Иоанн Златоуст и его труды

Первыми врагами св. Иоанна Златоуста были его подчиненные. Мы уже говорили о пороках константинопольского клира, с которыми святитель начал  борьбу тотчас по вступлении на столичный  престол. Это не могло нравиться  духовенству, особенно после снисходительного Нектария. Введение ночных богослужений, лишавшее клириков привычного покоя, могло  только усиливать их недовольство. Меры, принятые против бродячих монахов, и обличения, направленные против них, возбуждали ненависть к епископу и среди мнимых подвижников благочестия. "По этим причинам негодовали на него клирики, — говорит Созомен, —  и многие их монахов, и называли его  тяжелым, гордым, жестоким и высокомерным". Из клира открытыми врагами святителя  были два пресвитера и пять диаконов. Диакон Иоанн и монах Исаак  выступали обвинителями на соборе при  Дубе. На раздражение клира указывает  далее и характер самих обвинений. Обвинители жаловались, что святитель  отлучил диакона Иоанна за то, что  тот бил своего раба, что он приказал бить и связать как бесноватого  монаха Иоанна, поносил клириков, написал  книгу, оскорбительную для клира, перед  собранием всего духовенства  обвинял двух диаконов в том, что  они украли его омофор, выдал Евтропию для изгнания пресвитеров Порфирия и Верения, жестоко обращался  с монахом Исааком.

Скоро к недовольству клириков присоединилась ненависть богатых. Человек становится неумолим, когда  дело касается его кармана, а мы видели, с какой решительностью святитель  защищал бедных и обличал богатых. Производимое им впечатление на слушателей очень метко характеризует Созомен: "Своим словом восторгал он народ, особенно когда распространялся  в обличении согрешающих и  с дерзновением негодовал на оскорбителей Церкви либо на обидчика так, как бы сам терпел обиду. Простому народу это, конечно, нравилось, но богатым и  сильным должно было казаться оскорбительным". Но и из самых бесед проповедника видно, насколько неприятны были они для богатых. Мы уже говорили, что святитель вынужден был прервать свою речь о несовместимости христианской любви и обладания рабами. В  другой раз, сравнив тело богатого с  печью, в которой горит мясо, проповедник  хотел продолжить развитие своей  мысли и прибавил: "С чем  бы еще сравнить утробы богатых?" Но для богатых было крайне неприятно  и первое сравнение. Среди них  возникло движение недовольства. В  ответ на него Златоуст говорит: "А  вы не оскорбляйтесь моими словами, но, если говорю неправду, изобличайте  меня. Итак, с чем же еще сравнить бы их?"  Во многих беседах святитель и прямо говорит о недовольстве богатых. Вот два примера. "Многие обвиняли нас и говорили: перестанешь ли ты вооружаться языком против богатых? Перестанешь ли постоянно враждовать против них?" "Опять, скажут мне, ты против богатых? А вы опять против бедных. Опять ты против хищников? А вы опять против тех, у кого похищают. Вы не насыщаетесь, пожирая и терзая бедных, и я не насыщаюсь, исправляя вас. Постоянно ты покровительствуешь этим людям, постоянно покровительствуешь бедному? Но отступи ты от овцы моей, удались от стада моего, не вреди ему. Ты вредишь моему стаду и осуждаешь, что я отгоняю тебя". Во главе недовольных стояли три придворных дамы: Марса, вдова военачальника Промота, бывшего опекуна императрицы, Кастриция, вдова Сатурнина, и Евграфия, старая кокетка, являвшаяся в церковь вся завитая и подкрашенная. Эти богатые вдовы имели двойное основание ненавидеть святителя, потому что он обличал не только их жадность, хищничество, роскошь, но и страсть к нарядам, а Евграфии в частной беседе пастырь дал понять, что ее старания скрыть свои года напрасны. Императрица Евдоксия не превосходила своих придворных дам ни честностью, ни благопристойностью поведения. Поэтому обличения, в которых последние узнавали самих себя, косвенно задевали и императрицу, тем более что содержание бесед святителя передавалось ей в извращенном виде.

