Иоанн Златоуст и его труды

II. Св. Иоанн Златоуст был проповедником евангельских начал в общественных отношениях, и в этом его главная своеобразность. Начиная с IV в., в Восточной Церкви получает все большее преобладание аскетический идеал и монашество. Все наиболее религиозное, искреннее и прямолинейное, отталкиваемое всевозможными компромиссами и падением христианских нравов в мире, который, подчинившись христианству по внешности, казалось, победил его внутренно, стремилось в монастыри. Это была религия отчаяния: не надеясь сдвинуть инертную массу полуязыческого общества, исповедавшего Христа лишь на словах, лучшие люди бежали из мира, чтобы среди бесплодных пустынь в обществе единомысленных создать такие внешние условия жизни, при которых Евангелие могло бы быть осуществлено. Монашество имеет свои крупные заслуги перед Церковью, которые мы не думаем отрицать, но массовое увлечение им, с другой стороны, имело и очень печальные последствия для христианского общества, которое в целом, конечно, никогда не может уйти в монастырь. Во-первых, широкое аскетическое течение само собой производило отбор самый невыгодный для Церкви, действовавшей в мире. Христианское общество покидали элементы наиболее религиозные и чуткие к моральным задачам, то есть именно те, которые и могли бы послужить евангельской закваской, под воздействием которой вскисло бы все тесто. Из этого первого естественно вытекает второе неблагоприятное последствие монашеского движения. Люди, поставившие своей задачей практическое осуществление Евангелия, каковы были монахи, естественно более других церковных писателей способны были создать литературу, руководящую к христианской жизни. И они ее действительно создали. Творения аскетов имели наиболее жизненное значение и сохраняют его до настоящего времени. Сочинения церковных писателей, работавших над выяснением вероучения, — Афанасия Великого, Григория Нисского, Кирилла Александрийского, — необходимы и интересны для богослова; творения Ефрема Сирина, Макария Египетского, Исаака Сирина читает народ и все те, для кого главное не богословские рассуждения, а жизнь по Евангелию. Но аскетическая литература, по существу ндивидуалистическая, сверх того обращается к определенному кругу лиц. Она имеет в виду монаха, аскета, жизнь в уединении или монастыре. Естественно, поэтому, она не могла удовлетворять всем запросам христиан, жизнь которых протекала в совершенно иных условиях: для мирян она была, с одной стороны, неприменимой, с другой — недостаточной. Семьянин, государственный чиновник, купец, ремесленник, воин и раб находили в ней правила строгой аскезы, для них излишние, и не находили указаний, как осуществить учение Христа в общественной жизни. Во всяком случае, монашеские правила,чтобы стать руководством жизни для мирянина, требуют специального приспособления, истолкования и разъяснения. Но большинство мирян, поглощенных ежедневными заботами и неопытных в духовной жизни, не имели ни времени, ни сил, чтобы выполнить эту работу самостоятельно, и потому во многом вовсе оставались без руководства. Наконец, преобладание монашеских тенденций ослабляло нравственную энергию членов Церкви, живущих в обычных условиях семьи и государства. Им так часто и так настойчиво говорили о невозможности спастись в мире, что, наконец, они в этом уверились и махнули рукой на свое спасение. На все призывы к жизни по Евангелию был слышен один ответ: это написано для монахов; осуществление этого в мире невозможно. "То именно и извратило всю вселенную, — жалуется Златоуст, — что мы думаем, будто только монашествующему нужна большая строгость жизни, а прочим можно жить беспечно".

Св. Иоанн Златоуст, человек  совершенно исключительных дарований  и редкой моральной чистоты, из монастыря  возвратил себя миру, чтобы научить  мир, как осуществить евангельский идеал в обычных условиях жизни, и чтобы убедить всех, что мирянин  отличается от монаха одним лишь супружеством. В этом состоит главная особенность  Златоуста и его бессмертная  заслуга перед Церковью.

