Иоанн Златоуст и его труды

Такова была нравственная атмосфера того избранного кружка, в котором Иоанн воспитывал себя для Бога, Церкви и человечества. Отсюда он вынес глубокое уважение к моральной стороне религии  и умение пользоваться непосредственным смыслом Библии для проведения в  жизнь высоких нравственных идеалов. Кто хоть сколько-нибудь читал Златоуста, тот не мог не изумляться обширности его познаний в Св. Писании и  искусству извлекать из текста нравственные идеи и примеры добродетели. Поразительна здесь находчивость и остроумие  проповедника. Каждый оборот речи, каждый предлог, глагольная форма, незначительные и неуловимые подробности в его  руках оживают, наполняются глубоким нравственным содержанием, превращаются в целые картины, яркие и выхваченные  из самой жизни. В подтверждение  этого достаточно сослаться на его  беседы о богатом и Лазаре или  на описание гостеприимства Авраама.

Таковы основные элементы, из которых слагается личность св. Иоанна Златоуста.

Обращаясь к характеристике личности Златоуста, мы сначала скажем о том, чем он не был, каким его  не следует представлять себе.

Прежде всего св. Иоанн  не был администратором или организатором  сил. Его воля направлялась не к тому, чтобы из Церкви сделать учреждение, покоящееся на внешних устоях политического, правового и экономического характера. В этом отношении антиохийский проповедник  является прямой противоположностью Василия  Великого. Дух Василия был обращен  преимущественно к внешнему. Человек  знатного происхождения и очень  богатый, он выдавался среди друзей прирожденной способностью властвовать  и создавать всюду прочную  организацию. Противник благотворительности, руководимой исключительно внушениями сердца и позволяющей злоупотреблять собой, он создает обширные благотворительные  учреждения и дома трудолюбия со строгими порядками. Насадив монашество в  Каппадокии, он тотчас же дает ему устав. Занимая должность пресвитера и  юридически не имея никаких административных полномочий, фактически он нес на себе обязанности епископа и заведовал  всеми епархиальными делами. В  сане епископа он следил за точным исполнением  церковных правил и очень скоро  достиг того, что подчиненный ему  клир стал образцовым. Церковь во время  его епископства, по выражению церковного историка, напоминала ночное сражение, когда в глубоком мраке противники, перемешавшие свои ряды, перестают  отличать врагов от друзей. Василий  собирает рассеянные силы православных. Он входит в сношение с единомышленниками, привлекает путем разумных уступок  на сторону православия полуариан, приобретает расположение и доверие  св. Афанасия, дважды отправляет посольство к папе в надежде примирить  между собой Восток и Запад. Чуждый всякого раболепства, Василий тщательно, однако, поддерживает свои связи в  столице, чтобы, пользуясь ими, оказать  иногда защиту несправедливо угнетенному  или обобранному сборщиками податей.

