Шпараглка по "Методологии психологии"

Метафизика представляет собой теорию начал, или первых принципов. Первые принципы мыслятся как конечные и неопровержимые истины, исходные посылки или предельные допущения. Поэтому они служат основой для аргументов в пользу тех или иных идей. Выдвигая гипотезы, метафизик в попытках их обоснования обращается к первым принципам, которые формулируются даже не в форме гипотез — они просто постулируются. 

Но можно ли вообще проверять обоснованность метафизических теорий? Здесь возникают сложности двоякого рода. 1) метафизические теории носят чрезвычайно общий, если не всеобщий, характер; поэтому им присуща высокая неспецифичность. Они заявляют, например, о том, что любое событие имеет ту или иную причину. Кроме того, в силу всеобщности, метафизические теории обнаруживают низкую чувствительность к специфическим моментам, ситуациям, условиям и т.д., под влиянием которых одни закономерности сменяют другие.

2) метафизик не озабочен  тем, чтобы обнаружить условия, при которых его гипотеза будет опровергнута, и потому его взгляд на мир оказывается односторонним. Он замечает свидетельства, подтверждающие его теорию, но слеп к противоположным свидетельствам, — опровергающим его теорию. Для метафизика факт не имеет принципиального значения, поскольку факт для него — вещь скользкая и ненадежная, точно так же, как для него нет фактов, свободных от теории.

 Как отмечалось  выше, априорная психология есть  один из вариантов развития  метафизики. Существуют множество направлений в психологии, которые построены на априорных (метафизических) критериях. Одна их часть «оккупировала» область практики. Среди них — психоанализ, гештальт-терапия, гуманистическая, экзистенциальная, феноменологическая психологии, психосинтез, нейролингвистическое программирование и ряд других, основанных на индивидуальном профессиональном опыте. Другая их часть претендует на господство в гносеологии (эпистемологии) и метанауке. К таковым относятся, в частности, ортодоксальная марксистская психология, социальный конструкционизм и ряд других. На уровне конкретных психологических теорий не всегда возможно провести отчетливую границу между эмпирической и априорной психологией. Лишь немногие теории являются или только априорными, или только эмпирическими. Многие теории содержат в себе как метафизический, так и эмпирический аспекты. Но в эмпирических теориях метафизический аспект сведен к минимуму, а в метафизических теориях, наоборот, к минимуму сведен эмпирический аспект.

Билет №6

1.Значение методологии для развития психологической науки

Скажем сразу: развитие прикладной психологии во всем ее объеме - главная движущая сила кризиса  в его последней фазе.

Отношение академической  психологии к прикладной до сих пор  остается полупрезрительным, как к  полуточной науке. Не все благополучно в этой области психологии - спору нет; но уже сейчас даже для наблюдателя по верхам, т. е. для методолога, нет никакого сомнения в том, что ведущая роль в развитии нашей науки сейчас принадлежит прикладной психологии: в ней представлено все прогрессивное, здоровое, с зерном будущего, что есть в психологии; она дает лучшие методологические работы. Представление о смысле происходящего и возможности реальной психологии можно составить себе только из изучения этой области.

Центр в истории науки  передвинулся; то, что было на периферии, стало определяющей точкой круга. Как  и о философии, отвергнутой эмпиризмом, так и о прикладной психологии можно сказать: камень, который презрели строители, стал во главу угла.

Три момента объясняют сказанное. Первый - практика. Здесь (через психотехнику, психиатрию, детскую психологию, криминальную психологию) психология впервые столкнулась с высокоорганизованной практикой - промышленной, воспитательной, политической, военной. Это прикосновение заставляет психологию перестроить свои принципы так, чтобы они выдержали высшее испытание практикой. Она заставляет усвоить и ввести в науку огромные, накопленные тысячелетиями запасы практически-психологического опыта и навыков, потому что и церковь, и военное дело, и политика, и промышленность, поскольку они сознательно регулировали и организовывали психику, имеют в основе научно неупорядоченный, но огромный психологический опыт. (Всякий психолог испытал на себе перестраивающее влияние прикладной науки.) Она для развития психологии сыграет ту же роль, что медицина для анатомии и физиологии и техника для физических наук. Нельзя преувеличивать значение новой практической психологии для всей науки; психолог мог бы сложить ей гимн.