Но в эпоху Златоуста  Церковь имела свои права. Нельзя было удалить епископа с кафедры  административным порядком, без суда собора, хотя бы он и не пользовался  расположением императора. Поэтому  для низложения Златоуста императрице  необходимы были орудия в лице епископов. Их не трудно было подобрать. Отсутствие строгих юридических норм касательно порядка созыва и состава собора, чем так восхищаются некоторые  современные епископы, открывало  для этого полную возможность. Собор  при Дубе был составлен из врагов Златоуста, которые были его судьями, обвинителями и свидетелями. В одном  из своих писем святитель сказал: "Никого я так не боюсь, как  епископов, за исключением немногих". И действительно, самыми ожесточенными  врагами его были именно епископы: Акакий Верийский, Антиох Птолемаидский, Севериан Гавальский и Феофил Александрийский. Из них Акакий Верийский, за исключением  участия в позорном деле низложения Златоуста, был самым почтенным. О нем рассказывают много хорошего. Воспитавшись в монастыре, он вел  строгий образ жизни и на епископской  кафедре. Между прочим, двери его  жилища всегда были открыты. Всякий желающий мог войти в его дом и  видеть его во время обеда и  в часы сна. "Значит, — добавляет  Созомен, — он или так жил, что  всегда был уверен в самом себе, или придумал это с намерением противодействовать склонности нашей  природы ко злу, ибо, ожидая, что приходящие всегда могут застать его врасплох, он был беспрестанно на страже и  ни в чем не отступал от своего долга". Причина вражды этого человека к  Златоусту не ясна. Палладий объясняет  возникновение ее тем, что Акакий был оскорблен слишком простым  обедом, предложенным ему святителем. Предметом для одного из обвинений  против последнего на соборе при Дубе служило высокомерное обращение  с Акакием. Если действительно Акакий не мог простить Златоусту простоту, с которой он им был принят, то это свидетельствует о низменности  характера верийского аскета, которая  легко может уживаться с внешней  корректностью поведения. 
 
Антиох Птолемаидский (в Финикии) и Севериан Гавальский (в Сирии) воскрешали в своем лице тип языческих странствующих софистов, искавших славы и денег в больших культурных центрах Римской империи. Оба христианских епископа отличались красноречием, но Антиох превосходил Севериана своей дикцией, а последний Антиоха — ученостью, обилием мыслей и знанием Св. Писания: в произношении Севериана слышался сирийский акцент, неприятный для избалованной публики столицы. Первым посетил Константинополь Антиох, имел здесь большой успех и собрал множество денег. Возвратившись домой, он поспешил, однако, составить особое сочинение "Против корыстолюбия". Столь дешево купленные   лавры  побудили   и  Севериана   попытать   счастья.  После   продолжительных упражнений в риторике, приготовив большой запас проповедей, он явился на эти своеобразные гастроли в столицу, вкрался здесь в доверие св. Иоанна и снискал себе популярность среди народа и при дворе. Уезжая в Ефес, архипастырь поручил ему управление своей кафедрой. Но Севериан злоупотребил его доверием, и действовал в ущерб ему не без тайных расчетов занять его кафедру. Отсюда между ним и Златоустом возникли неприятности.

Но из четырех епископов  самой рельефной фигурой был  Феофил Александрийский, представлявший по своему характеру прямую противоположность  Златоусту. Подробная характеристика этого хитрого интригана потребовала  бы от нас слишком много места  и слишком удлинила бы настоящий  очерк. Поэтому мы наметим лишь в  общих чертах отличительные особенности  его личности.

Хитрый, корыстный и мстительный, Феофил весьма ценил расположение гражданской  власти и не останавливался ни перед  чем, чтобы снискать его. "Когда  царь Феодосий, — рассказывает Сократ, — вел войну против тирана Максима, Феофил, посылая дары царю через  своего пресвитера Исидора, вручил ему  два письма и приказал дары и письмо поднести победителю. Повинуясь ему, Исидор прибыл в Рим и ожидал конца  войны, но это дело не надолго оставалось в неизвестности; бывший при нем  чтец похитил упомянутые письма. Исидор поражен был страхом и тотчас убежал в Александрию".