Не таков был Златоуст. Его сила и значение не в административной деятельности и не в созидании  стен церковных из материалов, не имеющих  прямого отношения к религии. До избрания на Константинопольскую  кафедру, то есть до пятьдесят первого  года своей жизни, он не имел в своих  руках никакой власти. Возведенный  в сан пресвитера, он не был правой рукой своего епископа в том смысле, в каком был ею Василий. Правда, он был любим и уважаем епископом  Флавианом, но оставался все время  исключительно пастырем и проповедником, руководителем душ и учителем благочестия. Быть может, именно это  обстоятельство сохранило ему чистоту  характера и целостность личности. В Константинополе он был строгим  епископом и требовал от подчиненного ему клира нравственной чистоты  и исполнения церковных правил. Он боролся с дурным обычаем, компрометировавшим Церковь на Востоке и Западе, —  с так называемыми духовными  браками, сожительством неженатых  клириков с девственницами. Неизвестно, какие административные меры были приняты  им против этого зла, но, несомненно, он направил против него свое мощное слово, памятником которого служат сохранившиеся  до нашего времени два слова против живущих с девственницами. Затем  он восставал против пресмыкательства клириков перед богатыми и против их паразитизма. Он убеждал их довольствоваться теми средствами, которые дает им Церковь, и не бегать на пышные обеды богачей. Некоторым клирикам за порочную жизнь  было даже запрещено служение. От вдов новый епископ потребовал, чтобы  они или вступали во второй брак, или, если хотят причислять себя к  этому почитаемому в церкви классу, оставили наряды и изнеженную жизнь. Он старался повлиять на бродячих монахов, которые своим недостойным поведением и попрошайством возбуждали презрение  к самому монашеству и всевозможные нарекания на него. Есть известие, что  Златоуст поддержал перед Евтропием  и императором просьбу Порфирия, епископа Газы, о разрушении языческих  храмов в Финикии и что по его  настояниям был издан указ о закрытии капищ и истреблении идолов. В 400 г., приглашенный в Ефес для замещения  вакантной кафедры, Златоуст низложил шесть тамошних епископов, купивших посвящение за деньги. В этом же году он оказал энергическое сопротивление  военачальнику готов Гайне, настаивавшему  перед императором на праве готов-ариан  иметь одну церковь в стенах города. Вот все важнейшее, что известно нам об административной деятельности Златоуста в сане епископа. Повторяем, он был строгим и требовательным епископом, но из приведенных фактов видно, что и в этом случае он предпочитал  действовать не столько мерами дисциплинарных взысканий, сколько словом убеждения  и нравственным влиянием. Трудно также  сказать, насколько мероприятия  против язычников и Гайны соответствовали  личному характеру святителя  и насколько они обусловливались  самым его положением. Несомненно, во всяком случае, что заботы святителя  не поставили константинопольский  клир на такую общепризнанную высоту, на какой стоял клир Василия, и  что им не было создано прочной  организации церковных сил, которая  стояла бы за его лицом. В чувстве  правоты своего дела и незапятнанной  чистоты своей личности он был  одинок в Константинополе, имел против себя все имущие и властные классы, а на своей стороне лишь любовь народа, бедных и небольшого избранного кружка преданных лиц, родственных  ему по духу.

Далее, заслуга Златоуста  перед Церковью не состоит в выяснении  ее вероучения. В этом отношении  его нельзя сравнивать с такими борцами  за правильность веры, каким был, например, Афанасий Александрийский. Он не внес со своей стороны ничего нового и  оригинального в тот процесс  превращения живой и непосредственной веры в соответствующие и укрепляющие  ее понятия и теоретические формулы, который потребовал от Восточной  Церкви столько усилий и сопровождался  столь ожесточенной борьбой различных  партий и сект. Для истории догматов толстые фолианты его творений не дают ничего. Впрочем, биографы Златоуста  совершенно справедливо отмечают тот  факт, что первые шаги проповедника являются колеблющимися и не вполне соответствуют обнаружившейся впоследствии оригинальности его таланта. Подчиняясь общему течению, увлекавшему его  на проторенную дорогу догматических  рассуждений, он произносит в первые годы своей проповеднической деятельности ряд бесед, посвященных исключительно  вопросам догматическим. Таковы его  беседы против язычников, иудеев и аномеев. Но это были ложные шаги таланта, еще  не сознавшего свою истинную оригинальность и свое призвание в жизни. Вскоре Златоуст перешел к иному способу  проповеди. Он включал в свои беседы и догматические вопросы, но касался  их лишь по мере необходимости и  нужд паствы, главное же внимание посвящал призыву к нравственному возрождению. Чистоту веры он, конечно, считал необходимым  условием спасения, но постоянно приглашал  слушателей веровать в простоте, не обнаруживать излишней пытливости и  помнить, что "природа рассудочных  доводов подобна лабиринту, нигде  не имеет конца и не позволяет  мысли утвердиться на каком-нибудь основании". Он не переставал повторять, что тот, кто содержит правильные догматы, а живет по-язычески, непременно лишится вечной жизни.