Когда мы говорим о том, что св. Иоанн Златоуст был проповедником  монашеского идеала в среде мирян, то легко можем подать повод к  недоразумению. Поэтому необходимо сделать теперь же несколько пояснительных  замечаний. В монашестве необходимо различать элементы: мистический, аскетический и нравственный. Мистический элемент  — созерцание Бога и единение с  Ним в этом созерцании — устраняется  нами, как не имеющий отношения  к поставленной цели: мистика в  строгом смысле невозможна среди  сутолоки мирской жизни, и, как сказано  было ранее, св. Иоанн Златоуст не был  ее проповедником. Аскетический элемент  составляют предписания, касающиеся воздержания  в пище, питии, сне. Телесные лишения, тесно связанные с безбрачием и мистикой, в монашестве имеют  значение не цели, а средства. Нравственный элемент в монашестве составляет то, ради чего в патристической литературе оно называлось евангельской жизнью. Во-первых, работая над внутренним очищением, оно стремилось осуществить  то высокое требование Евангелия, по которому в нравственности ценно  не столько дело, сколько мотив, не внешняя праведность, а сердце, освобожденное  от страстей и чувств, из которых  сам собой вытекает грех как деяние. Во-вторых, только монашество сделало  попытку провести в жизнь Нагорную проповедь, идеал самоотверженной  любви и непротивления насилиям и обидам. Вот один только пример собственно для иллюстрации последнего положения. Авва Виссарион постоянно  носил с собой Евангелие. В  одном селении он увидел мертвого нищего, совершенно обнаженного, и покрыл его своим плащом. Потом он встретил живого нищего, тоже без всякой одежды, и, отдав ему свою рубашку, сам  сидел нагой, закрываясь руками. Когда  Виссариона спросили, кто его раздел, он, протягивая Евангелие, ответил: вот  оно раздело. Наконец, чтобы помочь бедному, он продал самое Евангелие, с которым не разлучался — "то самое слово, — как он потом  рассказывал, — которое всегда говорило мне: продай имение свое и дай нищим".

По выходе из монастыря  Златоуст не был строгим аскетом  и в своей личной жизни, как  это видно из сказанного ранее. Он не позволял себе никаких излишеств, но не лишал себя мяса, иногда пил  вино и часто принимал ванны. Суровых  аскетических подвигов он не требовал и от своей паствы. Он настаивал  на ранних браках. Дозволял умеренное  употребление вина. Восставая против увеселений, празднеств и пирушек, он боролся преимущественно с непристойными  обычаями — наследием языческого прошлого, но ничего не имел против невинных радостей жизни. "Я не запрещаю вам, — говорил он, — сходиться  и совместно отобедать, а запрещаю позорить себя, желаю, чтобы ваше удовольствие было действительным удовольствием, а  не обращалось в наказание, муку, в  пьянство и буйное веселие". О  свадебных пирах читаем: "Иным способом можно достигать того, чтобы  брачное торжество было веселее, например: приготовить богатый стол и роскошное платье; я не возбраняю  этого, чтобы не показаться слишком  строгим. Правда, Ревекке было довольно одного покрывала; но я не возбраняю… По-моему, хорошо, что приходят девицы почтить свою сверстницу; приходят также и женщины почтить ту, которая вступает в их общество. Это хороший обычай…". Златоуст не отрицал увеселений, освежающих силы человека, но хотел, чтобы "все  было проникнуто достоинством, благопристойностью и хорошим вкусом".

Говоря о том, что между  мирянином и монахом разница  только в браке, Златоуст разумеет под  их общими обязанностями главным  образом евангельский идеал любви  и внутренней чистоты, то есть именно то, что в монашестве называлось евангельской жизнью. Это — заповеди блаженства, самоотверженной любви  к ближнему, незлобия, милосердия, запрещения клятвы, гнева, роскоши и излишеств. Соответственно этому в беседах  Златоуста монашеский индивидуализм  отступает на задний план и выдвигается  идеал социальный. Вселенский учитель  стремится построить на христианских началах жизнь общества. Но общество состоит из классов, находящихся  в известном антогонизме между  собой. Сюда относятся власть и подвластные, богатые и бедные, господа и  рабы. Св. Иоанн Златоуст стоял между  этими классами как примиряющее  начало, как одухотворяющая их любовь и совесть.