Св. Иоанн Златоуст был  противником насильственных мер  в деле религии. Совсем другие взгляды  господствовали в Александрии. "Когда  оскорблен Бог в Его почитании, — говорит преемник Феофила по кафедре, — тогда быть милосердным  не безопасно; и даже весьма вредно — не вовремя разнеживаться в  слабодушном взаимном благорасположении. Об этом-то, я думаю, и сказал Господь: "Кто любит отца или матерь больше Меня, не достоин Меня". Пусть  тогда исчезнет закон сочувствия и удалится сила естественной любви  и все, что относится к человеколюбию, чтобы, так сказать, посредством  благочестивой жестокости воздано  было почитание Богу. Не благочестивым  ли назовешь ты делом, чтобы немилосердно наказывались совершающие неизвинительное  отступничество, как оскорбляющие высшую над всем славу и не отказывающиеся беззаботно бесчестить Того, Которого лучше было бы радовать стараниями о твердости". Теории этой давно  уже предшествовала практика. Кровавые столкновения религиозных партий начались еще при Афанасии Великом. Впоследствии стало еще хуже. По просьбе Феофила, император Феодосий разрешил ему  обратить храм Диониса в христианскую церковь. Феофил не удовлетворился этим, но, желая предать язычество публичному посмеянию, извлек из храма предметы закрытого культа и приказал носить их по улицам вместе со статуей Приапа. По господствующим представлениям времени, перешедшим и в христианскую дисциплину, обнаружение тайн мистерических  культов перед непосвященными считалось  ужасным преступлением и нечестием. Естественно, это вызвало взрыв  ненависти язычников. "Воспламененные одним чувством, все они, по сделанному условию, устремились на христиан и  начали совершать убийства всякого  рода. Тем же, со своей стороны, платили  христиане — и одно зло увеличивалось  другим". Затем, под предводительством  философа Олимпия, язычники заняли великолепный храм Сераписа и оттуда делали вылазки  против христиан. Захватывая неосторожных в плен, защитники старых богов  принуждали их приносить жертвы идолам, а тех, которые отказывались, подвергали пыткам и распинали на кресте. Так "погибло несколько язычников  и очень много христиан, а раненых  с обеих сторон было без числа". Чтобы положить предел кровопролитию, император Феодосий приказал разрушить  все языческие храмы в Александрии. Феофил охотно исполнил это приказание.

Те же воинственные приемы патриарх употреблял и против христиан, имевших несчастье возбудить  против себя его гнев. Преследуя  пресвитера Исидора и так называемых "длинных братьев", он самолично  явился с вооруженной толпой в  Нитрию, возбудил против них монахов  и изгнал своих противников из скитов. Пример такого нехристианского  отношения к иномыслящим со стороны  самих пастырей действовал заразительно на паству. При преемнике Феофила  дважды возгоралась вооруженная  борьба между христианами и евреями  и зверским образом была убита  толпой, руководимой чтецом Петром, всеми уважаемая философесса  Ипатия.

В противоположность св. Иоанну Златоусту, Феофил любил пышность и  полагал славу Церкви в великолепных зданиях. Палладий говорит, что Феофил, точно древние фараоны, был одержим  манией возводить ненужные для Церкви постройки. Св. Исидор Пелусиот называет Феофила "неистовым любителем  камней и поклонником золота" и тоже сравнивает его с фараоном, "который строил города, притеснял  трудящихся, лишал платы строителей и доныне упражняется в том  же". Чтобы достать денег для  этих построек, Феофил не стеснялся  в выборе средств. Прежде всего, он не хотел считаться с тем взглядом на церковные имущества, который  в доконстантиновский период был  господствующим и которого строго держался св. Иоанн Златоуст. Употребить деньги на украшение и построение храма  для него было уже делом более  благочестивым, чем израсходовать  их на дела христианской любви. Вот  причины вражды Феофила к пресвитеру Исидору, по свидетельству Созомена. "Исидор, которому, как попечителю бедных, приносимо было множество  денег, не хотел давать их Феофилу, издержавшемуся тогда на построение церквей и  старавшемуся взять их, но говорил  ему, что лучше надлежащими врачеваниями восстановлять тела больных, которые  с большей справедливостью почитаются храмами Божиими и для которых, собственно, жертвуются деньги, чем  строить стены". Затем, Феофил в  унизительных для своего сана формах выпрашивал деньги у богатых женщин. По свидетельству Палладия, он простирался  перед диакониссой Олимпиадой и  целовал ее колени, лишь бы выпросить  подачку. Бросать деньги без разбора  направо и налево не есть христианское отношение к собственности. Это  скорее свойственно избалованному  богачу, не зарабатывающему денег  тяжелым трудом, не знающему им цены и уверенному в своей обеспеченности на завтра. Приятно чувствовать эту  свободу в отношении к тому, что так связывает других. Не так  смотрел на отношение к собственности  Златоуст. Поэтому он не мог одобрить слабости Олимпиады. Христианин, сказал он ей однажды, "должен быть домостроителен, между тем как ты, расточая богатство  богатым, не более делаешь, как вливаешь свою собственность в море. Разве  не знаешь, что имущество ты добровольно  посвятила просящим ради Бога и что, быв поставлена распорядительницей в деньгах, как бы уже вышедших из твоей власти, ты подлежишь отчету?"