Психология, которая призвана практикой подтвердить истинность своего мышления, которая стремится не столько объяснить психику, сколько понять ее и овладеть ею, ставит в принципиально иное отношение практические дисциплины во всем строе науки, чем прежняя психология. Там практика была колонией теории, во всем зависимой от метрополии; теория от практики не зависела нисколько; практика была выводом, приложением, вообще выходом за пределы науки, операцией занаучной, посленаучной, начинавшейся там, где научная операция считалась законченной. Успех или неуспех практически нисколько не отражался на судьбе теории. Теперь положение обратное; практика входит в глубочайшие основы научной операции и перестраивает ее с начала до конца; практика выдвигает постановку задач и служит верховным судом теории, критерием истины; она диктует, как конструировать понятия и как формулировать законы.

Это переводит нас  прямо ко второму моменту - к методологии. Как это ни странно и ни парадоксально  на первый взгляд, но именно практика, как конструктивный принцип науки, требует философии, т. е. методологии науки. Этому нисколько не противоречит то легкомысленное, "беззаботное", по слову Мюнстерберга, отношение психотехники к своим принципам; на деле и практика, и методология психотехники часто поразительно беспомощны, слабосильны, поверхностны, иногда смехотворны. Диагнозы психотехники ничего не говорят и напоминают размышления мольеровских лекарей о медицине; ее методология изобретается всякий раз ad hoc, и ей недостает критического вкуса; ее часто называют дачной психологией, т. е. облегченной, временной, полусерьезной. Все это так. Но это нисколько не меняет того принципиального положения дела, что именно она, эта психология, создает железную методологию. Как говорит Мюнстерберг, не только в общей части, но и при рассмотрении специальных вопросов мы принуждены будем всякий раз возвращаться к исследованию принципов психотехники (1922, с. 6).

Поэтому я и утверждаю: несмотря на то что она себя не раз  компрометировала, что ее практическое значение очень близко к нулю, а теория часто смехотворна, ее методологическое значение огромно. Принцип практики и философии - еще раз - тот камень, который презрели строители и который стал во главу угла. В этом весь смысл кризиса.

Л. Бинсвангер говорит, что  не от логики, гносеологии или метафизики ожидаем мы решения самого общего вопроса - вопроса вопросов всей психологии, проблемы, включающей в себя проблемы психологии, - о субъективирующей и объективирующей психологии, - но от методологии, т. е. учения о научном методе (Бинсвангер). Мы сказали бы: от методологии психотехники, т. е. от философии практики. Сколь ни очевидно ничтожна практическая и теоретическая цена измерительной шкалы Бине или других психотехнических испытаний, сколь ни плох сам по себе тест, как идея, как методологический принцип, как задача, как перспектива это огромно. Сложнейшие противоречия психологической методологии переносятся на почву практики и только здесь могут получить свое разрешение. Здесь спор перестает быть бесплодным, он получает конец. Метод - значит путь, мы понимаем его как средство познания; но путь во всех точках определен целью, куда он ведет. Поэтому практика перестраивает всю методологию науки.

Третий момент реформирующей  роли психотехники может быть понят  из двух первых. Это то, что психотехника есть односторонняя психология, она толкает к разрыву и оформляет реальную психологию. За границы идеалистической психологии переходит и психиатрия: чтобы лечить и излечить, нельзя опираться на интроспекцию; едва ли вообще можно до большего абсурда довести эту идею, чем приложив ее к психиатрии. Психотехника, как отметил И. Н. Шпильрейн, тоже осознала, что не может отделить психологических функций от физиологических, и ищет целостного понятия. Я писал об учителях (от которых психологи требуют вдохновения), что едва ли хоть один из них доверил бы управление кораблем вдохновению капитана и руководство фабрикой - воодушевлению инженера: каждый выбрал бы ученого моряка и опытного техника. И вот эти высшие требования, которые вообще только и могут быть предъявлены к науке, высшая серьезность практики будут живительны для психологии. Промышленность и войско, воспитание и лечение оживят и реформируют науку. Для отбора вагоновожатых не годится эйдетическая психология Гуссерля, которой нет дела до истины ее утверждений, для этого не годится и созерцание сущностей, даже ценности ее не интересуют. Все это нимало не страхует ее от катастрофы. Не Шекспир в понятиях, как для Дильтея, есть цель такой психологии, но психотехника - в одном слове, т. е. научная теория, которая привела бы к подчинению и овладению психикой, к искусственному управлению поведением.

И вот Мюнстерберг, этот воинствующий идеалист, закладывает  основы психотехники, т. е. материалистической в высшем смысле психологии. Штерн, не меньший энтузиаст идеализма, разрабатывает методологию дифференциальной психологии и с убийственной силой обнаруживает несостоятельность идеалистической психологии.