Наконец, несмотря на свои продолжительные  аскетические подвиги, четырехлетнее  пребывание в монастыре и даже двухлетнее отшельничество, несмотря на свое всегдашнее уважение и симпатию к монашеской жизни, Златоуст не был  мистиком, и в его обширных томах  трудно отыскать мистические элементы. Но ввиду неясности самого термина "мистицизм", необходимо выяснить тот смысл, который соединяем  мы с этим понятием. Мистика и  религия не одно и то же, и эти  два понятия далеко не покрывают  друг друга. Мистика есть одна из форм религии. Гранью, разделяющей ее от других форм религии, служит способ понимания  любви к Богу, составляющей основу всякой религии. Человек может любить Бога или непосредственно, сосредоточивая на представлении о Нем весь запас  своего чувства, или же в лице ближних. Первая форма любви к Богу и  создает мистику. Она фатальным  образом ведет к искусственной  культуре чувства, к уединению, к  замкнутости, к экстазу и к  прочим отступлениям от законов жизни  и природы, в которые поставлен  человек Самим Богом. Вторая форма, оставаясь по существу не менее религиозной, не удаляет человека из условий естественной и нормальной жизни. Она не отрицает, а преображает природу и общество. У Златоуста мы ничего не найдем ни о созерцании, ни о мистическом  экстазе, ни о специальной культуре чувства, ни о любви к Богу, отрешенной от деятельности и любви к человеку. Воспевая гимны любви вслед за апостолом языков, перед которым  он преклонялся с особенной любовью  и уважением, Златоуст редко не разумеет под ней заповеданную Христом  любовь к человеку или, вернее, любовь к Богу в лице ближнего.

Чем же был св. Иоанн Златоуст в истории христианской Церкви, какая  отличительная черта характеризует  собой его личность и деятельность? Значение великого святителя в истории  состоит в том, что он посвятил все свои силы и помыслы религиозно-нравственному  обновлению христианского общества. Он был совестью мира, в котором  жил и действовал. Как совесть, он воздействовал на общество силой  истины и кристальной чистотой нравственного  сознания; как совесть, неподкупный  и прямой, стоял он между угнетателям  и угнетенными, и голос его, как  голос совести, остался незаглушенным  страстями.

Златоуст был религиозный  деятель. Он занимал один из самых  видных и влиятельных престолов  христианского мира в то время, когда  Церковь боролась с язычеством и  ересью и когда, получив господство в государстве, могла воспользоваться  железным мечом императора. Естественно  прежде всего спросить, на какие  силы опирался святитель в своей  деятельности?

В руках епископа того времени  легко могла оказаться и власть гражданская, и физическая сила верующих масс, составлявших уже большинство. Но св. Иоанн Златоуст был решительным  противником таких средств.

Век Златоуста был еще  близок к тому великому событию, когда  римский император стал христианином. Это крупное завоевание Церкви в  свое время наполнило сердца христиан, дотоле гонимых или чувствовавших  свою непрочность в государстве, самыми радостными надеждами. Но Златоуст остался холоден к этой победе. Во всех его многочисленных сочинениях мы не найдем ни одной строки, которая  изобличала бы в нем желание опираться  в своей религиозной деятельности на власть императора, склонившегося  перед Крестом и снявшего свой венец перед останками мучеников. Напротив, с ясностью, не допускающей  никакого сомнения, он говорит: "Непозволительно  христианам ниспровергать заблуждения  принуждением и насилием; нам заповедано словом, убеждением и кротостью совершать  спасение людей". Ни один христианский император, продолжает он, не издавал  и не станет издавать указов против язычников. Но хотя бы светская власть в своих заботах о земном благополучии и была вынуждена прибегать к  насилию, то для священника в деле религии оно совершенно недопустимо. Царь и священник — это две  противоположности. "Царь заставляет, священник убеждает; тот действует  повелением, этот советом; тот имеет  оружие чувственное, этот духовное".

Не менее энергично  восстает проповедник против возможного самосуда верующих, оказавшихся в  большинстве, а также против частных  проявлений фанатизма и вражды в  отношении к язычникам и сектантам.