Характерны для Феофила  и средства борьбы с противниками. Св. Василий Великий, обвиняемый в  аполлинарианстве, в одном из своих  писем сказал: "У нас всегда так: кто нам неприятен, тот и  не православен". Таким образом, прием, столь распространенный в наши дни, - сводить счеты с противником  на почве догматических укоризн - имеет за собой почтенную давность. Феофил был особенно искусен в  этом отношении. Он не был первоначально  врагом Оригена. При возникновении  среди монахов антропоморфистского  движения он доказывал и с церковной  кафедры, и в пасхальном послании, что Богу, как существу бестелесному, не следует приписывать человеческий образ. Он порицал также св. Епифания за его сочувствие антропоморфизму. После того как исчезли поводы скрывать симпатии к Оригену, Феофил снова стал читать его открыто, заявляя, что "оригеновы сочинения подобны  лугу, усеянному цветами всякого  рода, что хорошее он срывает, а  тернистое оставляет, как колючее". Но было время, когда Феофил отрекался  от Оригена и преследовал своих  противников под предлогом недопустимости оригенизма. Когда монахи узнали, что  епископ не разделяет их антропоморфистских представлений, то, оставив свои монастыри, пришли в Александрию с целью  убить Феофила. Находясь в столь  затруднительном положении, последний, однако, не растерялся. Он вышел к  антропоморфитам с ласковой улыбкой  и приветствовал их словами: "Созерцая вас, я как будто созерцаю лицо Бога". Но монахи потребовали более  определенных заявлений. "Если правда, что у Бога такое же лицо, какое  и у нас, — ответили они, — то предай проклятию сочинения Оригена… а если не сделаешь этого, то прими  от нас жребий людей нечестивых и  богопротивных". "Исполню ваше желание, — сказал на это Феофил, — не гневайтесь на меня: я сам  не люблю оригеновых сочинений и  порицаю тех, которые принимают  их". После этого, преследуя по личным мотивам "длинных братьев", он добился их изгнания из Нитрии путем  обвинения их в оригенизме, а затем  возбудил простосердечную ревность Епифания Кипрского к тому, чтобы  тот обвинил в оригенизме и  св. Иоанна Златоуста.

Таковы были враги великого святителя. Они представляют собой  как бы темный фон, на котором тем  яснее выделяется исключительная личность вселенского учителя.

Св. Иоанн Златоуст был  совестью Церкви своего времени, и в  лице его врагов против него, как  против голоса совести, восстали все  страсти. Они восторжествовали. Насилие  заставило смолкнуть его негодующее слово. Но совесть нельзя заглушить  надолго. В 407 г. Златоуст скончался  в изгнании. В 417 г. его имя было внесено в диптихи Аттиком, патриархом Константинопольским, а в 419 г. Кириллом Александрийским. В 428 г. память святителя  в первый раз была почтена празднованием  при дворе, а десять лет спустя мощи его были перенесены в Константинополь  и погребены в церкви Апостолов. Сын императрицы Евдоксии, Феодосий II, склонился перед ними, прося  святителя о прощении своих родителей. В своих сочинениях вселенский учитель  по-прежнему призывает верующих к  жизни по Евангелию, к милосердию и нравственной свободе. Да будет  же для нас священным его завет: сила и слава Церкви созидается не железным мечом императора, не пышностью  культа, не привилегиями духовенства, не проклятиями иномыслящих, а единственно  осуществлением евангельской любви  во взаимных отношениях верующих.