Как же могло случиться, что крайние идеалисты работают на материализм? Это показывает, как  глубоко и объективно необходимо заложены в развитии психологии обе борющиеся тенденции; как мало они совпадают с тем, что психолог сам говорит о себе, т. е. с субъективными философскими убеждениями; как невыразимо сложна картина кризиса; в каких смешанных формах встречаются обе тенденции; какими изломанными, неожиданными, парадоксальными зигзагами проходит линия фронта в психологии, часто внутри одной и той же системы, часто внутри одного термина - наконец, как борьба двух психологий не совпадает с борьбой многих воззрений и психологических школ, но стоит за ними и определяет их; как обманчивы внешние формы кризиса и как надо в них вычитывать стоящий за их спиной истинный смысл .

1.7. Соотношение  методологии и психологии. Значение  психологического знания для  методологии науки

Все, что говорилось выше о методологии  науки и ее функциях в частнонаучном  исследовании, справедливо и в  отношения психологии. Однако любая  частная наука имеет свои специфические, только ей свойственные аспекты отношений  с наукой о методе, завязывает свои неповторимые узлы методологических проблем. Специфика эта определяется объектом данной науки и его сложностью, уровнем развития науки, ее современным состоянием (наличие разрывов в теории или неспособность ответить на запросы практики говорит о необходимости методологической помощи), наконец, тем вкладом, который сама наука делает в общенаучную или философскую методологию. Главное состоит в том, что психология относится к числу наук о человеке, поэтому исходные принципы психологического исследования и его результаты не могут не иметь ярко выраженной мировоззренческой окраски, они часто напрямую связаны с представлением о сущности человека и его отношении к миру.

Другую важнейшую особенность  психологического знания, определявшую его методологическое значение, отметил еще Аристотель (384 – 322 гг. до н. э.) В первых строчках своего трактата о душе. «Признавая познание делом прекрасным и достойным, но ставя одно знание выше другого либо по степени совершенства, либо по тому, что оно знание о более возвышенном и удивительном, было бы правильно по той и другой причине отвести исследованию о душе одно из первых мест. Думается, что познание души много способствует познанию всякой истины, особенно же познанию природы» [Аристотель, 1976, с. 371]. Значение это определяется тем, что психология способна давать знание о самом процессе познания и его развитии.

В психологии получены данные, позволяющие  обосновать необходимость методологического  знания как некоторого предзнания, без которого вообще невозможна познавательная деятельность коллективного или индивидуального субъекта. Необходимость предварительного знания в той или иной его форме четко зафиксирована уже на уровне чувственного познания и со всей отчетливостью выступает в случае рационального, а тем более собственно научного познания. Признание важнейшей роли такого предзнания автоматически приводит к требованию максимально глубокой рефлексии его, что и составляет предмет методологии. Делая вклад в методологическое знание вообще, психология тем более высоко должна оценивать значение методологии для себя самой. Более того, психологи издавна подчеркивают особую ее нужду в помощи со стороны методологии и невозможность выработки ориентиров для построения и развития психологической науки исходя из собственно психологического знания. Сама «возможность психологии как науки есть методологическая проблема прежде всего», – отмечал Л. С. Выготский (1896 – 1934) в работе «Исторический смысл психологического кризиса» [Выготский, 1982а], специально посвященной обсуждению методологических проблем построения научной психологии. «Ни в одной науке нет стольких трудностей, неразрешимых контроверз, соединения различного в одном, как в психологии. Предмет психологии – самый трудный из всего, что есть в мире, наименее поддающийся изучению; способ ее познания должен быть полон особых ухищрений, чтобы получить то, чего от него ждут». И далее: «Ни одна наука не представляет такого разнообразия и полноты методологических проблем, таких туго затянутых узлов, неразрешимых противоречий, как наша. Поэтому здесь нельзя сделать ни одного шага, не предприняв тысячу предварительных расчетов и предостережений» [Выготский, 1982a, с. 417 – 418].

За более чем три четверти века, прошедших с момента написания  Л. С. Выготским этой работы (опубликована в 1982 г.), острота сформулированных им проблем не сгладилась. «Ни в одной из научных областей результаты конкретного исследования не зависят в такой степени прямо и непосредственно от исходных методологических посылок и используемых методических приемов, как в психологии» [Выготский, 1982а, с. 218].

Итак, первая причина особой заинтересованности психологии в методологических разработках  заключается в сложности и  многоплановости самого предмета исследования, его качественном своеобразии.

Вторая причина заключается  в том, что психология накопила огромное количество эмпирического материала, который просто невозможно охватить без новых методологических подходов. Обе эти причины тесно связаны между собой, как и с десятком других, которые можно было бы перечислить, обосновывая особую потребность психологии в методологических ориентирах.