Не язычников и не еретиков нужно ненавидеть, часто повторяет  проповедник, а порок и ересь. Христианский фанатизм прикрывался  в то время, как и всегда, именем любви к Богу и оправдывал себя желанием охранить имя Божие от оскорблений, так как язычество и ересь  рассматривались как нечестие и  богохульство. Против этих оправданий Златоуст указывает на пример апостола Павла. Никто столько не любил  Бога, как апостол языков, однако, прийдя в Афины и увидев город, наполненный идолами, он не стал укорять  эллинов, а, напротив, называл их почитателями Бога Неведомого, потому что "они, подобно  благочестивым, совершали свое богослужение, уверенные в том, что чтут Бога". Подражать примеру апостола, питать к язычникам любовь, эту великую  наставницу, отклоняющую от заблуждений  и из камней делающую людей, Златоуст призывает своих слушателей. Как  тонкий психолог, он хорошо видел, что  путь религиозной вражды есть наклонная  плоскость, вступив на которую, человек  неудержимо катится вниз, постепенно замыкаясь в своей ненависти  ко всему миру. Если нужно ненавидеть врагов Божиих, то свою ненависть нужно  простирать не только на нечестивых, но и на грешников, ибо они не менее  оскорбляют Бога, а "идя таким  путем, мало — помалу мы отделимся  от большей части братий или, лучше, от всех, потому что никого нет без  греха".

Таково же было отношение  Златоуста к еретикам. Убивать  их не должно, ибо это дало бы повод  к непримиримой войне во вселенной. По свидетельству Созомена, вступая  на Константинопольский престол, в  своей первой речи к клиру и  народу новый епископ обещал искоренить ересь в столице, однако не насилием, а силой слова. В беседе о св. мч. Фоке, произнесенной еще позднее, в 403 или 404 г., он возвращается к той  же мысли. "Сегодня мы вступаем, —  говорит он, — в ратоборство  с еретиками, но наша война не из живых делает мертвыми, а из мертвых  — живыми, изобилуя кротостью и  великим смирением. Я гоню не делом, а преследую словом, не еретика, но ересь… Мне привычно терпеть преследование, а не преследовать, быть гонимым, а  не гнать. Так и Христос побеждал, не распиная, а распятый, не ударяя, но приняв удары…".

Замечательно по высоте христианского  настроения, по искренности тона и  горячности внутреннего убеждения  слово св. Иоанна "О проклятии  и анафеме". Касаясь в этом слове  лишь косвенно официальной анафемы, произносимой в известных случаях  органами церковной власти, проповедник  имеет в виду проклятия, которыми — к удовольствию язычников —  встречали друг друга ревнители  различных христианских общин, вмещавшихся  в стенах многолюдной Антиохии —  евстафиане, мелетиане, евномиане, аполлинаристы. Обращаясь к слушателям, он много  раз с глубоким волнением повторяет: "Увещеваю и заклинаю вас отстать  от этого обыкновения", или: "Вот  я, говорю и свидетельствуюсь Богом  и избранными его ангелами, что  в день Суда оно будет причиной великого бедствия и невыносимого огня". Но ему возражали: "Он еретик, имеет  в себе дьявола, произносит хулу на Бога, своей лестью ввергает многих в бездну погибели, посему он отвержен отцами". Но Златоуст доказывает своей  пастве, что поступать так нельзя ни в каком случае и ни под какими предлогами. Нужно подражать Христу, Который называет Своим ближними "не священника, не левита, а самарянина, отлученного от сонмища за учение и во многом богохульствовавшего, потому что он оказался милостивым". Никто  не имел столько любви к Богу, как апостол Павел, но и он в  своих писаниях употребил слово "анафема" только дважды, и притом не относя его к определенным лицам. Апостолы и их преемники, действительно, получили власть отлучать от Церкви, но, обличая и отвергая ереси, никто  из них не подвергал проклятью  еретиков, "не осмеливался произносить  такого приговора". Церковь, следуя этим примерам, ежедневно возносит молитвы о всех заблуждающихся. Да и по существу дела произносить анафему  непозволительно. Проклинаемый или  существует в этой смертной жизни, или  умер. Если он жив, то отлучающий его  поступает нечестиво, потому что  заблуждающийся находится еще в  неопределенном состоянии, а если умер, то тем более, потому что судьба его  сокрыта у Судии веков, Который  один знает и меру ведения, и степень  веры: "Откуда мы знаем, за какие слова  он подпадет обвинению или как  оправдает себя в тот день, когда  Бог будет судить сокровенные  дела людей?"