершает  все".

Вся эта вполне искренняя  аргументация богатого человека, на опыте  убедившегося в тяжести и стеснительности  большого состояния и добровольно  отдавшего предпочтение бедности, быть может, и не вполне была доступна чувству  бедных по необходимости. Поэтому практически  важнее был другой ряд мыслей, сообщавший бедности смысл и нравственную цель. Для человека особенно горьки бывают те страдания и несчастия, которые  представляются ему вполне бесцельными, ни для кого не нужными, звучащими  неуместным диссонансом на жизненном  пиру, тяжелыми для страдающего и  тягостными для окружающих его. Напротив, нравственная природа человека не только примиряется со страданиями, полезными  по крайней мере для других, но и  черпает в них высокое наслаждение. Подвиг самопожертвования и высокое  удовлетворение, связанное с ним, возможен не только в активной форме  героизма, бросающегося в опасность, не думая о себе, но и в пассивной  форме добровольного согласия на то тяжелое положение, в которое  ставит человека сама необходимость. Солдат не может не идти в сражение, и  если он идет в битву с внутренним протестом против силы, его принуждающей к этому, то он не более как трусливое  животное, которое ведут на убой. Но если внутренно он принимает эту  обязанность, если он чувствует в  своем сердце готовность ради блага  родины отдать свою жизнь, то дело необходимости  он превращает в дело свободы, и его  героизм становится вполне сознательным и сладким для него. Златоуст указывает  бедным цель и смысл их страданий, открывает для них возможность  превратить бедность вынужденную в  добровольную и, притом ради великой  цели — спасения своих братий. Бедных не должно смущать то, что они  вынуждены жить подаянием и причинять  богатым неприятные минуты своими просьбами, своим бедственным существованием, вызывающим на благотворительность. Они  просят у богатого не то, что принадлежит  ему, а то, что принадлежит Богу и что Богом вверено богатому для раздачи им. Богатый не имеет  никаких оснований тяготиться подобными  просьбами о помощи. "Он помогает бедному, но подает им не свое, а Господне, общее для всех подобных ему рабов  Господа". С другой стороны, в Церкви, этом прекрасном теле, в котором  каждый член имеет свое назначение, бедные имеют великое призвание. "Что ничтожнее просящих милостыню? Однако и они приносят в Церкви великую пользу, находясь постоянно  при дверях храма и составляя  великое украшение, так что без  них не была бы совершенна полнота  Церкви". "Не менее нас, сидящих  перед народом и поучающих  вас, — продолжает проповедник, —  поучает и нищий своим молчанием  и видом, сидя у дверей церковных. Мы каждый день внушаем вам: не высокомудрствуй, человек; скоротечно и непостоянно  естество человеческое… То же самое  и еще больше того внушают и  они своим видом и примером, и внушение их есть самое ясное". Милостыня умилостивляет Бога. "Если бы не было нищих, — говорит Златоуст, — то ты не освободился бы от множества  грехов: они врачи твоих язв, их руки предлагают тебе лекарство… Ты дал  ему серебро — и вместе с  ним удалились твои грехи". Нищие  видом своим сильнее всякого  слова призывают нас к человеколюбию. "Как в преддвериях молитвенных  домов обыкновенно устрояются умывальницы, чтобы идущие молиться Богу сначала омыли руки и тогда простирали их на молитву, так и бедных отцы поставили перед дверями, подобно источникам и умывальницам, чтобы мы как умываем руки водой, так, очистив наперед душу человеколюбием, потом приступали к молитве".

Если бы нищий, проникнувшись  сознанием своей пользы и значения в Церкви, принял добровольно свой жребий, как жертву за других, то, конечно, он поднялся бы этим самым до нравственных высот несравненного героизма.

В. Св. Иоанн Златоуст жил в обществе, которое было построено на рабовладельческих началах, и эти начала проникали собой весь общественный организм и отражались на нравственном строе личности. Не отрицая рабства в принципе, святитель, следуя апостолу Павлу, вливает христианское содержание в это учреждение.

Своим происхождением рабство  обязано греху. Первоначально его  не было. "Бог, созидая человека, сотворил его не рабом, но свободным. Он сотворил Адама и Еву, и оба они были свободны". Причиной возникновения  рабства был грех, а поводом  — непочтительность Хама к опьяневшему  отцу. С этого момента появилась  роскошь и стремление пользоваться чужими трудами для личных целей. "До этого времени между людьми не было такой изнеженности и такой  роскоши, чтобы один нуждался в услужении  других, но каждый служил сам себе, все  были в равной чести и не было никакого неравенства. А как явился грех, то и нарушил свободу и  уничтожил достоинство, дарованное человеку от природы". "Рабство  произошло от любостяжания, а также  от зависти, от ненасытной алчности…  Потом возникновению рабства  способствовали войны, сражения, где  стали брать пленных".

Таким образом, рабство неестественно  и по существу своему есть насилие, которое алчность и прихоть одного делает по отношению к другому. Отсюда может быть только один вывод, что  в обществе, всецело проникнутом  христианскими началами и отрешившемся от противной Евангелию роскоши  и алчности, рабов не должно быть. Однако прямо сам проповедник  этого вывода не делает, хотя уму  его эта мысль несомненно и  предносилась. Говоря об апостольской Церкви в Иерусалиме, он вскользь замечает: "Не говорю о рабах — их тогда  не было, быть может, отпускали их на волю". Яснее уже говорит проповедник  об ограничении рабства возможным  минимумом, причем основанием для этого  служит недозволительность роскоши  и христианское человеколюбие. "Для  чего иметь множество слуг? Как  в отношении к одежде и пище надобно заботиться только о необходимом, так и в отношении к слугам. И какая в них нужда? Нет  никакой. Одному господину надлежало  бы иметь только одного слугу или, лучше, двоим и троим господам одного слугу… Бог для того дал  нам руки и ноги, чтобы мы не имели  нужды в слугах; и не нужда ввела  сословие рабов, — иначе вместе с  Адамом был бы сотворен и раб, —  но это есть следствие греха и  преслушания. А Христос, пришедши, прекратил  и это: о Христе Иисусе несть раб, ни свободь". Характерно, что уже  при первом упоминании об одном слуге  для нескольких господ проповедник, вообще зорко следивший за своей  аудиторией, заметил среди слушателей движение недовольства и тотчас же, отвечая на него, прибавил: "Если это неприятно слушать, то вспомни  о тех, которые не имеют ни одного слуги". Далее св. отец переходит  к другой мысли: "Если ты собираешь  множество слуг, то делаешь это  не из человеколюбия, а из роскоши; если бы ты заботился об их благе, то не заставил бы никого из них служить тебе, но, купив и научив их ремеслам, чтобы  они могли продовольствовать  сами себя, отпустил бы их на волю. Если же ты бичуешь их, если налагаешь  на них оковы, то это уже не дело человеколюбия". Можно себе представить, до какой степени неприятно было слышать это рабовладельцам, и  настроение окружающих тотчас же отразилось на проповеди. Оратор резко обрывает свою мысль довольно безнадежным  замечанием: "Знаю, что я говорю неприятное для слушателей, но что  мне делать? На то я поставлен, и  не перестану это говорить, будет  ли какая польза или нет".