Отношение святителя к  социальным противоположностям в общем  определяется его стоическим понятием о благе и безразличном. Сущность этого общеизвестного учения, очень  рано перешедшего из философской  этики в христианскую, сводится к  следующим положениям. "Из всех предметов  одни — добро, другие — зло, а  третьи — нечто среднее". Истинное благо заключается в добродетели. Отсюда целомудрие, милостыня, мужество, кротость суть благо в подлинном  и истинном значении этого слова: они являются благом всегда и при  всех обстоятельствах и никогда  не могут быть злом. Наоборот, грех и  порок — богохульство, разврат, жестокость, чревоугодие — зло в собственном  смысле и ни при каких обстоятельствах  не становятся благом. "К предметам  средним принадлежат бедность и  богатство, здоровье и болезнь, жизнь  и смерть, слава и честь, рабство  и свобода, власть и зависимое  положение. " Все это само по себе не может быть названо ни добродетелью, ни пороком, но в зависимости от отношения  к ним воли могут становиться  тем или другим. Это просто средства, одинаково пригодные для достижения как хороших, так и дурных целей. Если жизнь посвящена добродетели, то становится благом; если она расходуется  на порочные удовольствия, то она —  зло.

При таком взгляде на социальные неравенства задача проповедника должна была состоять не в подготовлении  реформ, которые изменили бы самый  строй общества, а в том, чтобы  поставить каждую индивидуальную волю в правильное отношение к внешним  благам и физическому злу, научить  ее превращать безразличное в добродетель, в истинное благо. Он мог обращаться только к совести отдельных лиц  и во имя человеколюбия призывать  их к правильному употреблению власти, богатства, силы. Имея в виду эту  общую точку зрения святителя, рассмотрим в частности его отношение  к главнейшим видам социального  неравенства.

А. Для выяснения отношения св. Иоанна Златоуста к гражданской власти мы воспользуемся не только его учением, но и биографическими данными, позволяющими видеть, каким образом свои теоретические воззрения на этот предмет проповедник применял к жизни.

Власть, по учению Златоуста, вместе с другими видами рабства  обязана своим происхождением греху. Из всех видов подчинения это самый  ужасный, так как "везде можно  видеть оттачиваемые мечи, палачей, казни, пытки, мучения, власть над жизнью и  смертью". Грех сделал нужной такую  суровую власть, и Бог установил  ее для нашей пользы. Вследствие греха у людей явилась склонность обижать друг друга, и только сила может теперь сдерживать злых. Власть в обществе — то же, что связи  в доме. Если вынуть связи, стены  распадутся, так "если отнять у вселенной  начальников и страх, внушаемый  ими, то домы, и города, и народы с  великой наглостью нападут друг на друга, потому что тогда некому будет их удерживать и останавливать, и страхом наказания побуждать  быть спокойными". Но фактически власть не всегда удовлетворяет своему назначению. Для получения власти обыкновенно  пускаются в ход "ходатайства  друзей, происки, льстивые речи и многие другие более постыдные способы". В своих действиях власть не считается  с нуждами народа, и притом всей своей тяжестью ложится на бедных и обездоленных. "Царь и в путешествиях бывает обременителен для подданных, и живя в городе, и наслаждаясь  миром, и участвуя в войнах, и требуя податей, и собирая войска, и приводя  пленников, и побеждая, и подвергаясь  поражению; потому что, подвергаясь  поражению, он слагает на подданных  собственные бедствия, а побеждая, становится невыносимым, украшаясь  трофеями, и тщеславясь, и предоставляя воинам свободу грабить, расхищать, обижать путников, держать города в осаде, разорять домы бедных, от принимающих  их к себе требовать каждый день того, чего не позволяет никакой  закон, под предлогом какого-то древнего, беззаконного и несправедливого  обычая. Притом богатому царь нисколько  не вредит такими тягостями, а причиняет  зло бедным, как бы поистине стесняясь  богатых... Царь, даже повелевая облегчить  подати, приносит пользу больше богатым, нежели бедным, а поступая напротив, тем более вредит имеющим мало; потому что богатому немного может  повредить тяжесть податей, а  домы бедных она как поток разрушает, наполняя селения воплями, и ни старости не жалеют сборщики податей, ни вдовства жен, ни сиротства детей, но бесчинствуют во все время, как бы общие враги  страны, требуя от земледельцев того, чего и земля не производила". В этих словах святителя очень полно и верно изображена политическая система, погубившая Византию. Но и в случае подобных злоупотреблений властью Златоуст призывает верующих к терпению. Бог попускает жестокому начальнику обижать подвластных, и воле Божией всякий должен подчиняться. "Видя царствующим сурового князя, человекоубийцу, жестокого, не молись, чтобы он был изъят из среды живых, но примирись с Богом, Который может укротить его жестокость. Если же не примиришься с Богом, Он может возбудить других, более жестоких князей".

Но на земле есть сила, которая сглаживает и умеряет  зло и страдания, причиняемые  властью как по самой ее природе, так и вследствие злоупотреблений. Сила эта — Церковь или священник. В отношении к земной власти Церковь  имеет двоякую задачу: во-первых, утешать тех, кого — заслуженно или  незаслуженно — подвергает наказаниям и карам государственная власть, а во-вторых, обличать, обращаться к  совести носителей власти, когда  они злоупотребляют предоставленным  им положением.

"Если мы вас не  утешим, — обращается Златоуст  к тем, кому угрожали жестокие  казни, — то от кого другого  получите утешение? Судии устрашают,  так пусть утешают священники. Начальники угрожают? Так пусть  ободряет Церковь. И с малыми  детьми бывает так: учители  устрашают и наказывают детей,  а когда они заплачут, отсылают  их к матерям; а матери, взяв  их к себе на руки, держат  и обнимают крепко и ободряют  прискорбную душу их, внушая им  своими словами, что бояться  учителей для них полезно. Так,  когда и вас начальники устрашили  и сделали печальными, Церковь,  общая мать всех нас, отверзши  объятия и приняв вас распростертыми  руками, каждодневно утешает, говоря, что полезен и страх от начальников,  полезно и предлагаемое здесь  утешение. Страх со стороны начальников  не позволяет расслабевать от  беспечности, а утешение Церкви  не позволяет падать от уныния, и посредством того и другого  Бог устрояет наше спасение. Он  и начальников вооружил, чтобы  устрашали дерзких, Он и священников  рукоположил, чтобы утешали скорбящих".

Но Церкви принадлежит  не одна только пассивная задача утешения присуждаемых к наказанию, но и нравственное руководство самой властью. Гражданская  власть и ее носитель царь ниже власти духовной и ее представителя священника. Царю вверены тела и дела земные, священнику — души и небесная участь человека. "Последняя власть больше, потому царь и преклоняет голову под  руки священника, и всегда в Ветхом Завете священники помазывали царей". В подобных словах выражалась впоследствии папистическая теория об отношении  гражданской власти к духовной, но при этом словесном сходстве смысл  учения Златоуста далек от средневековых  вожделений папства. Различие состоит  в том, что папство присваивало  себе право низлагать царей насильственно, а Златоуст ограничивает задачу священника лишь нравственным воздействием на царя. Если гражданская власть злоупотребляет силой, священник должен обличить ее, должен обратиться к ее совести. Если власть останется глухой к этим внушениям, то священнику ничего не остается, как  только вверить дальнейшее суду Божию. "Дело священника, — говорит Златоуст, — только обличать и показывать дерзновение, а не употреблять оружие, не браться за щиты, не потрясать  копьем, не натягивать лук, не бросать  стрелы, но только обличать и показывать дерзновение".